Ей пришлось подумать над ответом. Поразмыслив, она сказала:
- Цена будет такая, какую назовет продавец или какую захочет заплатить покупатель. Рыночная цена в долларах - сто тысяч? Двести? Еще больше? Но цен на самом деле нет, потому что слишком мало вещей такого качества. Это целиком зависело бы от того, насколько покупатель захочет купить предмет, и от того, сколько у него денег.
Брунетти перевел эти цены в миллионы лир: двести миллионов, триста? Прежде чем он завершил свои размышления, она продолжила.
- Но это лишь для гончарных изделий, для ваз. Насколько я знаю, ни одна из фигур солдат не пропадала, но если бы это случилось, то тут уж действительно никакой цены не назовешь.
- Но ведь владелец смог бы их выставлять, не так ли? - спросил Брунетти.
Она улыбнулась.
- Боюсь, что есть люди, которые не стремятся ничего показывать публике. Они просто хотят владеть. Не знаю, движет ими любовь к красоте или собственнический инстинкт, но поверьте мне, есть люди, которые просто хотят, чтобы вещь находилась у них в коллекции, даже если ее никто не увидит. Кроме них самих, конечно. - Она заметила скептицизм в его взгляде и добавила: - Помните того японского миллиардера, который желал быть похороненным со своим Ван-Гогом?
Брунетти вспомнил, что читал что-то об этом в прошлом году. Писали, что человек купил картину на аукционе, а потом написал в своем завещании, что хочет быть похоронен с картиной, или, если посмотреть на это с другой стороны, картина должна быть похоронена с ним. Он припомнил, какая буря разразилась тогда в мире искусства.
- Но ведь в конце концов он отказался от этой идеи, не так ли?
- Да, так писали, - согласилась она. - Я никогда не верила в эту историю, но упомянула про него, чтобы дать вам понять, какие чувства могут некоторые люди испытывать к своей собственности, как могут верить, что право владения, а не красота - абсолютное мерило или главная цель коллекционирования. - Она тряхнула головой. - Боюсь, что не слишком хорошо объясняю, но, как я уже говорила, для меня это все не имеет смысла.
Брунетти осознал, что у него до сих пор нет удовлетворительного ответа на заданный вопрос.
- Но я так и не понимаю, откуда вы знаете, что вот это оригинал, а вот это копия. - Прежде чем она ответила, он добавил: - Мой приятель рассказывал мне о шестом чувстве, которое развивается, и тогда просто видишь, что вещь выглядит правильно или неправильно. Но это все слишком субъективно. Я вот что имею в виду: если два эксперта расходятся в оценке, один говорит, что вещь подлинная, а другой - что нет, как разрешить противоречие? Позвать третьего спеца и устроить голосование? - Он улыбнулся, чтобы показать, что шутит, но не мог придумать другого выхода из этого положения.
Ее ответная улыбка показала, что она поняла шутку.
- Нет, мы позвали бы экспертов. Есть набор тестов, которые можно провести, чтобы установить возраст предмета. - И несколько иным тоном спросила: - Вы уверены, что хотите все это слушать?
- Да, хочу.
- Я постараюсь объяснять не слишком заумно, - сказала она, подтягивая под себя ноги. - Есть множество способов тестирования картин: анализ химического состава красок, чтобы посмотреть, соответствуют ли они заявленному времени написания картины, рентген - чтобы заглянуть, что находится под поверхностным слоем краски на картине, и даже радиоуглеродный анализ.
Он кивнул, чтобы показать, что все это ему известно, и сказал:
- Но мы-то говорим не о картинах.
- Да. Китайцы никогда не писали маслом, по крайней мере в те периоды, которые охватывала выставка. Большинство изделий были керамические либо из металла. Я никогда не интересовалась металлическими предметами, но при этом знаю, что научная методика к ним практически неприменима. Для них нужен глаз.
- А для керамики не нужен?
- Конечно, нужен, но, к счастью, техника проверки на подлинность здесь разработана не хуже, чем для картин. - Она помолчала и снова переспросила: - Хотите узнать технологию?
