В церковь они приехали уже довольно поздно, обед давно прошел, но Любовь Алексеевна сидела на кухне, сложив руки на коленях. Кухня сияла чистотой, вымытая посуда стояла в стопках. Услышав шаги, Любовь Алексеевна повернулась лицом к зашедшим. Глаза ее были заплаканы, лицо мокрым от слез.
Турецкий и Галина представились, стряпуха испуганно смотрела на них. Губы ее шевелились, как будто она хотела что-то сказать. Вид у нее был такой жалкий, такой несчастный, что Турецкому стало ее жаль. Он стал расспрашивать о распорядке ее рабочего дня, сколько народу ей приходится обычно кормить, она отвечала на все вопросы неуверенно, слегка заторможенно.
– А вчера чем вы кормили ваших людей?
Любовь Алексеевна начала перечислять, с трудом вспоминая вчерашний день. Руки у нее начали дрожать, она теребила кончик цветастого головного платка, из-под которого выбивались негустые седые волосы. Турецкий подумал, что она вовсе не старая, но что-то ее очень угнетало, и эта тяжесть легла непосильным грузом на ее худенькие, хрупкие плечи.
– А щи вам не показались более кислыми, чем обычно? – спросил он ее.
Любовь Алексеевна вздрогнула и замолчала. Она смотрела на Турецкого такими глазами, как будто ждала от него какого-то ужасного поступка.
– Отец Петр сказал, что вчера щи показались ему кислее.
– Он жив, жив, слава Богу!.. – Любовь Алексеевна разрыдалась, и долго они не могли ее успокоить.
– Любовь Алексеевна, – мягко сказала Галя, – у вас что-то случилось, я чувствую. Если вы все расскажете, вам сразу станет легче. А мы вам сможем помочь. Возможно, все не так страшно, как кажется. Возможно, все еще поправимо…
Стряпуха закрыла лицо платком, низко опустила голову и плакала, плакала.
Наконец она тихим голосом стала рассказывать о событиях последних двух недель, всхлипывая и судорожно вздыхая. Закончила свой рассказ и спросила:
– Теперь вы меня посадите в тюрьму?
– Нет, не посадим, успокойтесь, – заверил ее Турецкий. – Во-первых, отец Петр остался жив. Во-вторых, вас довели до такого состояния. В третьих, вы искренне раскаиваетесь, ведь так?
– Конечно, я же Богу молюсь каждую минуту, – горячо заговорила бедная женщина.
– Мы узнаем, что за человек дал вам этот порошок. И он понесет наказание. Также разберемся, почему дело вашего сына вообще довели до суда, если он даже не умеет водить машину. Более того, дежурный патруль видел, что он не один был в машине, но следователями не были приняты меры для того, чтобы привлечь к ответственности остальных ребят.
Мы с этим разберемся, вы только никому не говорите о нашем разговоре. Это в интересах следствия. И в ваших интересах.
Женщина слушала, и лицо ее выражало глубокую благодарность.
На улице Турецкий сказал Гале:
– Этот Певцев не гнушается ничем. Воспользовался тем, что слабая, запуганная женщина попала в беду, и тут же решил использовать ее для осуществления своего дьявольского плана. Представляешь, Галя, в каком она была состоянии, если, верующая, уважающая отца Петра, подсыпала ему отравы? Удивляюсь, как она руки на себя не наложила после этого?
– Слава Богу, мы успели ее разговорить и успокоить. А то ведь могла бы… – Галя все еще была под впечатлением рассказа Любови Алексеевны. – Бедная женщина…
– Ладно, с этим мы тоже разобрались. Будем ждать выздоровления отца Петра. Давай сейчас подъедем к гостинице, отпустим водителя, а ты поезжай к Зорге на автобусе. Чтобы не привлекать внимания.
Они сели в машину, водитель успел уже подремать, поджидая их. Его сонные глаза смотрели на дорогу. Он молча крутил баранку. Водитель им попался неразговорчивый. Галя подумала, что он вполне мог сойти за немого: за всю дорогу она не услышала от него ни слова.
