И тогда на смену отчаянию и стыду пришла безоглядная ярость. Олег Золотарев принадлежал к тому типу людей, которые, пока ситуация не дошла до критической, и глупостей натворить могут, и на чепухе поскользнуться, и пойти на попятный. Но когда их прижимают к стенке и некуда становится отступать, эти люди забывают всякий страх и проявляют дьявольское упорство.
Вот и Олежка готов был броситься на амбразуру, если Скунс к тому его вынудит. Может, он при этом погибнет. Но и убийца Ветлугиной просто так не уйдет.
А шут его знает, вдруг удастся? - звенела глубоко внутри какая-то жилка. Вдруг?.. Чем черт не шутит?..
"Окровавленный сыщик последним усилием приподнялся на мостовой, и пуля, выпущенная ослабевшей рукой, все же догнала бандита…"
Скунс шел чуть впереди и не оглядывался. Пользуясь этим, Олежка потихоньку начал расстегивать молнию на своей курточке, готовясь бросить руку к оружию. Инструктор говорил, получалось у него это неплохо. По крайней мере, в нормативы укладывался…
Они прошли по Большой Бронной, потом свернули в какой-то двор, и Скунс повернулся к Олежке лицом. Позже, вспоминая этот момент, стажер силился подобрать нужное слово, но слово не приходило. Только то, что выражение "повернулся" не соответствовало совершенно. Когда поворачиваются нормальные люди, ты видишь сперва спину, затем постепенно открывается бок, и наконец на тебя смотрит лицо. Здесь промежуточные составляющие выпали начисто. Сначала Скунс шел впереди, засунув руки в карманы. А потом, прямо посреди очередного шага, вдруг оказался к Олежке лицом. Все. Туши фонарь, сливай бензин.
- И что вы за мной бегаете, сыскари? - проговорил он спокойно и хмуро, глядя в глаза стажеру. - Не убивал я Ветлугину!
- Вы арестованы! - ответил Олежка. Одновременно его рука рванулась под куртку, идя на значительное перекрытие личного рекорда в шесть десятых секунды.
Руки Скунса неторопливо, как бы даже с ленцой, проплыли на перехват, и Олежка узнал, что такое "третий контроль". Не название, конечно. Что толку в названии? Оно беспрепятственно пролетает из одного уха в другое, пока не наполнится смыслом…
Третий контроль - это когда кисть вдруг попадает в тиски, а локоть беспомощно задирается кверху и все вместе скручивается таким образом, что тело сперва взлетает на цыпочки, а потом встает раком еще прежде, чем разум успевает что-либо сообразить. Тело, оно смышленое. Оно понимает, что в случае секундного промедления конечность ему попросту оторвут…
Причем, если исполнение умелое, со стороны кажется, будто один человек то ли поднимает что-то с земли, то ли поправляет ботинок, а другой его вежливо поддерживает за ручку.
Исполнение Скунса было очень умелым.
Олежка ахнул и понял, что умер. Во всяком случае, как минимум одной руки у него уже не было. Вместо нее прямо от позвоночника начиналась овеществленная боль. Эта боль начисто глушила мысль о второй руке и о пистолете в кобуре, таком вроде близком и технически достижимом.
Скунс медленно ослабил хватку, позволив трясущемуся стажеру подняться. Потом совсем выпустил его. И повторил:
- Не убивал я Ветлугину!
Когда обвиняемый выкрикивает нечто подобное, стоя на коленях и с поднятыми руками, вера ему слабая. Когда это же самое спокойно произносит человек, только что имевший стопроцентную возможность открутить тебе голову, все воспринимается по-другому. Тут, по крайней мере, задумаешься.
Умный Олежка, осознав, стоял смирно и резких движений больше не делал. Он понимал, что страшный Скунс только что мог убить или изувечить его, причем так, что он и не пикнул бы. Мог. Но вместо этого отпустил.
Скунс оттянул рукава куртки, и Олежка увидел забинтованные руки. У края бинтов кожа была багровая, воспаленная, вспухшая. И наверняка зверски болезненная. Такая бывает, когда внутри переломы.
- Мог я ее по лбу треснуть так, чтобы череп не выдержал? - мрачно спросил Скунс.
- Гаечным ключом! - воинственно ответил Олежка. - Через тряпку!
Скунс усмехнулся. Усмешка получилась весьма неприятная. Он сказал:
- А добивать ее мне потребовалось бы? Как ты считаешь?
Про себя Олежка считал, что навряд ли. Но промолчал.