- Да, хочу, - сказал он и, чувствуя себя студентом, стал искать ручку.
- Главный метод, который мы используем - и самый надежный, - называется термолюминесценция. Все, что надо сделать, это взять около тридцати миллиграммов керамики с любого предмета, который мы захотим проверить. - Она предвосхитила его вопрос, объяснив: - Это просто. Мы делаем соскреб с днища тарелки, вазы или с постамента статуи. Нам нужны буквально крупицы. Потом фотоумножитель скажет нам с точностью до десяти-пятнадцати процентов возраст материала.
- Как это работает? - спросил Брунетти. - Я имею в виду, по какому принципу?
- Когда глину обжигают, вернее, если ее обжигают при температуре около трехсот градусов, то все электроны в ней - не могу подобрать лучшего слова - убиваются. Жар разрушает электрические заряды. Потом, с этого момента, они начинают набирать новые заряды. Вот это и измеряет фотоумножитель, сколько энергии вобрал материал. Чем он старше, тем ярче светится.
- А какова точность?
- Как я сказала, до пятнадцати процентов. Это значит, что если вещи предположительно две тысячи лет, то при определении ее возраста, вернее времени ее последнего обжига, отклонение может быть лет в триста.
- А вы тестировали те предметы, пока были в Китае?
Она покачала головой.
- Нет, в Сиане нет такого оборудования.
- Так как вы можете быть уверены?
Она ответила ему с улыбкой:
- Глаз - алмаз. Я посмотрела на них и поняла, что они фальшивые.
- Но для пущей уверенности? Вы больше никого не спрашивали?
- Я же рассказывала вам. Я написала Семенцато. А когда не получила ответа, вернулась сюда. - Она предвосхитила его вопрос. - Да, я привезла с собой образцы, с трех предметов, которые сочла самыми подозрительными, и с двух других, которые вызвали у меня сомнения.
- А Семенцато знал, что у вас есть эти образцы?
- Нет. Я ничего ему о них не говорила.
- Где они?
- Я проехала сюда через Калифорнию и оставила набор проб своему другу, работающему в Гетти. У них есть оборудование, так что я попросила исследовать их для меня.
- И он исследовал?
- Да.
- И?
- Я звонила ему, когда вернулась из больницы. Все три предмета, которые я сочла фальшивками, были изготовлены несколько лет назад.
- А два других?
- Один оказался подлинным. Второй - подделка.
- Одной проверки достаточно? - спросил Брунетти.
- Да.
Если это и не достаточное доказательство, понял Брунетти, то произошедшее с ней и с Семенцато - достаточное.
Через секунду Бретт осведомилась:
- И что дальше?
- Попробуем найти, кто убил Семенцато, и кто те двое, что приходили сюда.
Ее взгляд был бесстрастным и очень скептическим.
Наконец она спросила:
- И много ли шансов на это?
Он вытащил из внутреннего кармана полицейские снимки Сальваторе Ла Капра и передал их Бретт.
- Это не один из них?
Она взяла фотографии и с минуту рассматривала.
- Нет, - просто сказала Бретт и вернула их Брунетти. - Это сицилийцы, - прибавила она. - Они уже, наверное, дома, им заплатили, и они счастливы с женами и детьми. Их поездка была успешной; они сделали все, за чем их посылали, запугали меня и убили Семенцато.
- В этом же нет смысла, не так ли? - спросил Брунетти.
- В чем нет смысла?
- Я говорил с людьми, которые знали его и о нем, и похоже, что Семенцато был замешан в некоторых делах, в которые директору музея совершенно не следовало впутываться.
- Вроде чего?
- Он был теневым партнером в антикварном бизнесе. Из другого источника мне известно, что он торговал своим профессиональным мнением.
Бретт определенно не нужно было объяснять, что значит последнее.
- Почему это важно?