В музее Романову пропустили как свою. Ее версия о том, что она пишет диссертацию об истории добычи нефти в Ханты-Мансийском округе, сработала. Старушка на входе улыбнулась ей, как старой знакомой, и пропустила, предупредив, что сегодня рабочий день будет короткий.
– Я недолго, – пообещала Галя и пошла длинными коридорами, отделенными от залов экспозиций сплошной стеной. В кабинете Ольги Ребровой уже поджидал ее Зорге. Он пил чай, доставая из вазочки печенье.
– Чаю хотите? – любезно предложила Оля Романовой и, не дожидаясь ответа, налила в чашечку горячего чайку. – Только что заварила. Ну я вас оставлю на некоторое время, – и вышла за дверь.
Оба наслаждались пахучим напитком, и Зорге принялся рассказывать:
– Я узнал совершенно точно, что отраву отцу Петру подсыпали по распоряжению Певцева. Воспользовались тем, что у стряпухи Зябцевой возникли проблемы с сыном. Его дело вел бывший сотрудник Певцева, майор Рыбкин. От него Певцев и узнал о сложившейся ситуации. Нажали на несчастную женщину, знали, что мать ради сына пойдет на все. Она одна его воспитывает, ждать помощи не от кого.
Галя внимательно слушала. Картина отравления священнослужителя прояснилась.
– Кстати, хочу вас предупредить, будьте очень осторожны, – продолжал Зорге. – Банда Димы Большого получает от Певцева немалые деньги, выполняя его заказы. Сегодня им не удалось убрать Огородникова и Турецкого, но они на все пойдут, чтобы осуществить свой план. Вы своими активными действиями расшевелили осиное гнездо, Певцев в ярости. Он же отвечает за безопасность своего шефа, а получается, что Турецкий подступился слишком близко к неприкосновенному олигарху. Во всяком случае, до сих пор он себя таковым считал. Сегодня Певцев пришел от шефа темнее тучи. Еще бы, так бездарно провалить операцию!..
Сразу после встречи с Зорге Романова отправилась в прокуратуру. День был насыщенный, события разворачивались стремительно, но ее радовало, что они постепенно разматывают запутанный клубок и, кажется, приближаются к развязке.
Турецкого она нашла в кабинете Огородникова.
– Ты в рубашке родилась, – такими словами встретил он ее. – Эксперты обнаружили в вашей машине двадцать три пулевых отверстия – и в корпусе, и в покрышках. Некоторые пули застряли в обшивке, но ни одна не пробила насквозь. Спасибо Ивану, что вовремя бронированную машину добыл.
– А где Огородников?
– Идет по следу ваших обидчиков. Собрал своих оперов, отправились на квартиру к брату Мясникова. Так что ждем новостей.
– Сегодня совершенно безумный день, Сан Борисыч, событие за событием. Мне в какой-то момент показалось, что я сижу на карусели, а мимо на бешеной скорости проносятся люди, машины, дома. Прямо дух захватывает.
– И верь после этого социологам, которые утверждают, что в провинции жизнь замедленная, спокойная, размеренная.
– Может, так оно и есть, это мы попали в эпицентр аномальных явлений.
– А если смотреть с профессиональной точки зрения, то ничего аномального не наблюдается.
Убийства по политическим мотивам, хищения в особо крупных размерах, устранение неугодных методом отстрела, отравления… Все как везде.
Уже в самом конце рабочего дня появился Огородников. Он стремительно зашел в кабинет, на ходу расстегивая куртку. Небрежно повесил ее на крючок и шумно плюхнулся на стул.
