Секретарь Меркулова Клава сидела за своим столом и подводила глаза ярко-голубой тушью. Покончив с ресницами, она достала из сумки другую коробочку и стала накладывать на веки серебряную пыль. Потом она отставила зеркало на край стола и увидела меня.
- Ой, Александр Борисович…
- Очень красиво. Вам очень идет. Почему вы всегда так не делаете?
- Сегодня Константина Дмитриевича не будет. Мне кажется, ему не нравится, когда я крашусь. У него настроение портится, и он начинает меня шпынять по пустякам.
- Вы знаете, Клава, я не крашу глаза, но меня он тоже шпыняет довольно часто. Так что я думаю, это совпадение… Кстати, вы бы не могли припомнить одну вещь… Только это должно остаться между нами…
Я постарался придать своему лицу таинственное выражение. Мне кажется, что это должно действовать на секретарей начальников.
- …На прошлой неделе во вторник я попросил вас отпечатать и дать на подпись Жозефу Алексеевичу маленькое послание в МУР. Постарайтесь вспомнить, когда Гречанник его подписал, точно по часам. Можете?
- Я что-нибудь не так сделала?
- Клавочка, вы совершенство. Мне надо знать только время.
- Значит, так… Вы с Константином Дмитриевичем уехали, а я пошла к Жозефу Алексеевичу. А он ушел обедать… Потом он пришел и… Я все никак не могла его допроситься… Ой, Александр Борисович, я вам сейчас точно скажу… Вот смотрите: 13 часов 50 минут - курьер взял почту для Петровки, 38, и я как раз Жозефа Алексеевича поймала, а он даже и не читал…
Мне стало немножко легче дышать, несмотря на жару. И хотя я терпеть не мог Гречанника, я был рад, что хотя бы на этот раз мои подозрения не оправдались. Но мне не верилось и в совпадение: как же все-таки получилось, что Альберту Морозову звонила какая-то женщина (явно назвавшаяся Ким Лапшой) сразу же после того, как я отдал Клавдии напечатать мое поручение? Надо бы еще раз спросить ее, читал ли эту бумажку кто-нибудь, кроме нее. Но я уже сидел в вагоне метро, когда это пришло мне в голову, двигаясь по направлению к Петровке, где майор Валентин Погорелов второй день возился с Игорем Бирюковым, водителем красного "Москвича", возможно, соучастником убийства Ким и сержанта Морозова.
Погорелов сидел в своем кабинете и изнывал от жары, несмотря на "дачные условия" - жужжащий вентилятор и уполовиненную четверть кваса. Майорская рубашка валялась на соседнем стуле, сам же майор сидел в майке неопределенного цвета и шевелил пальцами босых ног. Все это не мешало ему сосредоточенно стучать на машинке указательным пальцем со скоростью пулемета.
- Привет, Валентин!
- Привет. Квасу хочешь? - спросил он, не прерывая машинной дроби.
- Еще бы!
Он выдернул страницу из каретки, налил мне стакан квасу.
- Фу-у-у… Отписываюсь вот… Сутки работал ногами, а сейчас руками приходится. До головы уж дело не доходит… - Погорелов подкрепил свой не злобливый юмор смачным ругательством. - У меня, знаешь, от этого бюрократизма бумажного шерсть на загривке встает, как у волка! Больной хожу!
И как бы в подтверждение своих слов он начал энергично шевелить пальцами ног.
- Беда вот, ноги преют, а ничего не поделаешь, придется из-за этого паршивца носки надевать. Он, видишь, вор и убийца, а ты не можешь быть самим собой.
Он сидел в позе роденовского мыслителя, держа в руке ботинок. Потом решительно отставил ботинок в сторону и стал натягивать рубашку.
- Пробеги пока, - кивнул он головой в сторону стола. Я взял густо напечатанный лист и сел в кресло в углу кабинета. Перед тем как углубиться в чтение, я посоветовал майору:
- А ты не надевай носков. Сунь ноги в ботинки я сиди себе.
- Ценная идея, - на полном серьезе сказал Погорелов и позвонил в ДПЗ1.
