- Другими словами, - медленно проговорил Колчанов, исподлобья глядя на Панюшкина, - вы хотите сказать, что Большаков, который лежит в больнице, не сам свалился?
- Помогли ему, - горестно подтвердил Панюшкин.
Колчанов, набычившись, несколько мгновений смотрел на начальника строительства, но, видимо решив не настаивать, прошелся по комнате, посмотрел в окно и наконец остановился у карты, на которой пунктиром была изображена нитка будущего нефтепровода, на две трети закрашенная красным карандашом.
- Насколько я понимаю, - Колчанов показал закрашенную часть, - это уложенные трубы?
- Совершенно верно.
- А этот участок еще нужно уложить?
- Точно, - улыбнулся Панюшкин.
- Тяжело?
- Тяжело. Самая тяжелая моя стройка.
- А в чем наибольшая трудность?
- Да все одно к одному, - Панюшкин махнул рукой. - Люди... Вечная наша проблема.
- Да, я смотрю, контингент у вас тут... - Колчанов замолчал, предоставив Панюшкину самому закончить фразу.
- О! - воскликнул начальник почти восторженно. - Народ очень разношерстный. В самом начале, когда предполагалось, что стройка будет закончена этаким кавалерийским наскоком, задача создания долговременного коллектива не ставилась. Считалось, что мы вполне можем обойтись сезонниками. Конечно, водолазы, механики, инженерная служба - это наши кадры, управленческие. Остальные - народ случайный. Многих зарплата привлекает, иных экзотика. Люди здесь обитают самостоятельные, независимые. К бумажкам да звонким словам почтения не дюже много. Сумеешь убедить, переломить, доказать - останется работать, отлично будет работать. Начнешь криком брать, власть показывать - уедет. Хорошо еще, если заявление оставит, расчет получит. У нас вон до сих пор в сейфе валяется несколько трудовых книжек, даже запросов не шлют.
- Ишь ты!
- Пролив трудный... Научные экспедиции еще не добрались до этих мест, а у метеорологов только общие данные о режиме, течениях, сменах приливов и отливов. Представляете, все время меняется скорость течения, направление течения - вода в Проливе ходит взад-вперед! Еще - дно не оттаивает полностью даже в середине лета. Хотя масса воды не промерзает до дна, но там образуются линзы вечной мерзлоты... Понимаете?
- В общих чертах.
- А детально и не нужно. Тут вот в чем трудность - нам не просто нужно уложить трубу на дно, нам нужно ее в дно зарыть. А как ее, дуру, зароешь, когда скрепера скользят по мерзлому дну, даже царапин не оставляя! Господи, а тайфуны, бураны, циклоны! Во время хорошего урагана вся масса воды Пролива приходит в движение. Двадцать пять метров глубина, а вода кипит, как в кастрюле! Был случай - мы не успели трубы зарыть в дно, а тут тайфун...
- И что же?
- Ничего. От труб ничего не осталось. Металлолом. Прямо под водой резали и выволакивали, резали и выволакивали, резали и выволакивали. - Панюшкин, вспомнив прошедший тайфун, механически повторял эту фразу.
Колчанов постоял у схемы, зябко передернул плечами.
- Николай Петрович, что же вас заставляет сидеть здесь который год? Зарплата? Такую же вы могли бы получать и в другом месте, более обжитом... Должность? То же самое... Слава?
- Какая слава! - Панюшкин горько рассмеялся. - Тут ославишься - всю жизнь не проикаешься!
- Может, вы... - Колчанов понизил голос, - романтик?
- Нет, я не романтик, - Панюшкин покачал головой. - И отношение у меня к этому понятию... неважное. Стоит за ним что-то наивное, кратковременное. Энтузиазм, не подкрепленный достаточным количеством информации. Более того - энтузиазм, пренебрегающий информацией, будто главное в нем самом, в энтузиазме. Ничего, дескать, что мало знаем, ничего, что невежественны и неопытны, зато у нас главное: мы молоды и полны желания что-то там сделать. Причем не просто сделать, а с непременным условием, чтоб песня об этом была! - Панюшкин с каждым словом говорил все резче. - Романтика - это так... цветение весеннего сада до заморозков, до града, до засухи и нашествия всяких паразитов!