– Есть новости. У брата Мясникова задержали и самого Николая Мясникова, и его подельника Ибрагима Казбекова. Представляете, чего плести начали? Будто бы они бизнесмены. И милицейскую машину перепутали с другой, в которой должны были находиться некие кавказцы. Якобы накануне подрались в казино с этими кавказцами, но те улизнули. А наши "бизнесмены" люди горячие, кровь в них взыграла, решили найти и проучить. Но клянутся, только попугать хотели. Убивать – ни боже мой. Я у них спросил, а как они собирались попугать боевыми патронами. Так Казбеков говорит: "А мы их как холостые покупали". Ну не наглый? Я им говорю: "Если бы не броня, пули пробили бы машину насквозь. Мы двадцать три пулевых отверстия насчитали. И извлекли несколько боевых пуль". Казбеков изобразил на лице крайнее удивление и вдруг говорит: "Вот гады, это мы на рынке патроны покупали, просили холостые, а нам боевые подсунули. Если бы в коробках были, мы бы прочитали. А так – темно, ночью было". Я им посоветовал найти потом продавцов и морды им намылить. Потому что по их вине этим жертвам торговой подставы придется теперь срок мотать, мало не покажется. Ну съездили на рынок, никаких торговцев патронами, естественно, не нашли. И описать их наши доморощенные "мстители" не смогли, мы их поодиночке допрашивали. Они даже сговориться не успели. Один говорит, что продавцы были китайцами, другой – чеченцами.
– А где они сейчас?
– В местном СИЗО. С ними сейчас работают наши "наседки", из угро.
– Почему-то в моей памяти возникла строчка "и дольше века длился день", – неожиданно высказалась Галя.
– Намек понял, пора и отдохнуть. Мы сегодня попахали – дай бог каждому, – трезво оценил состояние коллеги Турецкий. И тут же поправил себя: – То есть не дай бог никому!
– Машина вас отвезет в гостиницу. – Огородников вышел вместе с ними.
– А ты как, Иван, добираться будешь?
– А меня Ремизов на ковер вызывает. И что я такого натворил? Весь день с бандитами боролся, выполнял свой долг перед Родиной. А он чем-то недоволен, по тону чувствую.
– Ну ни пуха! – Галя хлопнула его по ладони, и они вышли на улицу.
Было уже совсем темно, снег блестел под ногами, как дорогое серебро.
– Какая луна красивая… – Галя подняла голову и любовалась лунным диском.
– Смотри, полнолуние. – Турецкий усмехнулся. – Опасайся вурдалаков!
– Что нам вурдалаки? Тут бандиты из нас всю кровь скоро выпьют. – Галя никак не отреагировала на шутку Александра Борисовича. Они сели в машину, и молчаливый милиционер, ни о чем не спрашивая, повез их в гостиницу. Вдоль тротуара стояли четыре машины, и ни в одной Галя не заметила пассажиров. Все окна гостиницы были освещены.
В номере Турецкий принял душ, распевая во все горло арию из репертуара Паваротти, которую Ирина частенько включала, когда у нее было хорошее настроение. Что за ария, Саша так и не запомнил, хотя время от времени переспрашивал у Ирки. Но она ему очень нравилась. А Ирке нравился его голос.
– Тебе бы голос поставить, поднатаскать немного, мог бы деньги зарабатывать, – однажды сказала она.
– В переходе? – спросил Турецкий у жены.
– Почему? На концертных площадках. У тебя приличный голос, над ним только поработать нужно. Удивляюсь твоим родителям, как они не заметили твой талант.
– Они заметили, даже в музыкальную школу меня толкали. Но там же скука! Каждый день часа по два играть нужно было, а еще эти сольфеджио, музграмота, музлитература… А потом второй инструмент со второго класса…
– Ты даже до второго класса доучился? – удивилась жена.
– Во втором классе я учился четыре дня. Ровно до того урока, когда выяснилось, что вторым инструментом мама мне выбрала балалайку. На ней наш сосед по коммуналке играл, когда напивался, и его невозможно было остановить. А она хотела сэкономить, брать у него напрокат. Эта балалайка меня и так допекала, а тут самому играй. Ну я и отказался.
– У тебя мама строгая женщина, как же она на поводу у тебя пошла?
– А я перестал в музыкальную школу вообще ходить. Выхожу с нотной папочкой, прячу ее за батареей в подъезде и в "казаки-разбойники" два часа гоняю. Понял, что стрелять из рогатки мне значительно интереснее, чем сидеть за пианино.
– А, вот где корни твоего будущего увлечения стрельбой в тире! – наконец догадалась Ирина, прожив с мужем восемнадцать лет.
