- Так совал просто для проверки: можно с ней работать или нельзя. Вы, гражданин следователь, не делайте из меня паровоза. Статья у всех будет одна, и срок - извините. Я шестью годами обойдусь, мне пятнадцать ни к чему! Все было на равных. Начальники, подчиненные - это по официальной линии, а наше делопроизводство простое: мне моргнули, я кивнул, и вся бухгалтерия.
- Но подпольные деньги распределяли вы.
- Ну, черная касса была у меня, верно. Только кассир - это ж не директор.
- Малоубедительно.
- А я настаиваю, что никто ее не обольщал и не совращал! Вот вы задайте Масловой вопрос: если она такая хорошая, что ж она мне, негодяю, поддалась? Чего ж не отказалась, не сбегала в органы?
- Так я тебе сразу и поддалась? А ты забыл мои заявления об уходе? Я три раза писала, и ты три раза рвал! Забыл, как грозился уволить с волчьим билетом? С такой характеристикой, что никуда не возьмут?
- Сказать все можно, сколько угодно!
- А почему вы ее, собственно, удерживали? Нашли бы кого другого, кто охотней помогал воровать.
- Да она же редкий человек - с огоньком, с творческой жилкой! Где бы я вторую такую нашел?
- Вам непременно с творческой жилкой?
- Даже, извините, глупый вопрос!
Все-таки занятный мужик. Не хочешь, да улыбнешься.
- Зря смеетесь. Чтобы - как вы грубо выражаетесь - воровать, в нашем деле надо прежде работать уметь. Кто не умеет - мигом в трубу вылетит, будь он хоть честный, хоть какой. Если хотите знать, мы всегда шли с перевыполнением плана. Вся наша прибыль - сверхплановый товар!
- Но за счет чего?
- А я вам скажу. За счет умения работать без потерь - раз. За счет высокого профессионального мастерства - два. И за счет постоянной заботы о вкусовых качествах - три. Это ж не секрет: у плохой хозяйки какая-нибудь котлета - хоть выброси, а у хорошей - пальчики оближешь. Маслова - хозяйка хорошая.
- Выходит, Ирина Сергеевна, мы вас тягаем за профессиональное мастерство и заботу о качестве. Как забота осуществлялась на практике?
- В крем доливали воду… Вместо сливочного масла клали маргарин… В некоторое тесто полагается коньяк - лили водку… Искусственно увеличивали припек… Много способов.
Неловко ей, потупилась. Удивительное дело - пройдя кудряшовскую школу, сохранить стыд.
Когда опять осталась со Знаменским вдвоем, передохнула с облегчением, и все тянуло выговориться. Что ж, долго молчала - перед мужем, перед матерью, знакомыми. Знаменский ей не мешал.
- Наверно, был какой-то выход. Но связал он меня этими "премиями", имей, говорит, в виду, ты за них расписывалась!.. И, бывало, все разжигал. Приведет свою девицу и велит показывать, какая на ней шубка, какое белье… Я не оправдываюсь, хочу, чтобы вы поняли, до чего постепенно…
Выход у нее был один: найти другую совсем работу, где волчий билет Кудряшова не имел бы значения. Но на это нужна решительность, воля. И готовность расстаться с даровыми деньгами. Между прочим, мать у нее была продавщица. Правда, в иные времена, когда не обязательно липло к рукам, да и липли-то сравнительно крохи. И все же она ее растила, она выводила в люди, отцом не пахло.
- Вы не представляете, как сначала все незаметно! Вот, например, прибегают: "Ирина Сергеевна, какао-порошок высшего сорта кончился, можно класть первый сорт?" Ладно, говорю, кладите, только побольше, чтобы мне калькуляцию не переделывать. А разве есть время проверить, сколько положат? Снова бегут: "За нами сто "эклеров", подпишите вместо них "наполеоны", на "эклеры" крема не хватает!" Одного недостача, другого совсем нет, а третьего вдруг излишек вылез. И не разберешь, когда правда, когда для отвода глаз. Понимаете?
