Две недели назад Брунетти получил приглашение на конференцию, организуемую Интерполом, которая должна была состояться в курортном городишке Стреза на Лаго Маджоре. Брунетти хотел бы принять в ней участие, потому что это позволило бы ему возобновить дружбу и контакты с полицейскими из разных служб Интерпола, и еще потому, что в программу входил практикум по последним компьютерным технологиям хранения и восстановления информации. Патта, который знал, что Стреза - один из самых модных итальянских курортов, грезил о погоде, которая избавила бы его от промозглости поздней венецианской зимы, и потому высказал предположение, что, может, лучше поехать ему самому. Но поскольку приглашение было специально направлено Брунетти и в нем была приписка от организаторов конференции, Патта опасался, что будет сложно убедить Брунетти уступить свое право на поездку. Патта гнул свою линию, с трудом удерживаясь от того, чтобы просто приказать ему не ехать. Брунетти скрестил ноги и вытянул из кармана блокнот. Как обычно, там не было ничего, относящегося к делам полиции, но Патта, как обычно, не заметил этого.
- Дайте-ка я сверю даты, - сказал Брунетти, листая страницы. - Шестнадцатое, не так ли? И до двадцатого? - Он сделал театральную паузу, подыгрывал растущему нетерпению Патты. - Я не уверен, что буду свободен на той неделе.
- Какие числа, говорите? - переспросил Патта, перекидывая свой настольный календарь вперед на несколько недель. - С шестнадцатого по двадцатое? - Его пауза была еще более театральной, чем у Брунетти. - Ну, если не можете, я бы поехал. Придется перенести встречу с министром внутренних дел, но я думаю, что это я улажу.
- Может, так будет лучше, синьор. Вы уверены, что найдете время?
Взгляд Патты был непроницаем.
- Да.
- Хорошо, значит, это решено, - сказал Брунетти с притворной сердечностью.
Должно быть, что-то было в его тоне, или, может, в его уступчивости, что прозвучало тревожным звоночком для Патты.
- Где вы были сегодня утром?
- Я же сказал вам, синьор, разговаривал с жертвой неудавшегося ограбления.
- Что за жертва? - спросил Патта с подозрением в голосе.
- Иностранка, живущая здесь.
- Что за иностранка?
- Dottoressa Линч, - ответил Брунетти и стал ждать, как отреагирует Патта на это имя.
Секунду его лицо было пустым, но потом, откопав в памяти, кто это, он сощурился. Брунетти точно отследил момент, когда Патта вспомнил не только кто она, но и что собой представляет.
- Лесбиянка, - буркнул он, вложив в это слово все презрение, которое к ней испытывал. - Что с ней стряслось?
- На нее напали в квартире.
- И кто же? Какой-нибудь грудастый ухажер, которого она подцепила в баре? - Когда он заметил, как его слова подействовали на Брунетти, он сменил тон и спросил: - Что там случилось?
- На нее напали двое типов, - сообщил Брунетти и добавил: - Отнюдь не грудастых. А она в больнице.
Патта с трудом удержался от замечаний по этому поводу и вместо этого спросил:
- Поэтому вы слишком заняты, чтобы участвовать в конференции?
- Конференция будет в следующем месяце, синьор. У меня огромное количество текущих дел.
Патта фыркнул, чтобы выразить недоверие, потом вдруг спросил:
- Что они взяли?
- Вообще ничего.
- Почему? Это же ограбление?
- Их остановили. И я не знаю, было ли это ограблением.
Патта пропустил мимо ушей вторую часть сказанного Брунетти и подскочил от первой.
- Кто остановил, эта певичка? - спросил он так, будто Флавия Петрелли пела на углу улицы за гроши, а не в "Ла Скала" за огромные деньги.
Увидев, что Брунетти не возмутился, Патта продолжил:
- Конечно, это было ограбление. У нее там целое состояние.
Брунетти был удивлен не явной завистью в голосе Патты - это была его нормальная реакция на богатство, - но тем, что начальник имеет представление о том, что находится в квартире Бретт.
- Может быть, - сказал Брунетти.
- Никаких "может быть", - уперся Патта. - Если два мужика, значит, ограбление.
"А что, женщины обычно совершают другие преступления?" - хотел спросить Брунетти, но сдержался. Патта смотрел прямо на него.
- Значит, это работа отдела ограблений. Оставьте им. Здесь не благотворительное общество, комиссар. Не наше дело помогать вашим друзьям, когда они влипают в неприятности, а уж тем более вашим подружкам-лесбиянкам, - сказал он тоном, который вызывал в воображении целые толпы таковых, будто Брунетти был современной святой Урсулой и за ним следовало одиннадцать тысяч молодых женщин - все как одна девственницы и все как одна лесбиянки.
За долгие годы Брунетти приспособился к фундаментальной иррациональности того, что говорит его начальник, но временами Патта все-таки умудрялся изумить его широтой и страстью некоторых своих диких высказываний. И рассердить его.
