От Саппоро до Отару около сорока километров, и в рабочие дни в часы пик, если ехать по бесплатной, государственной дороге номер пять, можно провести в водительском кресле около двух часов, чертыхаясь в адрес дорожных строителей и городских архитекторов, создавших в Саппоро такую сеть автомобильных дорог, что передвигаться по ним с достойной скоростью можно на чем-нибудь, имеющим ширину велосипеда. Так что выбора у меня не было, тем более в бухгалтерию нужно было представить финансовый отчет за поездку с приложением квитанций за оплату проезда по скоростной дороге. Конечно, ехать по скоростной гораздо веселее, но называть эту неширокую асфальтобетонную речушку ведущую к морю, хайвеем или автобаном язык как-то не поворачивается: по две полосы в каждую сторон); ограничение скорости в сто километров, а в дождь в восемьдесят, - короче, так, название одно…
Я проехал от центрального вокзала на север, вдоль реки Сосей, уперся в эстакаду этой самой скоростной дороги, повернул налево, притормозил в воротах, чтобы взять талон на уплату и погнал "сивик" по абразивному бетону в направлении на север-северо-запад. Отару - городок, безусловно, интересный и на Хоккайдо относится к числу тех немногих достопримечательностей, которые действительно достойны внимания. Зачатый параллельно с Саппоро в 1860-х, он как-то сразу стал развиваться вразрез сдержанной поэтике традиционных японских городов. За образец формирования отарской неповторимости отцы города не мудрствуя лукаво взяли славную Йокогаму и подобно ей примешали к невзрачности и неказистости кособоких и косокрыших японских строений тоталитарный фундаментализм серо - зеленых каменных зданий, на которые ежедневно любуются жители Гамбурга и Роттердама. Город расположен на склоне горы и весь как будто стекает ершистой скатертью к самой западной бухте залива Исикари, с которой сливается в отарском порту где готические, тяжелой кладки замки складов возвышаются на узких пирсах, уходящих в море строго перпендикулярно берегу подобно негнущимся пальцам рухнувшего с горы головой вперед каменного Голема.
Дорога на Отару идет высоко в горах-то по отвесным склонам прибрежных скал, то по установленным на страусиных ногах эстакадах, и, подъезжая к городу, не столько въезжаешь в него, сколько спускаешься к нему с высоты птичьего полета, планируя зигзагами к строгому полукольцу гнезда отарской бухты, наполненному как всегда в начале летней навигации, разнокалиберными пузатыми птенцами - пеликанами рыбного и торгового флотов - как сказал тоскливый Симадзаки, все сплошь российскими, разбавленными парой китайских. Правда, с прошлого года суда - пеликанчики стало видно при подъезде к Отару гораздо хуже. Сначала, прямо на берегу справа от порта, соорудили гигантский торгово-развлекательный комплекс с непереводимым, якобы французским, названием "Майкал", отгородивший полуторакилометровой стеной из красного кирпича внушительной башней "Хилтона" посередине восточную часть города от самого синего моря. А теперь еще у восточного крыла этого огромного, но бестолкового "Майкала" настырные охотники за нашими кровными иенами воздвигли колоссальное колесо - обозрение, заслонившее своей полупрозрачной стальной решеткой некогда роскошный вид на пассажирский терминал порта и на огромные белоснежные паромы, швартующиеся у причалов подобно поплывшим вдруг по воле судьбы городским многоэтажкам. Время от времени мы с Дзюнко загружаем на эти паромы себя, детей и машину и плывем на Хонсю до Ниигаты, а оттуда уже на колесах едем в Токио к отцу В этом году тоже в августе планируем поехать - денька на четыре отгулов у Нисио выпрошу, и поедем, а то отца с прошлого сентября не видел. Он, конечно, у меня мужчина самостоятельный, но с тех пор, как шесть лет назад не стало мамы, мне все время приходится ловить себя на мысли о том, что я подспудно ощущаю на себе нелегкий груз ответственности за то, что он ест и пьет, что надевает и обувает, во сколько ложится спать и во сколько встает. Более того, приходится еще и при помощи внезапных телефонных звонков контролировать его интимную жизнь. Не то чтобы я не доверял родному папаше, но зная его неуемную тягу к по-настоящему разнообразной жизни, подкрепленную солидной профессорской зарплатой, допускать хотя бы малейшую возможность появления на месте покойной матери постороннего манекена для демонстрации кимоно и кружевного исподнего не следовало.