- Я - да. А муж что-нибудь понимал?
- Ну, Коля… - улыбнулась нежно. - Вы же его видели - не от мира сего…
- Не сказал бы.
- Да что вы! Большой ребенок, - она мысли не допускала, что муж может кому-то не нравиться. - Я когда второе заявление об уходе подала, то немножко дома объяснила осторожненько. Коля и говорит: ты стала мнительная, издергалась, надо больше доверять людям… И как раз день его рождения, побежала в комиссионку - такой лежит свитер французский! А Кудряшов будто учуял: приносит двести рублей, прогрессивка, говорит, за полгода… и в мое заявление обернуты… Не устояла. До того привыкаешь покупать - это страшно!.. Ночью чего не передумаешь, а придешь на работу - все, как у людей, совещание об увеличении выпуска, в интересах потребителя, наш покупатель, борьба с ненормированными потерями, ваши соображения, товарищ Маслова. Все вроде воюем за правильные лозунги во главе с товарищем Кудряшовым…
Знаменский отключился. Он предвкушал то, что собирался сообщить. Глянул на часы и прервал:
- Ирина Сергеевна, подследственного не обязательно держать в заключении до суда. И я думаю…
Она прижала руки к груди, боясь поверить.
- Господи, неужели возможно?!
Знал, понятно, что обрадуется, но она так рассиялась, таким светом озарилась, что он и сам согрелся в ее счастливых слезах.
- Пожить дома… с Колей, с девочками… наглядеться…
Но это пока было в прожекте. Еще предстояло протащить через Скопина. И закавыка была не в нем, а в Смолокурове, который к Масловой не благоволил. Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию.
- Только быстро, - сказал Скопин. - Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции.
- Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изменить меру пресечения.
Скопин отодвинул записку.
- Вообще-то, арест был необходим?
- Необходим и обоснован.
- Что же изменилось?
- Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает.
- Разрешите, товарищ полковник? - заскрипел сбоку Смолокуров.
- Да?
- Я - против.
- Возражения?
- Маслова - не заштатная фигура. Без нее хищения в "Ангаре" не имели бы половины того размаха. Расхититель ведь не карманник: украл и убежал.
- Михаил Константинович, обойдемся без прописных истин.
Но Смолокуров упрям.
- Разрешите, закончу мысль. Расхитителю бежать некуда. Надо, значит, воровать так, чтобы воруемое как бы не уменьшалось. Вот это и обеспечивала Маслова. Вагон изобретательности! Ее прозвали "наш Эдисон". Маленький пример. Она разработала рецептуру фирменных булочек, на которые шло все то же самое, что на пирожные. А разница в цене - сами понимаете. Со склада продукты выписывали на булочки, отсчитывались выручкой за булочки, а выпускали пирожные!
Скопин прищурился на Знаменского, в прищуре юморок.
- Однако Смолокуров нарисовал выразительный портрет вашей подследственной.
- У нее двое детей, Вадим Александрович, а муж… словом, он уже осведомлялся, при каком сроке заключения дают развод.
- Они не ладили?
- Да нет, по-своему он очень к ней привязан. Но трясется за собственную репутацию. Карьера - прежде всего! Если Маслова проживет дома несколько месяцев, может быть, все уладится, в колонии он будет ее навещать, сохранится семья, ей будет куда вернуться.
У Смолокурова любая эмоция грозит пиджачным пуговицам. Чуть что - он нещадно крутит пуговицу. Ну, так и есть, открутил, зажал в кулаке:
- У нас не благотворительная организация!
- Тоже верно, - вежливо согласился Скопин, стараясь не видеть измочаленного пучка ниток на животе оперативника. - Но я за то, чтобы следователь мог свободно принимать решения. Кроме неправильных, безусловно. Готовьте документы на освобождение, Пал Палыч. Засим желаю здравствовать.
Он, кажется, нарочно протянул руку Смолокурову, и тому пришлось перекладывать пуговицу в левый кулак.