- Если бы они собирались убить его, они бы сделали это сразу, а потом велели бы вам тихо сидеть, а то и с вами то же будет. Но они этого не сделали, они пришли сначала к вам. И если бы это сработало, Семенцато так и не был бы поставлен в известность, по крайней мере официально, о подмене.
- Вы все еще считаете, что он в этом участвовал, - сказала Бретт. Когда Брунетти кивнул в знак согласия, она добавила: - Я думаю, что это вольное допущение.
- А иначе нет никакого смысла, - объяснил Брунетти. - Откуда бы они узнали, что надо прийти к вам, что предполагается встреча?
- А если бы я все равно встретилась с ним, даже после того, как они меня отдубасили?
Брунетти удивился ее недогадливости, но сказать ей - язык не поворачивался. Он не ответил.
- Ну? - настаивала она.
- Если Семенцато был в этом замешан, то легко предположить, что случилось бы, если бы вы с ним пообщались, - сказал Брунетти, все еще не решаясь произнести страшные слова вслух.
- Я все равно не понимаю.
- Они бы убили вас, а не его, - наконец выговорил он.
Он наблюдал за Бретт и по глазам увидел, что ее первая реакция: шок и неверие. Через секунду до нее дошло, и ее лицо окаменело, губы напряглись и плотно сжались.
К счастью, Флавия выбрала именно этот момент, чтобы войти в гостиную, принеся с собой цветочный запах не то мыла, не то шампуня, не то одной из тех штучек, которыми женщины пользуются, чтобы чудесно пахнуть в неподходящее время суток. Ну почему утром, а не вечером?
Она была одета в простое коричневое шерстяное платье, подпоясанное ярко-оранжевым шарфом, обернутым вокруг талии несколько раз и завязанным сбоку так, что концы свисали ниже колен и разлетались при ходьбе. Она была не накрашена, и, увидев ее без макияжа, Брунетти задумался, чего она, собственно, вообще тратит время на грим.
- Buongiorno, - сказала она, улыбаясь и протягивая ему руку.
Он встал, чтобы приветствовать ее.
Глянув на Бретт, она обратилась к ним обоим:
- Я собираюсь сварить кофе. Кто-нибудь из вас будет? - Потом с улыбкой добавила: - Рановато для шампанского.
Брунетти кивнул, но Бретт покачала головой. Флавия развернулась и исчезла в кухне. Ее прибытие и уход ненадолго отвлекли их от его последней фразы, но теперь у них не было выбора, кроме как вернуться к ней.
- Почему же они его убили? - спросила Бретт.
- Не знаю. Ссора с другими соучастниками? Возможно, разногласия по поводу того, как поступить с вами?
- Вы уверены, что его убили из-за всего этого?
- Я думаю, что нам целесообразнее исходить из такого предположения, - любезно ответил он, не удивленный ее нежеланием принимать эту версию.
Принять ее, значит, признать опасность для себя: поскольку Мацуко и Семенцато мертвы, она одна знает о краже. Ведь существует же вероятность того, что убийца Семенцато понятия не имел о ее подозрениях и привезенных из Китая доказательствах, а следовательно, считал, что его смерть оборвет след. Если подмена когда-нибудь в будущем обнаружится, то вряд ли правительство КНР заинтересуется убийственной жадностью западных капиталистов, оно скорее поищет воров где-нибудь поближе к дому.
- В чьем ведении находились экспонаты, отобранные для выставки, пока произведения были еще в Китае?
- Мы имели дело с человеком из Пекинского музея, Су Линем. Он - один из их ведущих археологов и очень знающий искусствовед.
- Он сопровождал выставки за пределы Китая?
Она помотала головой.
- Нет, ему не позволяло его политическое прошлое.
- Как это?
- Его отец был землевладельцем, так что он считался политически неблагонадежным или, по крайней мере, подозрительным. - Она увидела широко раскрытые от удивления глаза Брунетти и объяснила: - Я знаю, что это звучит нелепо. - Потом, после паузы, добавила: - Это на самом деле нелепо, но для них это в порядке вещей. Во время Культурной революции он десять лет пас свиней и разбрасывал навоз на капустных полях. Но как только революция кончилась, он вернулся в университет и, будучи блестящим студентом, получил работу в Пекине. Но ему не позволяют покидать пределы страны. Выставку вывозили партчиновники, которые рвутся за рубеж, чтобы походить по магазинам.