Поэтому пускай Дзюнко ворчит и пилит меня за излишнее внимание к родителю, образующее весьма существенные бреши в нашем семейном бюджете, в августе мы его, хочет он или не хочет, навестим.
Я проехал последний тоннель и зарулил на прибрежную стоянку около "Майкала", откуда отправлялись в сорокаминутные плавания морские круизные катера. Именно здесь, как договорился по телефону с отарским управлением Нисио, меня должен встретить кто-нибудь из местных ребят. Стоянка по случаю понедельника была полупустой, и различить, в какой из машин поджидал меня представитель местных правоохранительных органов, особого труда не составляло: как только я въехал на площадку, в салоне "опеля" морковного цвета завертелась одинокая ушастая голова, и, пока я парковался, голова высунулась из правой передней дверцы, вытянула за собой подростковое тело, облаченное в темно - синий полицейский китель, и двинулась в моем направлении. Я опустил дверное стекло, и ушастик наклонился к моему правому плечу:
- Здравия желаю, господин майор! Сержант Сома, управление полиции Отару. Разрешите мне сопроводить вас к месту преступления!
Глава вторая
У меня всегда так: обозлишься заочно на человека, приготовишься при встрече высказать ему все, что про него думаешь, а столкнешься лицом к лицу - вся злость куда-то девается, начинаешь перед ним лебезить и кокетничать, глаза отводить, заикаться и подергиваться. При этом в глубине души терзаешься этой своей мягкотелостью, но ничего поделать не можешь. Сколько раз в жизни я страдал от этих внезапных приступов всепрощения и великодушия, однако, чего с собой ни делал, избавиться от них никак не удается. Так уж, видно, я дурно воспитан своими интеллигентными родителями, которых, в свою очередь, такими же воспитали не менее интеллигентные бабки и дедки. И по спрессовавшейся за долгие годы моей сознательной жизни в неколебимый монолит моей этической традиции я не стал тыкать Соме в нос его пасквиль на российскую словесность и не кинулся выговаривать ему за безобразное владение тем слоем русского языка, которым в его профессии овладевать следует в первую очередь. Вместо этого я задал ему пресный и отдающий чем-то альковно - неприличным вопрос:
- Ваша машина или моя?
- Э - э-э… - замялся в нерешительности Сома, и его полупрозрачные на ярком весеннем солнце уши зарозовели двумя развернувшимися от обильного тепла розочками. - Это ваша машина. А там - моя…
- Я не в том смысле, сержант. Я в том смысле, на чьей машине мы на место поедем?
- Лучше на моей. Вашу, господин майор, оставим здесь, ведь все равно вам в порт возвращаться.
- Зачем это? Я планировал потом в управление проехать.
- А Ивахары-сана все равно нет. Он в порт поехал. И вас велел туда доставить.