Вечером того же дня (казенное время истекло) Знаменского ждал сюрприз. У двери своего кабинета он застал старшего следователя горпрокуратуры по кличке Фрайер. Меняя одну букву фамилии, кличка удачно выявляла его пижонское нутро. Кроме пижонства, Сема Фрайер отличался самонадеянностью и высокомерием. Сталкивался с ним Знаменский и сцеплялся уже не раз - но до сих пор по мелочи.
- Добрый вечер, Пал Палыч, я вот тебя караулю, - с подозрительной любезностью произнес Фрайер.
Они были на "ты", поскольку Сема мог говорить "вы" исключительно вышестоящим. Уселся на стул Знаменского, вынул из портфеля бумагу с печатями.
- Ознакомься, - из-за стола протянул бумагу, как просителю. - Мы забираем дело Рябинкина.
Тут Знаменский прямо рот раскрыл. В подобных случаях из прокуратуры присылали письменное указание, и дело - через канцелярию - отвозил спецкурьер. Но чтобы старший следователь прискакал сам! Да еще после работы! Да ждал под дверью! И совсем неправдоподобно, когда все это - Сема Фрайер! Некоторое время Знаменский подержал рот открытым. Сема улыбался чуть натянуто.
- Хорошо. Завтра отошлю, - сказал Знаменский.
- Нет, я заберу сейчас. Ты же видишь, постановление подписано самим.
Подпись прокурора города Знаменский видел. Но Рябинкина задержали утром, показания он давать отказался. В папочке сиротливо лежали материалы обыска и заявление потерпевших.
- У меня даже не подшито.
- Не волнуйся, дела шить не хуже вашего умеем! - и Сема заржал на всю Петровку.
Понимая, что бесполезно, Знаменский все же заупрямился. Кому бы другому с удовольствием отдал - загружен был под завязку и. "Ангарой", и прочим. Да и Рябинкина ему ткнули абы куда, и не вызывал тот у него аппетита. Однако Фрайер автоматически порождал желание сопротивляться.
- Что за спешка? То к опечаткам - и к тем придираетесь, а то…
- Не о чем спорить, - Сема нервно дернул головой. - У меня указание, у тебя постановление. Давай выполнять!
- Воля твоя, я доложу.
Скопин, которому Знаменский позвонил на дом, задумчиво покряхтел.
- Черт с ними, не будем связываться. Только составьте опись всего, что в деле, и пусть распишется…
Дело Рябинкина имело предысторию грязную и мутную.
С полгода назад двое дельцов - прозванных в своей среде Дринк и Финк - погорели с налаженным производством ремешков для наручных часов. Нелегальная шарага, естественно.
Это вообще была пора, когда вне государственных предприятий обильно произрастало изготовление разных недорогих и ходовых товаров. Самый знаменитый ловчила выпускал всего-навсего резинку для трусов - используя мастерские трудовой терапии при психолечебницах. Взяли у него рекордную сумму - семь миллионов с хвостиком.
Каких сбережений достигли Дринк и Финк, неизвестно. Но, попавшись, решили откупиться. И смогли. Причем мгновенно, их даже из КПЗ отделения милиции не успели переправить в тюрьму. А постановление на арест, санкционированное райпрокурором, выдрали из дела и заменили постановлением о прекращении следствия за недоказанностью и малозначительностью.
Освободить их потребовал ни много ни мало - первый секретарь райкома Галушко. Кричал, что прокурор и начальник милиции позорят район, попирают восстанавливаемую партией соцзаконность. Грозил поснимать погоны, растоптать и выгнать. Ну и поджали хвосты. Но количества экземпляров постановления они не знали, и молоденький милицейский следователь одно из них припрятал.
За акцию по "восстановлению соцзаконности" Галушко взял с жен Дринка и Финка 60 тысяч.
Между тем в Москве происходило очередное сокращение числа районов, и Железнодорожный с Куйбышевским объединили. Группировки их еще не сработались, куйбышевцы оказались второсортными и боролись с железнодорожниками. Это-то и подтолкнуло события дальше.