– Я не только тир полюбил посещать, я еще и на борьбу ходил полгода, на бокс два года, на восточное единоборство года четыре подряд, – похвастался Турецкий широтой своих интересов.
– Ладно, тогда не будем тебе ставить голос. Будешь у нас штатным запевалой на домашних праздниках, – милостиво согласилась Ирина. И с тех пор заставляла мужа демонстрировать его таланты при гостях. Сначала он отнекивался, смущался, а потом вошел во вкус и даже научился раскланиваться, как настоящий артист.
Из душа его вытащил телефонный звонок. Звонила жена. "Вспомнила о муже", – подумал Турецкий, яростно вытирая полотенцем голову одной рукой, в то время как второй прижимал трубку к уху.
– Как дела, Шурик? – прозвучал родной голос.
– Неплохо, все идет своим чередом.
– А что у тебя голос такой, как будто ты бежал стометровку?
– Мокрый весь, голову вытираю.
– А что это ты мокрый весь? – сразу же заподозрила что-то неладное Ирина.
Турецкому хотелось сказать, что он не только мокрый, он еще и голый, но тут же прикусил язык. Больное воображение ревнивой жены нарисует ей такую чудовищную картину супружеской измены, что потом не оправдаться до конца жизни.
– Мылся я, любимая моя.
– А откуда ты пришел? – Жена засыпала его вопросами, как заправский дознаватель.
– Ты хочешь спросить, откуда я пришел такой мокрый? – догадался Турецкий. – Так из ванной, дорогая. А до этого был в прокуратуре. А до этого было столько событий, что устанешь слушать. Позволь мне, радость моя, хоть в одеяло закутаться. А то я уже стал замерзать.
– Так ты голый?! – все-таки догадалась Ирина о том, что так тщательно скрывал ее гулена-муж.
– Ну естественно, ненаглядная моя, свет очей моих, ясно солнышко! – затараторил Турецкий. – В каком еще виде может выйти человек из ванной, если он едва успел помыться? Я хочу сказать, что так торопился к телефону на твой звонок, что не успел на себя ничего набросить.
Слушая его объяснение, Ирина напряженно прислушивалась к звукам в гостиничном номере. Но не услышала даже работающего телевизора. Похоже, муж не врал. Иначе, если бы в номере был кто-то посторонний, а тем паче посторонняя, не стал бы сыпать нежные слова, которые ей не часто доводилось в последнее время от него слышать. Она успокоилась.
– Я просто хотела услышать твой голос.
– Ну вот он я, – весело ответил Турецкий. – И тебя я тоже очень рад слышать. У вас все в порядке?
– Да, как обычно.
– Нинуля купила себе новую кофточку? – решил он продемонстрировать свою осведомленность и показать заодно, что ему не чужды интересы его девчонок.
– Купила. А ты откуда знаешь?
– Так я с Нинулей разговаривал, когда ты с доктором по нервным болезням в театр ходила, а потом в ресторан.
– С каким доктором? – удивилась жена. И, вспомнив, вдруг расхохоталась. – А-а, так это была Лена Гордина, мы с ней ходили.
– Ну да, ну да. – Турецкий казался себе полным идиотом. Надо же, а напридумывал себе, ночи не спал! А это всего-навсего чокнутая Гордина, действительно доктор, но медицинских наук. Он сам сдуру когда-то познакомил их, не ожидая, что Ирка всерьез заинтересуется психиатрией. Потом ругательски себя ругал за эту опрометчивость. Но кто знал, что его рассудительная, прагматичная жена вдруг с такой страстью увлечется психиатрией, а заодно и судебной медициной. Теперь все ее подружки были задвинуты на задний план, а свое свободное время она проводила с новой подругой. И эта старая дева морочила ей голову всякой дребеденью, иногда доводя Турецкого до ярости. Саша, как мужик опытный, догадывался, что не зря эта мымра прибилась к их берегу. Чувствовал он: влюбилась в него баба. Но не мог же он запретить своей жене дружить с этой докторшей. Надеялся, что она переболеет своим новым увлечением и опять вернется к тихому интеллигентному делу – преподавать детишкам музыку. А Ирка теперь донимает его своими новыми знаниями, устраивая то тестирование, то экзамен. Да как-то так с подковыркой каждый раз, что он чувствовал себя дураком. А бабы ржали.