- Ну, на этот счет может быть и другое мнение. Мне лично нравится цветение весеннего сада, - улыбнулся следователь.
- Мне тоже, - быстро сказал Панюшкин. - Смотрится приятно. Но в весенний сад нужно приходить сытым, одетым и обутым. Подкрепиться в нем нечем. На романтику я смотрю как на чисто производственный фактор, который не вызывает у меня восхищения, потому что это ненадежный, неуправляемый, непредсказуемый фактор. К нам сюда приезжают иногда этакие... жаждущие романтических впечатлений. Ах, говорят они, неужели эта узкая полоска земли на горизонте и есть Материк?! Надо же! - говорят они, глотая комки в горле. Их лица становятся задумчивыми, значительными, почти скорбными. И они до глубокой ночи колотят пальцами по струнам пошарпанных гитар, поют о чем-то возвышенном и трогательном, доводя себя чуть ли не до слез... А утром их не поднимешь на работу. Романтики! - Панюшкин фыркнул по-кошачьи и с досадой хлопнул ладонью по столу. - Видел. Встречался. Знаю. Им коровники в Подмосковье строить, чтоб можно было вечерними электричками на Арбат возвращаться. О, как они поют в электричках! Какая у них мужественная щетина! Какие экзотические названия намалеваны на их спинах масляной краской! Суздаль, Новгород, Кижи!
- Ну хорошо, а вас что здесь держит, Николай Петрович?
- Дело. Работа. Ответственность. Очень сухие, скучные вещи. Не убедительно?
- Нет, - Колчанов с сомнением покрутил головой. - Дело - оно везде дело. А вы здесь. Насколько я понимаю, уж вы-то, Николай Петрович, старый строительный волк, имеете право выбора. И выбрали этот медвежий угол, этот забытый богом и людьми край. Или проштрафились? И искупаете, так сказать, вину?
- Что вы! Разве можно наказать человека работой? Наказать можно отлучением от работы. Ведь это кощунство - наказывать самым ценным, чем только обладает человек: способностью производить осмысленные, целенаправленные действия. Сделать работу бесполезной, ненужной - вот страшное наказание. Это - высшая мера. И, насколько мне известно, в вашем ведомстве, товарищ следователь, преступников от работы не отлучают.
- Но какой же вы неисправимый романтик, Николай Петрович!
- Оставим это, - Панюшкин обиженно поджал губы. - Кого вы пригласили сюда?
- Хочу поговорить с вашей секретаршей. Нина Осадчая - так ее зовут? У нее последнее время жил человек, который подозревается в покушении на убийство. Так? Горецкий у нее жил? Они не расписаны?
- Кого вы еще пригласили? - спросил Панюшкин невозмутимо.
- Югалдину. Анну Югалдину. Как я понял, драка в пивнушке, или в магазине, назовите его как вам удобнее, произошла из-за нее? Один сказал о ней что-то обидное, второму это не понравилось, третий на ней жениться собрался, а в результате я здесь.
- Если бы я услышал о Югалдиной то, что сказал Горецкий, то поступил бы точно так же, как поступил Алексей Самолетов. И, надеюсь, вы, товарищ Колчанов, тоже поступили бы так же. Действительно, случилась драка между двумя парнями. Но она в сути своей имеет, этого нельзя отрицать, благородные мотивы - один сказал о девушке пошлость, второй счел своим долгом защитить ее честь. Но сделал это неумело, неловко, а в результате пострадал.
Панюшкин подошел к окну, долго смотрел на закатное солнце, и лицо его, освещенное красным светом, будто пожарищем, было печальным, словно там, в этом пожаре за окном, сгорало что-то очень дорогое для него, а он никак не мог вмешаться, ничего не мог спасти.
- Идут наконец, - сказал он. - Все трое идут. И Шаповалов, и Нина идет, и Югалдина. Хотя, по правде сказать, я не был уверен, что Анна согласится прийти.