- Это все, синьор? - спросил он.
- Да, пока все. Помните, это ограбление, и с ним будет разбираться… - он прервал тираду, услышав звонок телефона. Раздраженный шумом, Патта схватил трубку и заорал: - Я говорил, чтобы никаких звонков!
Брунетти ожидал увидеть, как он швырнет трубку, но вместо этого Патта ближе поднес ее к уху, и Брунетти заметил, что он потрясен.
- Да, да, конечно, я здесь, - сказал Патта. - Соединяйте.
Патта сел попрямее и провел одной рукой по волосам, как будто звонивший мог увидеть его через трубку. Он улыбнулся, еще раз улыбнулся и стал ждать. Брунетти услышал отдаленные раскаты мужского голоса, потом Патта ответил:
- Доброе утро, синьор. Да, да, прекрасно, спасибо. А у вас?
Обрывки ответа достигли ушей Брунетти. Он смотрел, как Патта берет ручку, лежавшую у него на столе, забыв про "Монблан Майстерштюк" в кармане пиджака. Патта схватил клочок бумаги и подтянул к себе.
- Да, да, синьор. Я слышал об этом. По правде сказать, я как раз сейчас это обсуждаю.
Он замолчал, а из трубки к нему потекли новые слова, которые доходили до Брунетти в виде неясного бормотания.
- Да, синьор. Я знаю. Это ужасно. Я был шокирован, услышав об этом. - Новая выжидательная пауза. Он сверкнул глазами на Брунетти и быстро отвел взгляд. - Да, синьор. Один из моих людей уже поговорил с ней.
С той стороны последовало бурное словоизвержение.
- Нет, синьор, нет конечно. Это ее знакомый. Я его специально просил ее не тревожить, только посмотреть, как она, и поговорить с ее врачами. Конечно, синьор. Я понял, синьор.
Патта поднял ручку за кончик и стал ритмично постукивать ею по столу. Он слушал.
- Конечно, конечно. Я выделю столько людей, сколько нужно, синьор. Мы знаем, как она щедра к городу.
Он метнул очередной взгляд на Брунетти, перевел глаза на постукивающее перо и заставил себя положить его на стол.
Он долго слушал, пялясь на ручку. Пару раз он пытался заговорить, но голос в трубке обрывал его. Наконец, вцепившись в трубку, он смог произнести:
- Как можно скорее. Я лично буду держать вас в курсе. Да, синьор. Конечно, синьор. Да.
Времени на "до свиданья" ему не дали; голос на том конце вырубился.
Патта осторожно повесил трубку и посмотрел на Брунетти.
- Это, как ты, наверное, понял, был мэр. Я не знаю, откуда он узнал, но узнал. - Патта ясно показал, что подозревает, что Брунетти позвонил и оставил анонимное сообщение в мэрии.
- Похоже, что Dottoressa, - начал он, произнося это слово таким тоном, который ставил под сомнение качество образования сразу и в Гарварде, и в Йеле, учебных заведениях, где Dottoressa Линч получала свои степени, - его приятельница, и… - после паузы он разродился: - благодетель города. Так что мэр хочет, чтобы это было рассмотрено и улажено как можно быстрее.
Брунетти молчал, зная, как может навредить любое его замечание. Он взглянул на бумагу на столе Патты, потом в лицо начальнику.
- Что у тебя сейчас в работе? - спросил Патта, что, как понял Брунетти, означало, что ему отдадут расследование.
- Ничего такого, что не может подождать.
- Тогда я хочу, чтобы ты занялся этим.
- Да, синьор, - сказал он, надеясь, что Патта не предложит никаких особых шагов.
Поздно.
- Отправляйся в ее квартиру. Посмотри, что удастся найти. Поговори с соседями.
- Да, синьор, - сказал Брунетти и встал, надеясь, что он закончил.
- И держи меня в курсе всего, Брунетти.
- Да, синьор.
- Я хочу это быстро уладить, Брунетти. Она приятельница мэра.
Брунетти знал, что любой друг мэра - непременно друг Патты.
Глава 5
Вернувшись в кабинет, он позвонил и попросил Вьянелло зайти. Через несколько минут сержант вошел и тяжело опустился на стул напротив стола Брунетти. Он вытащил из кармана маленький блокнот и вопросительно посмотрел на Брунетти.
- Что ты знаешь о гориллах, Вьянелло?
Вьянелло немного обдумал вопрос и зачем-то спросил:
- Которые в зоопарке или которым платят за избиение?
- Которым платят.
Вьянелло некоторое время молча проходился по спискам, которые, очевидно, были у него в голове.
- Не думаю, что сейчас кто-то из них в городе, синьор. Но в Местре четверо или пятеро есть, в основном южане. - Он помолчал, пролистывая очередные списки. - Я слышал, что несколько работает в Падуе и еще несколько - в Тревизо и Порденоне, но это провинциалы. Настоящие ребята только в Местре. А что, они где-то нашалили?