- Черт тебя возьми, - сказал Скунс. - Опять всю одежду новую покупать. Ты Турецкому скажи: пускай оборотня поищет.
Повернулся к Олежке спиной и пошел прочь со двора. "Макарова" он у новоиспеченного следователя так и не отобрал.
18.00
Первым делом Олежка рассказал обо всем своему грозному шефу. Он и не рассчитывал, что Турецкий его похвалит за проявленную бдительность и инициативность, но не ожидал и той нахлобучки, которую устроил ему Александр Борисович:
- Ну ты малый рисковый! Ты понимаешь, на что шел?
- Понимаю…
- Ничего ты не понимаешь! Если бы ты ко льву в клетку полез, и то было бы лучше. Он же мог тебя одной левой…
- Мог, - кивнул Золотарев. - Но не стал же. И вообще, по-моему, только вы поймите меня правильно, Александр Борисович, мне кажется, он не убивал Ветлугину…
Не убивал. Турецкий и сам мучительно размышлял о том же. Скунс ведь мог запросто покончить с Олегом тут же на улице - ткнул бы в соответствующую точку, и поди что-нибудь докажи. Инфаркт, и баста. Бывает и у молодых.
А вот не тронул он Олега. Турецкий вспомнил про "финики" - Снегирев, по крайней мере тот, которого он знал, всегда решал вопрос, съел или нет его очередной "клиент" свою корзину фиников. И убирал только тех, кто этого заслужил. Съела ли Ветлугина свои финики? Поди разберись, что там может быть на уме у этого ненормального.
С другой стороны, руки у него болят, чтобы так-то по лбу. И уж точно добивать не потребовалось бы. Скунс даже "знак качества"- дополнительный выстрел в голову - не делает никогда. Потому что при его классе этого просто не нужно, не говоря про добивание.
В общем, черт его разберет…
Зазвонил телефон. Олег поднял трубку.
- Вас Грязнов из "Глории".
18.30. Сыскное агентство "Глория"
- Вишь, Сашок, до чего профессиональная этика доводит, - раздраженно говорил Грязнов, нервно постукивая пальцами по полированной поверхости стола. - Все заказчикам отдаем, копий себе не оставляем. По истечении определенного срока вообще все сведения о том, что был такой заказ, уничтожаем… Так что, видишь, как выходит… Кругом шестнадцать!
- Значит, говоришь, Голуб…
- Голуб Лев Борисович.
Мысли в голове Турецкого бешено скакали. Голуб из Кандалакши… Голуб из ЧИФа "Заполярье"… Левка, организовавший нападение на поезд… И вот он всплывает снова, на этот раз по делу об убийстве Ветлугиной!
- Так, - сказал он, - у меня с собой фоторобот некоего Голуба, который Олег привез из Кандалакши. Позови Сивыча, опознает он его или нет.
Василий Васильевич моментально признал в человеке, глядевшем на него с портрета, того, кто заказывал слежку за тележурналисткой.
- Мне и тогда показалось странным, - Сивыч пожал плечами. - Фамилия вроде еврейская, а на вид - русский Ваня.
- Не исключено, что паспорт поддельный.
- А что вы там нарыли, с Ветлугиной? - спросил Турецкий у Сивыча.
- Ну что? В Москве - так и вовсе ничего. Из дома - на работу, там до поздней ночи - и домой. Больше никуда. Работала, как ломовая лошадь. В Ульяновске два дня была она, - Сивыч тяжело вздохнул, он чувствовал себя ответственным за убийство Аленушки. - Ходила по разным учреждениям, в ФСБ. По-моему, пыталась в архивы попасть. Вечером в ресторане сидела с начальником ФСБ…
- И это вы снимали?
- Снимал… - подтвердил Сивыч. На нем не было лица. Он еще раз вздохнул и, повернувшись к Грязнову, сказал: - Вячеслав Иванович, ты меня прости, но я, наверно, уволюсь. Вот я и заявление уже написал.
Василий Васильевич положил на стол составленное по всем правилам заявление об увольнении по собственному желанию.
- Не смогу я больше работать… Уж ты пойми меня…
11 ИЮНЯ
12.00
- Александр Борисович, - зазвучал звенящий от волнения голос Золотарева, - задержали этого Шакутина. Он сейчас в ДПЗ, во внутренней тюрьме на Петровке, 38.
- Где его задержали? - спросил Турецкий.
- Ошивался вокруг дома Ветлугиной, - ответил Олег.
- Сейчас еду, - коротко сказал Турецкий и поспешил вниз, где у входа его ждала машина.