- Как это согласится? - не понял Колчанов. - Она вызвана официально! - Следователь удивленно посмотрел на Панюшкина.
На крыльце послышался топот ног, голоса, потом шум переместился в коридор. Первой в дверь заглянула Югалдина. Она потянула носом воздух, поморщилась.
- Душно тут у вас! О чем можно толковать в такой духоте? О чем-то скучном и никому не нужном.
- Полностью с тобой согласен! - обрадованно ответил Панюшкин. - Заходи, Анна, заноси с собой свежесть-то, не оставляй ее в коридоре.
- Придется войти, - врастяжку сказала Югалдина и переступила через порог. Она искоса посмотрела на следователя, выдержала его усмешливый, выжидающий взгляд, улыбнулась, поняв, что ему приятнее было бы видеть ее смущенной. - А вы и есть тот самый знаменитый на весь Пролив следователь? - спросила она.
- Ага, он самый, - спокойно кивнул Колчанов.
- Допрашивать будете?
- А это моя первая обязанность. - Колчанов несколько мгновений смотрел на Анну с недоумением, потом улыбнулся понимающе: - Не надо. Я ведь еще ни в чем не провинился...
Последней в кабинет вошла Нина Осадчая - сжавшаяся, вроде даже ставшая меньше ростом, суше. Взгляд ее, настороженный и опасливый, сразу остановился на Колчанове. Она никого больше не видела в комнате, не слышала оживленного разговора, смеха Югалдиной, окающих слов Панюшкина, сиплого баса Шаповалова, она смотрела на следователя. И тот понял, почувствовал ее состояние, мучительное иссушающее ожидание, стремление узнать что-то, покончить с неизвестностью. Не раздеваясь, она села у двери, положила руки на колени, перевела дыхание. Разговор смолк, продолжать его так же легко и беззаботно было уже невозможно.
- Ладно, пошутили, и будя, - сказал Панюшкин. - Анна, ты вот что, подожди в приемной, а я пойду по делам. Скучать не будешь?
- Если и буду, вы же не останетесь меня развлекать? - усмехнулась девушка.
- Да ладно тебе, - Панюшкин вдруг так смутился, что сквозь его коричневые от зимнего солнца щеки проступил румянец. Поняв, что все заметили это, он смутился еще больше, начал зачем-то складывать в стопку бумаги на столе, рассовывать их по ящикам. Уже Анна вышла в приемную, Нина сняла пальто, села на табуретку к столу, а Панюшкин, торопливо одеваясь, все еще хмурился да поглядывал из-под бровей - не смеется ли кто?
- Итак, вас зовут Нина Александровна Осадчая? - начал Колчанов.
- Да, это я.
- Нина Александровна, простите меня великодушно, но мне придется задавать вопросы, касающиеся личной жизни...
- Задавайте, - Нина пожала плечами.
- Вы давно знаете Горецкого?
- Года полтора. С тех пор как он приехал сюда.
- Он жил у вас?
- Да, с первого дня.
- Значит, можно сказать, что вряд ли кто в Поселке знает его лучше вас?
- Пожалуй.
- Нина Александровна, вы знаете, в чем он подозревается?
- Да, мне говорили. Виктор Горецкий очень несдержанный, горячий... Опять же пьяный был. А когда он выпьет, то становится очень обидчивым. Не злым, не агрессивным, а именно обидчивым. Хотя так ли сейчас существенно: по злобе или по обиде он в человека нож воткнул?
- Нет, что вы, Нина Александровна! Для меня важен не сам факт, как мотивы его, - заметил Колчанов.
- Сам он никогда не начнет... Подраться он мог, конечно, но сознательно пойти на убийство... Нет. Тем более что ко времени встречи с Большаковым там, на Проливе, если они действительно встретились, к этому времени он уже должен был протрезветь. После драки в магазине прошло уже несколько часов, и все эти часы он был на ветру, на морозе. Если бы Большаков нашел Горецкого там, среди торосов, - тот скорее бросился бы ему на грудь, чем стал бы с обрыва сталкивать.