Ивахара - это его начальник, большой для отарского управления человек, поскольку на внешнем, российском фронте в Отару случается всяких неприятностей гораздо больше, чем на внутреннем. Когда его, пятидесятидвухлетнего майора, три года назад поставили в Отару командовать департаментом по зарубежным преступлениям, у меня в Саппоро начались серьезные проблемы субординационного плана. Мы с ним в одном звании, но он старше меня, а я, в свою очередь, как офицер головного префектурального управления, должен им помыкать и понукать во всех тех случаях, когда русские морячки - рыбачки чудили и хулиганили в его вотчине. Ивахаре, естественно, это как не понравилось с самого начала, так и не нравится до сих пор. В принципе у меня со многими провинциальными майорами такие напряги, но с Ивахарой случай особый, поскольку раньше он служил в Токио и имел счастье посещать в свободное от работы время семинары по русской разговорной речи, которые по субботам для всех желающих проводит в своем университете мой отец. С Ивахарой у них завязалось что-то типа дружбы, и всякий раз, когда в разговоре с отцом возникает тема Отару, он требует передавать Ивахаре пламенные приветы. Тот же, в свою очередь, исправно поздравляет отца со всеми сколько-нибудь значительными праздниками, посылает ему из Отару в декабре на навязанное нам европейцами и американцами глубоко чуждое Рождество и в августе на наш родной замечательный праздник Бон камчатского краба во льду а в последние два года затеял с папашей активную переписку по электронной почте. Так что раз за дело взялся Ивахара, никакой расслабухи мне в Отару не дождаться.
- А почему в порт? Вы что, уже накопали что-то на покойника?
- Так точно! - Сома вскинул руку к непокрытой голове, и по вспыхнувшему внезапно пионерскому огню в его глазах я понял, что накопал что-то про покойничка именно он. - Сразу после команды полковника Нисио мы приступили к обходу всех российских судов в порту для проверки наличия членов экипажа.
- И как? Где кого в наличии не оказалось?
- Капитан траулера - морозильщика "Юрий Кунгурцев" господин Титов сообщил нам, что его матрос Ищенко вчера вечером ушел в город и до сих пор не вернулся. На других судах все на месте.
Опознание провели?
- Никак нет, не успели еще. Господин майор поехал на судно с фотографией. А потом уже капитана и коллег попросил проехать к нам. Так мы на моей машине поедем, господин майор, да?
Информация - Сомы о том, что покойник, скорее всего, идентифицирован, внесла в мои наполеоновские планы коренные изменения. Нужды немедленно мчаться на место убийства у меня теперь не было, но зато появилась острая потребность как можно быстрее попасть на судно, названное в честь неизвестного мне Юрия Кунгурцева (надо Ганина спросить, кто это такой), и попытаться не дать Ивахаре ухватиться в одиночку за скользкую узду строптивого коня следствия.
- Вы знаете, сержант, давайте-ка подъедем к этому "Кунгурцеву", а оттуда уже на место, хорошо?
- Слушаюсь, - обрадовался Сома всеми своими ушами, и по излишку детского азарта в его дисканте я понял, что жестокосердный Ивахара нарочно услал его возиться со мной, чтобы парень не смог задаваться непосредственно на том судне, на котором он лично обнаружил пропажу матроса. Мое предложение проехаться прямиком до судна его заметно обрадовало, поскольку теперь он спихнет на меня эту инициативу и грозный Ивахара не сможет вставить ему за невыполненное задание показать столичному гостю место, где зарезали беднягу Ищенко, и не допустить меня на судно до тех пор, пока он там сам со всем не разберется.
- Как машины будем делить, сержант?
- Ну раз мы в порт, то давайте каждый на своей. Вы за мной езжайте, хорошо, господин майор?
- Хорошо - хорошо, только вы не гоните особо, а то у вас вон какой "опель"!
- Да, "опель" у меня ничего, - продолжал радоваться Сома. - Так поедем, да?
- Поехали - поехали! - И мы разошлись по машинам, как одинокие танкисты, не нуждающиеся в других членах экипажа.
Мы проехали вдоль длиннющей стеклянной стены "Майкала" - безлюдного, несмотря на обеденное время (вчера, в воскресенье, здесь, поди, яблоку было негде упасть, а сегодня все магазины и рестораны пустые - опять небось хозяев лихорадит от предчувствия скорого банкротства с такими вялыми консьюмеристическими настроениями отарского населения), оставили справа пассажирский терминал, у пирсов которого стояли два парома - гиганта, отправляющиеся вечером на Хонсю, и въехали непосредственно в порт, который не имеет четкой специализации, то есть он и рыбный, и лесной, и сухогрузный, и всякий. "Юрий Кунгурцев" оказался обычной стоявшей у третьего причала сахалинской посудиной - в меру ржавой, в меру подкрашенной. На бетонной полосе около траулера стояла пара полицейских машин и большой грузовик, груженный грязно - темно - серыми автомобильными покрышками. Шестеро русских мужичков, выстроившись в цепочку перегружали шины с машины на судно, а пожилой японец - видимо, водитель грузовика - сидел на краю пирса, свесив ноги к воде, и декларативно праздно курил, подставляя лицо под щедрые дозы жаркого солнца.