- И вы.
- Да, и я. - И добавила через секунду тихим голосом: - И Мацуко.
- Так что вы единственная, кто несет ответственность за кражу?
- Конечно, я отвечаю. Ясно, что они не станут обвинять партийцев, участвовавших в поездке, если все можно свалить на представителя Запада.
- Как по-вашему, что случилось?
Она покачала головой.
- Ничего не складывается. Или просто у меня в голове не укладывается.
- О чем речь? - прервала ее Флавия, которая вернулась в комнату с подносом.
Она прошла мимо Брунетти, намереваясь сесть рядом с Бретт на диван, и поставила поднос на стол. На нем были две чашки кофе. Она вручила одну из чашек Брунетти, взяла другую и села на диван.
- Там сахара две ложки. Я подумала, что вы столько кладете.
Игнорируя ее вторжение, Бретт продолжала:
- Должно быть, кто-то сговорился здесь с одним из партийцев.
Хотя Флавия пропустила вопрос, который вызвал это объяснение, она не попыталась скрыть свою реакцию на ответ. Она повернулась и уставилась на Бретт в ледяном молчании, потом сверкнула глазами в сторону Брунетти.
Когда никто не произнес ни слова, Бретт заговорила:
- Ладно. Ладно. Или с Мацуко. Может, и с Мацуко.
Брунетти был уверен, что рано или поздно ей придется убрать это "может".
- Кто? Семенцато? - спросил Брунетти.
- Возможно. В любом случае, кто-то из музея.
Он перебил ее:
- А кто-нибудь из этих, как вы их называете, партийцев говорил по-итальянски?
- Да, двое или трое.
- Двое или трое? - переспросил он. - Сколько же их всего было?
- Шесть, - ответила Бретт. - Партия заботится о своих.
Флавия фыркнула.
- Насколько хорошо они говорили по-итальянски? Вы не помните? - спросил Брунетти.
- Достаточно хорошо. - Она помолчала, но потом заметила: - Нет, недостаточно хорошо для этих целей. Я была единственной, кто мог говорить с итальянцами. Если это они, то они должны были говорить по-английски.
Мацуко, припомнил Брунетти, получила образование в Беркли.
Раздосадованная Флавия рявкнула:
- Бретт, когда ты, наконец, прозреешь и поймешь, что на самом деле случилось? Мне нет дела до вас с этой японской девчонкой, но ты сама посмотри. Ты же играешь со смертью. - Она неожиданно замолчала, потянула из чашки кофе, но, обнаружив, что чашка пуста, резко поставила ее на стол перед собой.
Все долго сидели тихо, пока Брунетти наконец не спросил:
- Когда могла произойти подмена?
- После закрытия выставки, - ответила Бретт дрожащим голосом.
Брунетти перевел взгляд на Флавию. Она молчала и глядела на свои руки, свободно лежащие у нее на коленях.
Бретт глубоко вздохнула и прошептала:
- Ну ладно. Ладно. - Она откинулась на диване и стала смотреть, как дождь стучит по стеклам верхних окон. Наконец она произнесла: - Она была здесь во время сборов. Она должна была проверить каждый экспонат, прежде чем итальянская таможня опечатает упаковку, а потом запечатает ящик, в который сложены коробки.
- Она бы узнала фальшивку? - спросил Брунетти.
Бретт долго не отвечала.
- Да, она бы увидела отличия. - Брунетти подумал, что Бретт собирается что-то добавить к этому, но она этого не сделала. Она созерцала дождь.
- Как долго они должны были заниматься упаковкой?
Бретт прикинула и ответила:
- Четыре дня. Или пять?
- А потом что? Куда отсюда повезли ящики?