- Вообще-то, да, тут что-то есть, - озадаченно проговорил Колчанов. - А сколько ему лет?
- Горецкому? Двадцать семь. Я понимаю ваш вопрос... Конечно, между нами не могло быть ничего... долговечного. Он несколько раз пытался уйти в общежитие, но я удерживала его. Вы, может быть, не представляете, что значит жить в Поселке. Одной. Слева Пролив, справа сопки. А если еще начнется буран, если он тянется день, второй, третий... И ничего не слышишь кроме треска сорванных крыш, падающих деревьев, этого бесконечного воя... И ты одна в доме, одна сегодня, завтра, через год. Я люблю Поселок, сопки, Пролив, даже эти болота. Но ведь не всякая любовь бывает счастливой, верно?
Нина пытливо посмотрела на следователя, надеясь найти в нем если не сочувствие, то хотя бы понимание. За эту ночь она постарела больше, чем за последние три года, - красные от бессонницы глаза, припухший нос, бесцветные губы, пальцы, без конца перебирающие платок... Она пришла на этот допрос словно для того, чтобы отдать кому-то последний долг, выполнить последнюю свою обязанность.
Колчанов не спеша закончил фразу в протоколе, поставил точку.
- И вы не хотите уезжать отсюда? Из этого медвежьего угла, от собачьего холода?
- Нет, - просто ответила Нина. - Мне здесь нравится. И потом... Я прожила с этими людьми несколько лет и... и не хочу расставаться. Мы все неизбежно разъедемся, но это будет не самый счастливый день в моей жизни. А Виктор... Он мне нужен больше, чем я ему. Я это знаю. И он знает. Так что все расписано наперед. Скоро все это кончится. Да, наверно, уже кончилось.
- Расскажите мне подробнее про Горецкого.
- Что сказать... Он многое перенес в жизни, рано остался без родителей... И до сих пор чувствует себя школьником, которому на каждой перемене нужно отстаивать себя. Странно, я учительница, а он терпеть не может учителей. Воспоминания у него об учителях неважные. Подковырки, насмешки... Наверно, у них были для этого основания, учился он плохо. Может быть, этими подковырками они хотели как-то расшевелить его, поиграть на его самолюбии, но... добились обратного. Скажите, а Виктора посадят? - решилась задать Нина самый важный для нее вопрос.
- Пока не знаю наверняка, не со всеми говорил. Но ведь он ударил человека ножом! Мне говорили, что этот Самолетов, которого он ударил, ничего парень, не злобный...
- Да, Леша хороший парень.
- Еще вопрос. Горецкого и Колю, которого он с собой в сопки потащил, нашли в разных местах... Чем вы это объясняете?
- Думаете, Горецкий бросил Колю на Проливе? Не верю. Этого не может быть. Виктор никогда не бросит замерзающего человека. Мне трудно говорить о том, что у них там произошло, но у Виктора очень развито чувство солидарности... если можно так сказать. На него может найти затмение, и в это время он ничего не соображает... но совершить явную подлость... Нет.
- Даже без свидетелей?
- А разве подлость перестает быть таковой, когда о ней никто не знает?
- Вообще-то, да, - согласился Колчанов. - У меня больше вопросов нет.
Нина поднялась, оглянулась на Шаповалова, молча направилась к двери. И уже одевшись, уже приоткрыв дверь, оглянулась.
- Значит, посадят все-таки Горецкого? - спросила она, глядя на следователя.
- Это решит суд, - сказал Колчанов сухо и, обрывая затянувшееся молчание, спросил: - Вы хотели еще что-то сказать?
- Нет, - тихо ответила Нина.
- Тогда пригласите Югалдину. Если вам не трудно.
Красивая девушка, ничего не скажешь, подумал Колчанов, глядя на Анну Югалдину. Настоящая, здоровая, несуетная красота. Ничего броского, ничего, что можно было бы назвать идеальным. Нетрудно себе представить и более правильный нос, и более выразительные глаза, и более изящное сложение, но у Анны все так подогнанно, так безукоризненно сочетается, что одно это создает красоту.