Сома поставил свой "опель" лоб в лоб головной полицейской машине, а я сделал перед судном полукруг и припарковал казенный "сивик" у стены причального склада в тенек, поскольку я терпеть не могу в такую прохладную погоду садиться в перегретый на солнце салон. Я предпочитаю гармонию во всем, в том числе и в соотношении температурных режимов на улице и внутри машины. Когда мы с Сомой вступили на трап, грузившие шины морячки на миг замерли, безразлично взглянули на нас и тут же продолжили свою нехитрую работу На палубе нам навстречу вышел полицейский сержант, отдал честь и, обращаясь главным образом к Соме, сказал:
- Господин майор сейчас в кают - компании беседует с капитаном. Проходите, пожалуйста!
Мы прошли по пошатывающейся от беспокойных волн палубе к рубке и шагнули в то, что сержант только что назвал кают - компанией. На каюту это еще хоть как-то тянуло, но вот нашей увеличившейся сразу на два человека компании в этом убогом помещении, пахнущем чем-то беспросветно кислым, оказалось тесновато. За столом сидели Ивахара и средних лет полноватый русский, который, как нетрудно было догадаться, и был капитаном Титовым. У стены с блокнотом примостился молодой лейтенантик - я видел его у Ивахары пару раз, однако фамилию его вспомнить не смогу даже под страхом расстрела. Ивахара посмотрел на меня приветливо, но Соме достался весьма прохладный взгляд, из чего я сразу понял, что прибыл вовремя. Раз беседуют они пока здесь, в капитанской вотчине, значит, в каюту погибшего еще не ходили, а содержимое каюты обычно в таких случаях говорит о человеке гораздо больше, чем может сообщить нам капитан. Ивахара представил нас Титову, я сел за стол между ними, а Сома скромно подсел к лейтенантику.
- Итак, вы говорите, Титов-сан, что ваш матрос Ищенко вчера вечером на судно из города не вернулся и сегодня утром от него никаких известий не поступало, да? - продолжил на добротном русском свою протокольную беседу при ясном солнце Ивахара.
- Да, совершенно верно, - кивнул Титов.
- Вот посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии. - Ивахара вытащил из матовой пластиковой папки несколько фотографий и придвинул их Титову. - Вы узнаете этого человека?
Ого, значит, опознания по фото еще не было. Стало быть, мы идем сейчас с Ивахарой голова в голову если, конечно, Титов опознает Ищенко.
- Да, это Ищенко, - предсказуемо вздохнул Титов.
- Вы уверены в этом? - следуя инструкции, переспросил Ивахара.
- Уверен. Это член моего экипажа Константин Петрович Ищенко, 1975 года рождения… Что с ним случилось? Убили?
- Ваш матрос Ищенко… - начал Ивахара, но Титов вдруг прервал его на полуслове:
- Извините, но Ищенко не матрос.
- А кто же он?
- У меня на судне нет матросов.
Ну, раз нет матросов, подумал я, значит, и вопросов быть не должно, а их у нас вон сколько, но вслух пока эту мысль высказывать не стал, чтобы не пугать Ивахару вот так сразу своей нахрапистостью и рвением.
- А кто же у вас есть? - поинтересовался слабо разбирающийся в русской морской терминологии Ивахара.
- У нас судно рыболовное - траулер-морозильщик. Поэтому у нас все рыбаки.
- И вы рыбак?
- Я капитан.
- Понятно, но вы подтверждаете, что Ищенко - ваш рыбак, то есть он из вашей команды.