- В Рим самолетом "Алиталии", но потом они там застряли больше чем на неделю из-за забастовки в аэропорту. Оттуда их отвезли в Нью-Йорк, и там их задержала американская таможня. Затем их погрузили на самолет китайской авиалинии и доставили в Пекин. Печати на контейнерах проверяли каждый раз, когда их загружали в самолет или выгружали оттуда, и при них всегда была охрана, пока они находились в иностранных аэропортах.
- Сколько прошло времени с тех пор, как они покинули Венецию и оказались в Пекине?
- Больше месяца.
- А когда вы увидели экспонаты?
Она заерзала на диване, прежде чем ответить ему, но глаз не подняла.
- Я вам говорила, этой зимой.
- А где вы были, когда их паковали?
- Я говорила. В Нью-Йорке.
Вмешалась Флавия:
- Со мной. У меня был дебют в "Метрополитен". Премьера была на два дня раньше, чем здесь закрывалась выставка. Я пригласила Бретт поехать со мной, и она поехала.
Бретт наконец оторвалась от дождя и посмотрела на Флавию.
- И я оставила Мацуко присматривать за погрузкой. - Она откинула голову на спинку дивана и уставилась в потолочные окна. - Я уехала в Нью-Йорк на неделю, а осталась на три. Потом я вернулась в Пекин ждать прибытия груза. Когда он не прибыл, я вернулась в Нью-Йорк и провела его через таможню США. Но потом, - продолжила она, - я решила остаться в Нью-Йорке. Я позвонила Мацуко и сказала ей, что задержусь, и она вызвалась поехать в Пекин, чтобы принять коллекцию, когда она вернется в Китай.
- В ее обязанности входила проверка прибывших экспонатов? - спросил Брунетти.
Бретт кивнула.
- Если бы вы были в Китае, - спросил Брунетти, - то вы бы сами распаковывали коллекцию?
- Я только что вам это сказала, - огрызнулась Бретт.
- И вы бы тогда же заметили подмену?
- Конечно.
- Вы видели хоть какой-то из экспонатов до этой зимы?
- Нет. Когда они только прибыли в Китай, то застряли в каком-то бюрократическом аду на шесть месяцев, потом их выставили на показ в одном из помещений таможни, а потом наконец разослали по музеям, из которых их взяли для выставки.
- Тогда-то вы и поняли, что произошла подмена?
- Да, и сразу же написала Семенцато. Примерно три месяца назад. - Ни с того ни с сего она подняла руку и стукнула по ручке дивана. - Ублюдки, - сказала она гортанным от ярости голосом. - Грязные ублюдки.
Флавия, пытаясь ее успокоить, положила руку ей на колено.
- Бретт, тут ничего не поделаешь.
Бретт набросилась на нее:
- Это не твоей карьере пришел конец, Флавия. Люди будут приходить и слушать твое пение, что бы ты ни натворила, но эти перечеркнули последние десять лет моей жизни. - Она замолчала на секунду и добавила потише: - И всю жизнь Мацуко.
Когда Флавия попробовала возразить, Бретт продолжила:
- Все кончено. Если китайцы это обнаружат, они меня никогда больше не впустят. Я несу ответственность за эти произведения. Мацуко привезла с собой из Пекина бумаги, и я их подписала, когда вернулась в Сиань. Я подтвердила, что все было на месте, в том же состоянии, в каком было вывезено из страны. Я должна была быть там, должна была все их проверить, но я отправила ее, потому что была с тобой в Нью-Йорке, слушала твое пение. И это стоило мне карьеры.
Брунетти посмотрел на Флавию, увидел, как вспыхнуло ее лицо при звуках гневного голоса Бретт. Он видел изящную линию ее плеча и руки, повернутых к Бретт, изучал изгиб шеи и линию скул. Возможно, она стоила карьеры.
- Китайцы ничего не узнают, - сказал он.
- Что? - спросили обе.
- Вы сказали своим друзьям, которые провели экспертизу, что это за образцы? - спросил он у Бретт.
- Нет, не сказала. А что?