– Ирка, если бы я не знал, как хороша ты бываешь со мной в постели, я подумал бы, что ты изменила сексуальную ориентацию. И оторвал бы твоей Гординой ее куриную башку. Учти, если между нами возникают ссоры, то это с ее подачи.
– Ну, Шурик, ты совсем обалдел. Какая, на фиг, смена ориентации? Я мужиков люблю, ты разве забыл?
– Помню, – мрачно ответил Турецкий. – Но требую, чтобы ты любила из всех мужиков меня одного. А то знаю я твою лихую натуру. Муж за порог, а ты хвост кверху и ну зазывать поклонников!
Ирка тихонько хихикала. Она обожала доводить мужа до состояния ревности. И умела так осторожненько его подвести к этому состоянию вполне невинным словом или намеком, что ему мерещилось уже невесть что. Она была уверена: ревнует, – значит, любит.
– Ладно, Саш, давай прощаться. Будем экономить. Это теперь девиз нашей дочери. У нее новое хобби – она всерьез занялась экономией нашего семейного бюджета.
– Ну да, чтобы выкроить себе на новую тряпку? – Саша сразу раскусил свою дочь. – Целую вас, девчонки. И призываю: не впускай докторшу в нашу жизнь. Как бы она не испортила наши отношения! Знаю я этих старых дев.
Турецкий лег в постель, настроение у него поднялось. Иркин голос все еще звучал в его ушах. Ему показалось, что он был теплее, чем в последние месяцы. Может, оттает наконец и случится то "прощение славянки", которое она ему сулила?
Турецкий думал о том, что, занимаясь расследованием в Нефтегорске, он ни на йоту не продвинулся в деле капитана Куликова. Хотя и сделал все, что возможно. На все его запросы приходили отрицательные ответы. Куликов как в воду канул.
Первые потери
Наутро Огородников уже владел полной информацией о задержанных гангстерах.
– С ними наши поработали хорошо. Интересная картина вырисовывается. Впрочем, я и не сомневался: по мою душу их послали. В общем, Казбеков и Мясников подписали признательные показания, что им хорошо заплатили за мое убийство. Но они никак не ожидали, что у меня бронированная машина будет. Сильно разочарованы. Деньги получили, а задание не выполнили и воспользоваться своим гонораром теперь не смогут. Денежки-то мы изъяли, они даже спрятать толком их не успели. Знаешь, куда засунули? В прихожей, в карман старого пальто Мясникова.
– Кто их нанял?
– Дима Большой. Они на него сильно обозлились. Считают, что по его вине операция провалилась. Не подготовил он ее толком, не узнал, что машина в броне. А теперь боятся, что аванс ему придется отдавать, когда из отсидки вернутся. А аванс-то – тю-тю! Так что в их интересах было заложить его по всей программе: вдруг мы и его арестуем. Сидят теперь, вспоминают. А разговорчивые какие оказались! Побольше бы нам таких. Мы бы половину преступников, гуляющих на воле, пересажали. Их показания записывать – в четыре руки нужно работать.
Огородников посмотрел на часы:
– Как раз очередной допрос кончается, их сейчас на перерыв уведут. Махну-ка я в СИЗО, протоколы почитаю. Хотите, Александр Борисович, со мной поехать?
– Я сейчас свои бумаги должен в порядок привести. А потом с тобой встретимся. Следующий допрос, думаю, тоже плодотворным будет.
– Если их рвение не иссякнет, то точно!
Огородников пошел к двери, обернулся на мгновение, добрая улыбка осветила его лицо. Он стеснительно добавил:
– А мы с Олей уже назначили число, когда расписываться будем.
– Возьмешь шафером? – улыбнулся в ответ Турецкий.
– С удовольствием. Но регистрация только через два месяца будет. К тому времени, даст Бог, мы дело раскроем. Боюсь, вы не станете столько ждать.
– Ничего, может, новое возникнет, – оптимистично предположил Турецкий.