Галушко и начальник милиции были из железнодорожников, а начальник райобэхаэс - из противного лагеря. По своим каналам он добыл сведения, что Дринк и Финк отпущены за мзду. Если б историю удалось раскрутить, железнодорожники получили бы нокаут.
Мельком он доложил начальнику милиции (железнодорожнику): дескать, поступил такой странный сигнал - и бегом с пятого этажа. Встревоженный начальник глянул ненароком в окно, видит - обэхаэсник садится в машину.
- Куда поехал? - выскочил в приемную.
- В город, в ОБХСС, - ответила секретарша.
- Мать-перемать! - начальник ухватил китель и шинель и скатился кубарем по той же лестнице старинного здания без лифта напротив метро "Краснопресненская".
Комиссар милиции - который смахивал на сурового матроса - выслушал сообщение о Дринке и Финке с большим вниманием. (Был он ярый враг коррупции, что через некоторое время ему отлилось: начал интересоваться порядком распределения квартир Моссоветом - и тотчас отстранили от должности).
Конечно, персона типа Галушко почиталась в начале 60-х неприкосновенной, но комиссар решительно поднял телефонную трубку:
- У меня начальник ОБХСС Куйбышевского района. Острый сигнал.
- Знаю, - ответил шеф Петровки. - Мне как раз докладывают. Заходите.
Чудом спасся начальник раймилиции, не зря одевался уже в мчавшейся машине. Успел с обэхаэсником ноздря в ноздрю.
Вечером к Галушко, выходившему с работы, приблизились три фигуры.
- Вас немедленно просит прокурор города!
Струхнул секретарь: 60 тысяч топорщились в его карманах. Как сотрудники органов сумели ему внушить сомнение в надежности служебного сейфа, осталось тайной. Но действовали они дальновидно, санкции на обыск в кабинете им бы не получить ни в жизнь. А "прокурор просит" - допустимо. Понадеялся секретарь, что высокий пост обезопасит, поехал на Пятницкую. А там и говорят:
- Извольте показать, что в карманах.
Ход, рассчитанный на внезапность, - обыскивать Галушко не рискнули бы. Он растерялся и выложил кипы денег.
- Поясните их происхождение.
Галушко стал каяться. Полагал, что отделается отставкой. Вместо этого прямиком повезли в тюрягу. Туда же водворили Дринка и Финка.
В такой ситуации и возник Рябинкин в небесно-голубом костюме. Женам Дринка и Финка он заявил, что могущественные друзья за 60 тысяч (навязчивая сумма!) закроют дело, потому что руководство не желает скандала из-за ареста секретаря райкома. Жены поверили и раскошелились. Дальше Рябинкин разыграл историю, что 60 тысяч его вынудил отдать майор с Петровки, который каким-то образом обо всем проведал. Женам было предложено готовить новую порцию денег. Те посулились, но не поверили и донесли. Так Рябинкин и подзалетел.
Дома у него Знаменский нашел странный набор, достойный Остапа Бендера: папки с копиями различных юридических документов (постановления о прекращении дел, обвинительные заключения и т. д.). Человек явно занимался составлением досье на крупных дельцов - уже осужденных и гуляющих на свободе. Не забыты были в архиве и Дринк с Финком.
Содержимое этих папок Фрайер тщательно сверил с протоколом обыска. И утащил, оставив по себе некое облачко тухлятины. Чем-то оно приводило на память инцидент с "аферистом" Капустиным. Впрочем, задело Знаменского слабее, и он долго о Фрайере не думал.
Только года три спустя разразился гром. Похватали в полном составе следственный отдел Московской областной прокуратуры. Потом обнаружились и ответвления.
Главная банда, базировавшаяся в прелестном старинном особняке на Тверском бульваре, орудовала бесцеремонно. Наемные сыщики изыскивали компрометирующие материалы на денежных тузов. На основании их в облпрокуратуре создавали пухлые тома якобы ведущихся уголовных дел. Подшивались показания ложных свидетелей, многостраничные "заключения" бухгалтерских или строительных экспертов и прочая липа, которая местами соответствовала правде (сыщики не напрасно кушали хлеб с маслицем). Тут в "делах" были закладочки, дабы знать, что оглашать.