- Подтверждаю. Что с ним случилось?
- Пока могу сказать лишь только то, что сегодня в пять тридцать утра его обнаружили на Цветочной улице.
- Мертвым?
- Вот в таком состоянии. - Ивахара ткнул пальцем в одну из фотографий.
- Убили?
- Да. Самоубийство и несчастный случай исключены. Ищенко зарезан ударом ножа в спину.
- Кто?
- Что - кто?
- Его зарезал.
- Вот это мы как раз сейчас и выясняем и надеемся на вашу помощь. Что вы о нем можете сказать?
- Да ничего особенного. Дисциплиной он не блистал, поэтому для меня вчерашнее его отсутствие особым сюрпризом не стало. Но на судне все делал добросовестно, с точки зрения службы у меня к нему претензий никогда не было.
- А с какой были? - спросил въедливый Ивахара.
- Что - с какой? - качнул головой не слишком сообразительный капитан.
- Вы сказали, что у вас к Ищенко не было претензий с точки зрения службы.
- А - а, в этом смысле… Понимаете, он парень молодой, а молодые они все сами знаете какие!
- Какие? - продолжил настаивать на конкретных формулировках пунктуальный Ивахара.
- Погулять им хочется, вот какие! Опять же по этому делу… - вздохнул Титов и щелкнул себя по кадыку.
- И Ищенко гулял?
- Я же говорю, не пришел вчера на судно - и ничего. Не в первый раз ведь…
- Ищенко давно у вас служит?
- Пятый год.
- А в Японию вы часто приходите?
- Сейчас краб весенний идет - по одной - две ходки в неделю делаем. Осенью лосося по три - четыре раза в месяц привозим.
- И Ищенко все время в экипаже был?
- Да, все эти годы…
- В какие порты сдаете краба и лосося.
- Да у меня не только краб с лососем - мы же морозильщик: и минтай бывает, и терпуг..
- Хорошо - хорошо, - нетерпеливо застучал ладонью по столу Ивахара. - В какие порты?
- Все только на Хоккайдо: Отару, Вакканай, Ханасаки…
- В Отару часто приходите?
- Минимум раз в месяц. А сейчас вот только за апрель уже третий раз. Контракт у нас на краба.
- Краб камчатский?
- Нет, сейчас курильский.
- Когда пришли в этот раз?
- В четверг вечером.
- Ищенко все дни на берег сходил?
- Да, у нас с разрешением на высадку на берег проблем нет. Отарский агент надежный - все подвозит сразу на судно по приходе.
- Когда уходите?
- Планировали завтра. Краба уже сдали, сейчас вон колеса загрузим - и все. Только я не знаю теперь, если с Костей такое, то как нам теперь быть? Мы вообще-то уйти сможем или как?
- Пока ничего вам сказать не могу. Сегодня, по крайней мере, вы должны оставаться в порту Он с Сахалина?
- Кто?
- Ищенко.
- Нет, из Многовершинного.
- Это где?
- Под Николаевском.
- А Николаевск где?
Тут я не выдержал и встрял со своим уставом в ивахаровский монастырь:
- А Николаевск, Ивахара-сан, на Амуре. Господин Титов, скажите, пожалуйста, чем во время схода на берег обычно занимался Ищенко? Вы знаете?
Хладнокровный самурай Ивахара сделал вид, что мое вмешательство было предусмотрено заранее, но по его вцепившимся вдруг друг в друга кистям рук было понятно, что а) вернувшись домой, он обязательно полезет в географический атлас российского Дальнего Востока и проверит, стоит ли на Амуре город под названием Николаевск, и б) моему присутствию в этой кают - компании он явно не рад.
- Обычно мне ребята об этом не докладывают, - вздохнул Титов. - Но чем тут у вас в Отару можно заняться? По магазинам они обычно шатаются да по пивным. В бани-то нас второй год не пускают. Не слышали, кстати, когда запрет-то отменят? Не все же русские в ваших банях пьют и носки стирают!