Кол Шакутин узнал о гибели Алены Ветлугиной одним из последних - ему уже давно было не до телевизора и не до острых общественно-политических передач. Накануне Кол, распрощавшись с Игорем, немного очухавшись, бегал по Москве, высунув язык, и искал покупателя на свою квартиру. Продавать приходилось в спешке, но не хотелось получить за нее совсем гроши. Вчера вечером, набегавшись вконец, Николай завалился с бутылкой к своему институтскому приятелю, тот отмечал день рождения, и телевизор не включали, а ночью поехали на дачу, благо впереди были выходные.
Только в воскресенье Кол, вновь мучимый уже многодневным похмельем, пополз к станции электрички за газетой. Прессы Кол тоже давно не читал, и выходивший в субботу и воскресенье "Московский комсомолец" его интересовал только потому, что там печатали объявления "куплю - продам". В данном случае его интересовали желающие купить квартиру.
Каково же было изумление Кола, когда, подойдя на станции к газетному лотку, он увидел лицо своей бывшей мачехи, которое смотрело на него из черной траурной рамочки. Кол вздрогнул и прочел: "Убита Алена Ветлугина".
Кол машинально расплатился за "Московский комсомолец" и раскрыл его на первой странице, как будто надеялся прочесть что-то другое, будто он мог неправильно понять смысл заголовка. Но нет. Он все понял правильно. Сначала вся редакция "МК" выражала соболезнования и оплакивала утрату, которую понесла вся Россия, затем в "подвале" помещалась, как всегда, острая статья Александра Зинкина.
Кол стоял у перрона с раскрытой газетой в руках и мучительно соображал, что делал он позавчера, то есть в день убийства его бывшей мачехи, и почему он так и не собрался позвонить ей и извиниться за скандал. А ведь собирался… да все откладывал, пока не стало поздно.
Весь вчерашний день Кол мучился одновременно от головной боли, страха перед негреевскими боевиками, от безысходности своего положения, к которым примешивались угрызения совести из-за Алены. Ну не могла же она действительно украсть эти драгоценности. В глубине души Кол не сомневался, что отец подарил их молодой жене.
И теперь, когда он узнал, что Алену убили, на душе стало совсем гадко. Одно дело поссориться с живым человеком, зная, что потом можно извиниться, помириться, все исправить. Теперь было уже ничего не исправить. Алена так и ушла, обиженная им.
"Но кто же мог ее убить и за что", - думал Николай, когда первый шок прошел. И ни на минуту ему не пришло в голову, что он тоже может оказаться среди подозреваемых. Последние два дня он не появлялся дома и потому не знал, что его разыскивает вся милиция, и московская, и областная.
Он сложил газету и сунул ее в карман, вернулся на дачу и поехал в Москву. Там он спустился в метро, и ноги как-то сами собой понесли его на станцию "Ленинский проспект". Кол вышел и направился к дому, где еще вчера жила Алена. Трудно сказать, зачем он это делал, может быть, хотел запоздало извиниться если не перед самой Аленой, то перед ее духом.
Перед домом и под аркой собралась довольно порядочная толпа людей, пришедших почтить память всероссийской Аленушки. Многие плакали, некоторые принесли цветы.
Кол протолкался через толпу и увидел, что дальше дорогу перегородил омоновец в пятнистом камуфляже. Николай не стал рваться вперед, потому что хорошо помнил, что во двор можно попасть через территорию детского садика, куда в свою очередь можно попасть через известный ему пролом в ограде. Не прошло и пяти минут, как Шакутин спокойной неторопливой походкой проходил по двору к подъезду Ветлугиной. Никто не обратил на него внимания.
Кол открыл дверь подъезда и увидел, как белый меховой комок метнулся под лестницу и там замер.
- Мурашка! - воскликнул Кол. - Тебя выбросили! Иди сюда, хорошая моя кошечка.
Мурашка жалобно мяукнула, впервые за много часов услышав от человека ласковые интонации, и пошла к Колу. Он взял кошку на руки - ее густая шубка из белой уже успела стать грязно-серой, а два ее глаза, зеленый и синий, так поражавшие зрителей всего бывшего СССР, смотрели испуганно и одновременно скорбно.
- Не бойся, - сказал Кол, прижимая зверюшку к себе. - Пойдем домой, я тебя накормлю. Хотя и дома-то у меня никакого толком и нет.
В дверях он столкнулся с коротко стриженным мужчиной в форме офицера, который был значительно старше остальных омоновцев. Он взглянул на Кола, и тому показалось, что два его стальных глаза пробуравили его насквозь.