Намеченную жертву официально призывали на расправу. Жестко, напористо допрашивали, требуя признания. А затем неожиданно предлагали: нам - огромный куш, тебе - шагай на все четыре стороны. Не веришь? Айда со мной, поверишь.
И следователь (обязательно в форме) вел "обвиняемого" в покои с табличкой "Начальник следственного отдела". Покои были роскошные, с камином, где на этот случай невзирая на погоду пылал огонь. За необъятным резным столом восседал внушительный дядя (тоже в форме).
- Петр Петрович, - почтительно рапортовал следователь, - сопротивляется дуралей.
- Что ж ты, братец, - укоризненно басил дядя. - Сколько тебе сказано? Сто двадцать кусков? Вот и неси. Принесешь - можешь свое дело хоть у меня в камине сжечь.
- Да я… да вы… да больно дорого…
- Доложи дело, - командовал начальник.
Следователь, прыгая по правдивым местам, демонстрировал, что "нам все известно", после чего разыгрывался "добивающий номер". Начальник распоряжался по селектору: "Всех ко мне!" Кабинет заполняли упитанные молодые люди (в форме же). Именно контраст сугубой официальности обстановки и одежды с наглостью ночных налетчиков был наиболее впечатляющим средством.
- Вот, - начальник делал широкий жест, - все мои следователи. Честно при них обещаю: платишь - катись. Ребята, скажите ему, разве мы кого обманывали?
- Никогда!! Никого!! - дружно, как на плацу.
У дуралея волосы дыбом. Уже не мекает "да я… да вы". Лишь бы ноги унести, а шерсти клок пропади пропадом! Сделка заключалась, и откупившийся сжигал том I, том II, том III.
Компания в старинном особнячке сложилась не случайно, то была установка свыше - набирать из очень обеспеченных семей. Именовали их - "дети высоток". Подразумевалось, что они не будут хапать, поскольку не нуждаются. Но родительские дотации к их, в общем-то мизерным, зарплатам оказались слабым барьером против постоянных соблазнов. Ведь деньги сулят следователю беспрерывно, если не открытым текстом, то упорными намеками. А чиновничьи отпрыски выросли с представлением, что словчить не грех. Готовность на подкуп в умелых руках начальника превратилась в коллективную оголтелость. К их делу была приобщена красноречивая фотография: вся кодла на фоне "Волги", оклеенной сторублевками.
Каким образом обладателем кабинета с камином стал отъявленный мафиози? Жена его с давних пор заведовала крупнейшей овощной базой - возможно, это проливает свет.
Так или иначе, банда сложилась и увлекла на ту же стезю группу из городской прокуратуры, где фигурировали уже не "сынки", в том числе и некоторые гремевшие асы криминалистики. Например, вместе с "областниками" влип легендарный следователь, о ком рассказывали студентам, писали в книжках по соцзаконности.
Взявши себе занюханное дело о самоубийстве немолодой одинокой женщины, он проделал чудеса. Нашел всю ее мебель и привез в комнату, где давно поселились другие жильцы. С помощью знакомых погибшей разместил мебель так, как размещалась она в день смерти. Нашел у портнихи записи, позволившие точно определить рост покойной, длину ног ее и рук (тело было кремировано).
И тогда, сведя все воедино, доказал: кто первым вошел в дверь и якобы увидел самоубийцу, лжет! Повеситься, влезши на табуретку, поставленную на стол, женщина при ее росте не могла - не дотянулась бы до крюка. Самоубийство оказалось инсценировкой, а свидетель - корыстным лиходеем, повесившим свою соседку.
Следователь был фанатик, виртуоз. И он же брал взятки с хозяйственников. Такая вот случалась диалектика…
Немудрено, что у Знаменского отняли Рябинкина. Его любовно составленное досье обернулось золотым дном для "дел", жарко сгоравших в камине.