"ОБЗОРНАЯ СПРАВКА-УСТАНОВКА
…С целью раскрытия особо опасного преступления, предусмотренного ст. 77 УК РСФСР (бандитизм), моей бригадой проведены определенные мероприятия, в результате которых задержан один из трех членов банды, совершившей нападение на инкассатора Гарусова с целью завладения деньгами, а именно - Игорь Бирюков, 23 лет…
Биографические данные… Рос и воспитывался нормально. Служил полтора года в Афганистане и последние полгода в хозобслуге Министерства обороны СССР. После демобилизации устроился по лимиту на Трехгорку, потом на автобазу. Сейчас работает шофером в цыганском театре "Роман". Снимает временное жилье у актеров, уехавших на гастроли… Ранее не судим…"
Конвоир ввел в кабинет высокого привлекательного блондина. Короткая стрижка, светлые глаза, загорелый… Я мысленно сравнивал его с уже сложившимся образом убийцы Ким. Схож, ничего не скажешь.
1 ДПЗ - дом предварительного заключения.
Только вот на гомосексуалиста все-таки не похож. Парень как парень…
Погорелов начал задавать вопросы, и сразу стало ясно, что отвечать на них Бирюков не собирается.
Я продолжил чтение погореловской справки. Временами я останавливался, но слышал только: "Не знаю… нигде я не был… ничего я не брал… никуда не ездил…"
"Задержан был Бирюков поздним вечером на квартире у директора театра Иванова И. И., которого он возит по долгу службы. При задержании сопротивления не оказал, но на допросах ведет себя замкнуто, свое участие в нападении на инкассатора отрицает. Обыск его жилья ничего не дал, однако в багажнике автомобиля "Москвич-412" МОГ 33–34 обнаружена мужская спортивная куртка, кожаная, черного цвета, в кармане которой находилась нераспечатанная пачка денег в количестве десяти тысяч рублей (сторублевыми купюрами). В гараже, принадлежащем театру "Ромэн", в тайнике (ремонтной яме) найден завернутый в тенниску пистолет "Вальтер" калибра 9 мм, а также две обоймы с патронами…"
- Да это мне цыгане подложили! Наши, из театра! У них шутки такие - цыганские!
- Зачем же актерам такие деньги подкладывать? У них что они - липшие?
- Не знаю. - Пожимает плечами.
"…Бирюков был предъявлен мною для опознания очевидцам убийства Гарусова. Свидетель Росс заявила, что один из двух мужчин, подходивших к автомобилю "Волга", был Бирюков. Свидетель Фильченко опознал Бирюкова и пояснил, что один из преступников обращался к Бирюкову, называя его "Валетом"…"
Погорелов старался изо всех сил уличить Бирюкова во вранье, но тот и не думал "раскалываться". Он вел себя точь-в-точь, как Ивонин. "И не подумаю", "Вот уж не помню", "Путаете вы все". Нет, с ним так нельзя. С ним нельзя по-человечески. Собственно, мне его признания были не нужны. Его опознали уже несколько человек, на "Вальтере" его отпечатки, иными словами, доказать участие Бирюкова в трех преступлениях, безусловно, возможно, но это дело времени и кропотливого труда. Нам же с Меркуловым нужно доказанное дело о существовании террористической организации сейчас, пока не поздно, пока еще можно спасти Геворкяна от расстрела за не совершенный им взрыв в метро.
И этот Бирюков - единственная нить, за которую можно уцепиться.
Я сделал Погорелову незаметный знак из своего угла, и майор, сверкая белыми щиколотками, вышел из кабинета.
Я сел на место Погорелова. Я собирался играть спектакль. Спектакль одного актера для единственного зрителя, которого необходимо было втянуть в игру, заставить поверить, что я с ним заодно, что принадлежу к банде Серого и Ивонина, я такой же, как он, Игорь Бирюков по кличке "Валет". Я еще не знаю, что я должен говорить, но мне предстояло перевоплотиться в свою противоположность, следователь должен стать преступником.