- Сколько вам лет, Анна?
- Смотря что иметь в виду, - склонив голову набок, Анна выжидающе посмотрела на следователя.
- Я ничего не имею в виду. Я просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне в протокол поставить надо.
- A-а, тогда восемнадцать.
- Прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было восемнадцать, хотя в это и трудно поверить. Скажите, Анна, Ревнивых - хороший человек?
- Нет. Дурак на букву "ж".
- Анна! - не выдержал Шаповалов. - Прекрати. Человек дело важное делает, а ты... Нехорошо. Девчонка, понимаешь, от горшка два вершка...
- Смотря какого горшка, Михалыч! - засмеялась Югалдина.
- А Горецкий? - спросил Колчанов.
- Не знаю... Говорят, что он Лешку порезал, что Колю на Проливе оставил, что Большакову чуть ли не голову проломил... Не знаю. Слухам не верю, по себе знаю, что слухам лучше не доверять. Плохого о Горецком ничего сказать не могу. Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам дать. Дает не каждый. Чаще всего из трусости, из расчета, по здравому размышлению.
- Ничего себе установочка! - Колчанов откинулся на спинку стула.
- Тут ты, Анюта, малость перегнула, - серьезно сказал Шаповалов. - Если каждый начнет волю рукам давать...
- Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше. Затаятся. Потому знать будут - кроме профсоюзного собрания есть еще такое мощное народное средство, как зуботычина.
- Вы знаете, что Горецкий и Самолетов подрались из-за вас? - спросил Колчанов.
- Сказали уж, просветили.
- И как вы к этому относитесь?
- Положительно.
- То есть как - положительно?!
- Нравится мне, когда мужики из-за меня дерутся. Как-то... чувствуешь себя человеком. А вы? Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали - да вам бы на всю жизнь гонору хватило!
- А что, может быть. Но, к сожалению, я не сталкивался с таким положением. Теперь вот что, Анна, у них были основания драться из-за вас?
- Что-что?
- Я это... поинтересовался, грешным делом, не было ли у них оснований для такого бурного выяснения отношений.
- Это надо у них спросить. А если... Если вы имеете в виду это самое, то нет, можете спать спокойно. Ничего у меня не было ни с одним, ни с другим. У меня с Заветным было, с главным инженером. И еще будет. Если вас что-то в этом духе интересует, спрашивайте, не стесняйтесь, я все расскажу, все как есть... Лишь бы правосудие не пострадало, лишь бы вы с заданием справились.
- Вы напрасно на меня обиделись, - примирительно заговорил Колчанов. - Ей-богу, напрасно. Я задал вполне естественный вопрос - были ли у ребят основания драться... Я обязан был спросить об этом.
- Ладно, поехали дальше, - сказала Анна. - Я нечаянно. Вы уж на меня зуб не имейте,
- Поехали, - согласился Колчанов. - Скажите, как по-вашему, мог Горецкий бросить Колю на Проливе в ту ночь, когда тут у вас буран куролесил?
- А черт его знает! Я где-то читала, что каждый человек может совершить подлость, преступление, если надеется скрыть это.
- И вы тоже?!
- А я что, рыжая!
- Скажите, а в спасательных работах той ночью вы участвовали?
- А я что, рыжая! - повторила Анна и рассмеялась. - Послушайте, а вот вы, следователь, могли бы пойти на преступление? А то вы все спрашиваете, спрашиваете... Ответьте на один вопрос, только честно! - Обернувшись, Анна подмигнула Шаповалову: сейчас, дескать, мы его прощупаем.
Колчанов несколько мгновений озадаченно смотрел на Анну, выпятив губы, потом его лицо приняло снисходительное выражение, опять изменилось - теперь в нем можно было увидеть интерес.
- Нет, - сказал он твердо. - Я бы не мог пойти на преступление. Потому что всего, чего мне хочется, можно достичь честным путем, вернее, законным путем, так будет точнее.
- А если сказать еще точнее, - подхватила его мысль Анна, - то у вас всегда найдется способ обойти закон.