- Кто такой? - спросил мужчина отрывисто, как будто прошил Николая автоматной очередью.
- Да я… вот… тут… - он хотел было соврать, что он живет в этом подъезде, но сообразил это слишком поздно.
Офицер отвернулся от него и позвал кого-то из охраны.
- Задержать для установления личности, - отрывисто бросил он и, больше ни разу даже не оглянувшись на Николая, вышел из подъезда. Больше Кол его не видел, но понял, что ничего хорошего ждать не приходится.
Продолжая держать Мурашку на руках, он вышел из подъезда. К нему немедленно подошли два омоновца с самыми решительными намерениями.
- Пройдемте, - спокойно сказал один, указывая на стоявшую во дворе патрульную машину.
- А… - заикнулся Кол, показывая на кошку.
- Я сказал - пройдемте, - не повышая голоса, повторил парень в камуфляже.
- Девушка! - крикнул Кол, обращаясь к худенькой очень коротко стриженной девчушке в черных брючках и маечке. - Это Мурашка, кошка Алены.
Девушка двинулась было к Колу, но охранник не пустил ее.
- Отдайте кошку! Кошку пропустите! - закричали в толпе.
Омоновец, не говоря ни слова, мотнул головой, и девушка просеменила к Колу и осторожно взяла у него из рук Мурашку. Кошка цеплялась за рубашку Кола, но затем, поняв, что сопротивление бесполезно, подчинилась.
Кол повернулся и пошел к ожидавшей его патрульной машине, где по требованию показал паспорт. Сидевший в машине омоновец крикнул кому-то:
- Передай Романовой, что взяли Шакутина.
Только теперь до Кола стало доходить, что он подозревается в убийстве своей знаменитой мачехи.
13.00. Следственный изолятор
Турецкий всерьез ни одной минуты не считал, что убийцей, в равной степени исполнителем или заказчиком, может быть Николай Шакутин, а уж когда увидел его, с безвольно висящими вдоль тела руками, то и вовсе уверился в том, что на убийство этот парень просто не способен. Кишка тонка.
- Какие у вас были отношения с мачехой? - спросил Турецкий.
Николай долго и путано, перескакивая с одного на другое, рассказал, как Алена, а в те времена начинающая журналистка Лена, впервые появилась у них дома, как он ревновал к ней отца, а ее к отцу, потому что тоже был в нее чуточку влюблен. Как отец внезапно умер, когда Кол служил в армии, как потом разменивали квартиру.
- Да вообще-то отношения были ничего, - закончил он.
На самом деле Турецкого интересовало другое. И даже не скандал, которые Николай учинил на лестнице у Ветлугиной в ночь накануне убийства. Больше всего его занимало происшествие на Востряковском кладбище.
- А вы-то откуда знаете? - удивился Кол.
- Мы все знаем, - начал было Турецкий, но потом все-таки объяснил: - Олег Золотарев теперь работает в моей группе.
- Олежка? - поразился Кол. - Уже? А я его все за мальчишку считал.
Александр Борисович предъявил Николаю фоторобот Скунса, сделанный Моисеевым.
Кол с минуту разглядывал его, затем растерянно почесал в голове:
- А черт его знает, он это или нет… Он же там, на кладбище, в вязаной маске был. Да и темнело… Не разглядишь как следует. Но глаза светлые, жесткие такие. Не, не скажу… - Он бессильно развел руками. - Да они же все, эти крутые, одинаковые. Вон, на омоновцев посмотрите, все на одно лицо.
- Не, не скажите, - улыбнулся Турецкий, мысленно сравнивая Артура Волошина и Мишу Завгороднего.
- Не знаю, - ответил Кол. - А по мне, одного от другого не отличишь. Вот около дома Ветлугиной сколько их было - все такие же.
- Он был в перчатках? - Турецкий решил вернуться к Скунсу.
- Да, - уверенно кивнул Кол, - кожаные такие перчатки, стильные.
- Он их не снимал?
- Нет. - Кол опять отвечал совершенно уверенно.
- Уверен?
- Да. Когда он меня из ямы доставал, был в перчатках. А потом так, знаете, пальцами щелкнул.
Кол попытался продемонстрировать тот жест, которым Скунс подзывал Виталия.
- В перчатках?
- Ну да.
- Хорошо, - сказал Турецкий. - И последний вопрос. Вы брали у Ветлугиной бриллиантовую подвеску?
- Подвеску? - Кол сник. - Не знаю. Я что-то насовал в карманы, но потом выбросил. - Он сунул руку в карман и извлек на свет Божий деревянную бусину. - Вот все, что осталось.