Я не смотрел на Бирюкова. Я сосредоточился на припоминании того бреда, который нес Ивонин, собираясь меня прикончить, и я начал говорить очень медленно и тихо, повторяя каждую фразу по нескольку раз:
- Интеллигент - раб мертвого разума, а солдат - господин жизни… Интеллигент - раб мертвого разума, а солдат - господин жизни… Надо возродить ведущий к истинному бессмертию культ солдата… Надо возродить ведущий к истинному бессмертию…
Главное - не останавливаться, вот так монотонно, чуть прибавляя темп, чуть громче…
- …Надо возродить культ солдата, прошедшего испытание огнем и мечом в Афганистане…
Я скорее почувствовал, чем увидел, как у Валета дернулось лицо. Еще чуть-чуть громче…
- …Мы должны уничтожить это быдло. Мы выполним приказ. Придет Сталин и отдаст приказ: приготовиться…
Теперь я смотрел Бирюкову прямо в глаза и молол ахинею об освобождении населения от шлаков, преобразовании жизненного пространства и еще черт знает о чем. Он не понимал, что происходит. Он был растерян от своего непонимания. Я же думал только об одном - как бы не остановиться, не сбиться с темпа. Я начал все сначала, и я уже орал.
- Мы выполним заветы нашего устава! Мы с тобой, брат, да, мы - братья! Никто не победит наше "Афганское братство"! Соберем быдло, и трах-тарарах - нет их! Долой подлых мыслителей!
Бирюков смотрел на меня как загипнотизированный. Глаза его расширились и уставились в одну точку не мигая.
- Мы взорвем этот мир, разнесем его на куски, как мы взорвали бомбу в московском метро! Мы - будем убивать их, как убили этого предателя - курсантка из Рязани! Пистолет к виску - и нет его! Ножом в спину - рраз! И нет этой девчонки - Ким! Она была против нашего братства! Мы будем убирать всех, кто против "Афганского братства"! Мы будем убивать и грабить! Нам нужны деньги! Деньги - для нашей революции! Мы господа жизни! Мы победим!
Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу.
- И ты, Валет, ты тоже быдло! - заорал я истошным голосом. - Они тебя в висок - бах! - и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты - шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя!
Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок.
Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия "моральный выбор". Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель - найти его - оправдывала средства.
Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему "брату". Я же внимал ему без остатка - незаметно дирижировал его показаниями - этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об "Афганском братстве" и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт - товарищу Погорелову…
- И в Ленинграде этого нацмена я не убивал. Я стоял на стреме.
- Брат, послушай, а кто для тебя самый главный солдат в нашем братстве? - наводил я его на нужную тему.
- Главный? Брат? Солдат? Да Цезарь - главный. Я вместо него добровольно три раза "закал духа" принимал. Ну, это удары по телу, они - это розги, лучший учитель, закал духа…
- Кто это - Цезарь? Как зовут, какая у него фамилия?
- Цезаря зовут Цезарь. А фамилия у него - Куркин. Валера Куркин, он был мой первый командир… там… в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского… с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими… над мыслителями и быдлом.
- Валет! А кто тебя в Москву перевел… из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией?
- Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит!
Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой "брат" Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил:
- В какой академии учится сейчас Цезарь?
- В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная - для разведки и спецназа.
- И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, - в Рязани? - сказал я и внутренне весь подобрался.
- Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это - курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил - наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет - наш устав.
- А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань?
- В зеленой косынке которая?
- Ну да.
- Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный.
- Кто - главный?
- Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный - Малюта Скуратов, потом - Цезарь, потом - я, Валет…
- И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет?
- Не-е… Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку.
- А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он?
- Ничего не знаю.
- А уколы тебе делали - в Афганистане?
- От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был - факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали…
- И что? После уколов - ты смелым стал?
- Спрашиваешь! Конечно!
У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина.
- Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить "солдат доблести и чести", - надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень "в сердце", кидая нож.
- А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? - спросил я, нервно почесывая подбородок.
Бирюков хмыкнул и покачал головой.
- Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву.
- Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? - спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова.
- Нам объявили…
Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства.
- Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания "Афганского братства".
- Точно не знаю… В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу "Москворечье". Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас - конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку.
- И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?
- Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!
- О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!
- Конкретно - не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!
Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:
- Брат! Смотри мне в глаза!
- Я смотрю!
- Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ "Афганскому братству"? Отвечай!
- Не знаю! Не знаю я!
- Врешь!
- Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю.
- Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами?
- Я не знаю его клички. После Преображенки мы пересели в мой "Москвич" - бросили ихнюю "Волгу". Потом я доехал с братьями до метро "Варшавская", и Малюта отнес чемоданчик (мы переложили деньги в чемоданчик, а инкассаторскую сумку выбросили по дороге) какому-то мужику, Я не видел его лица, клянусь! Мужик этот взял чемоданчик и понес к "Запорожцу".
- Что за мужик? Какие у него были приметы? Только не ври!
- Шел он странно, как пьяный. Больше ничего не запомнил.
- Почему ты решил, что он пьяный?
- Качался из стороны в сторону, но равномерно как-то. Чудно.
- Последний вопрос. - Я напрягся и смотрел в его глаза с расширенными, словно от белладонны, зрачками. - Кто убил Ким!
- Ким?! Я не знаю такой клички! Я его не убивал! Я не знаю!
- Ты был в доме "Тысяча мелочей" с Ивониным, в ночь с 13-го на 14-е июня. И один из вас ударил ножом девушку по имени Ким.
- Я не знаю Ивонина! Я никогда не был в этом доме!
- Вспомни, где ты был и что делал в ночь с 13-го на 14-е, с четверга на пятницу.
- Я не знаю! Я так не могу! Я не помню!
- Успокойся, брат. Это было десять дней тому назад. Вспомни!
- Я был в Ленинграде! Мы приехали туда 12-го ночью, 13-го напали на инкассатора и рванули в Москву ночной "Стрелой"!
- Так, Валет, - примирительно сказал я. - Сейчас объявим перерыв на обед - тебя накормят. А потом ты подробно, слышишь, подробно, расскажешь обо всем товарищу Погорелову.
- Чего мне будет? Расстреляют?
Я ответил серьезно.
- Если ты во всех делах был шестеркой и на тебе нет крови инкассаторов и их шоферов, если ты не убивал. Морозова, как говоришь, ты не умрешь, будешь жить!
- Ты правду говоришь, брат?
- Правду, - твердо ответил я, добавив: - Но вначале, Валет, ты должен обо всем рассказать майору Погорелову и подписать свои показания. Понял?
Он еще раз улыбнулся вымученной улыбкой.
- Понял.
- Молодец! - сказал Погорелов.
И я не понял, к кому относилась эта реплика - к Бирюкову или ко мне…
Мне хотелось закурить - подумать, но я пошел к Романовой - просить, чтобы она немедленно включила своих людей, а если надо, и все управление, на поиски этих двух из тройки Валета: Цезаря и Малюты Скуратова. Их надо было разыскать немедля, буквально в течение часа - Романова выслушала меня внимательно: без обычных своих шуток. Записала все и пошла к Котову, начальнику МУРа.
- Турецкий! - громко сказал вошедший в Шурин кабинет помдеж. - Тебя какой-то чин из Министерства обороны просит. Говорит, ему зампрокурора Пархоменко сказал, что ты у нас. Его переключить на этот телефон? Или не надо?
- Переключай! - сказал я, еще не догадываясь, кто меня ищет, наверное, кто-нибудь из военной прокуратуры по делу о гибели Бунина. Как-никак я - потерпевший по этому случаю… - Турецкий слушает!
- Товарищ Турецкий! Как хорошо, что я вас разыскал. Это - Рогов! Не забыли меня?
- Нет, не забыл, - как можно суше сказал я.
- Понимаете, мне надо срочно с вами увидеться! И дело важное, мы готовим справку для Политбюро о деятельности нашего подразделения в Афганистане. Понимаете, уже полгода прошло с того момента, как сформированы эти подразделения, и партийное руководство хочет знать - оправдало ли себя это начинание.
- А я-то тут причем?