Поскольку их собратья в форме провели предварительное расследование и допрос Флавии, Брунетти знал, что Вьянелло известно о нападении.
- Я сегодня утром разговаривал с Бретт Линч. Нападавшие приказали ей отменить встречу с Dottore Семенцато.
- Из музея? - спросил Вьянелло.
- Да.
Вьянелло задумался.
- Значит, это не ограбление?
- Нет, кажется, нет. Их остановили.
- Синьора Петрелли? - спросил Вьянелло.
Секрет Швейцарского банка не продержался бы в Венеции и дня.
- Да. Она их выгнала. Но не похоже, что они хотели что-нибудь забрать.
- Недальновидно с их стороны. Там есть что пограбить.
Тут Брунетти сломался.
- Откуда ты знаешь, Вьянелло?
- Соседка моей свояченицы - ее горничная. Ходит туда три раза в неделю убирать, присматривает за всем, когда та уезжает в Китай. Она рассказывает чудеса про то, что там есть, говорит, туда, небось, вбухано целое состояние.
- Не самое лучшее, что можно болтать о квартире, которая часто пустует, а? - спросил Брунетти суровым голосом.
- Вот и я ей сказал.
- Надеюсь, она послушала.
- Я тоже.
Косвенный выговор не сработал, и Брунетти вернулся к гориллам.
- Проверь еще раз больницы, не обращался ли за помощью тот, которого она ранила. Похоже, она его сильно порезала. А как насчет отпечатков на том конверте?
Вьянелло поднял глаза от блокнота:
- Я послал копии в Рим и попросил их дать нам знать, когда что-нибудь появится.
Оба понимали, что это может затянуться.
- Попробуй еще через Интерпол.
Вьянелло кивнул и добавил это предложение к своим заметкам.
- А что насчет Семенцато? - спросил Вьянелло. - По какому поводу намечалась встреча?
- Не знаю. Думаю, по поводу керамики, но Линч была под действием сильных лекарств и не могла ясно объяснить. Ты о нем что-нибудь знаешь?
- Не лучше, чем любой в городе, синьор. Он в музее лет семь. Женат, жена из Мессины, по-моему. Где-то на Сицилии. Детей нет. Хорошая семья, и его репутация в музее неплохая.
Брунетти не стал спрашивать Вьянелло об источниках этой информации, больше не удивляясь тому, что у сержанта в голове целый личный архив, накопленный за годы службы в полиции. Вместо этого он сказал:
- Вот что надо узнать о нем. Где он работал до того, как приехал сюда, и почему он оттуда уехал, и где учился.
- Вы собираетесь побеседовать с ним, синьор?
Брунетти поразмыслил.
- Нет. Если тот, кто их послал, хотел ее отпугнуть от него, то пусть лучше думает, что ему это удалось. Давай посмотрим, не найдется ли на него чего-нибудь. И поинтересуйся этими людьми из Местре.
- Да, синьор, - ответил Вьянелло, помечая для себя и это. - Вы спросили ее про их акцент?
Брунетти уже подумал об этом, но он слишком мало разговаривал с Бретт. Она хорошо владела итальянским, так что их произношение могло подсказать ей, из какой части страны они явились.
- Завтра спрошу.
- А я пока займусь гориллами из Местре, - сказал Вьянелло. Он с рыком поднялся со стула и покинул кабинет.
Брунетти отклонился назад вместе со стулом, вытянул носком ноги нижний ящик стола и положил на него скрещенные ноги. Он выгнулся назад, сцепив пальцы на затылке, потом повернулся и выглянул в окно. С этого угла фасад Сан-Лоренцо не просматривался, а виден был только клочок облачного неба - однообразие, способное пробудить мысли.
Она сказала что-то о керамике на выставке, а это могло означать только ту выставку, которую она организовывала четыре или пять лет назад, когда впервые за долгие годы посетители музеев на Западе имели возможность увидеть диковинки, выкопанные в Китае. Он и думал, что она еще в Китае.
Он с удивлением увидел ее имя в утреннем полицейском рапорте, был потрясен видом ее размозженного лица. Давно ли она вернулась? Сколько собиралась здесь пробыть? И что привело ее снова в Венецию? Флавия Петрелли могла бы ответить на часть этих вопросов; Флавия Петрелли сама могла оказаться ответом на один из них. Но эти вопросы могли подождать; в данный момент его больше интересовал Dottore Семенцато.
Он с грохотом уронил стул на передние ножки, дотянулся до телефона и набрал по памяти номер.
- Слушаю, - сказал знакомый низкий голос.
- Ciao, Леле, - ответил Брунетти. - Почему ты не на пленэре?
- Ciao, Гвидо, come stai? - И, не ожидая ответа, объяснил: - Сегодня света маловато. Я пошел на Дзаттере утром, но вернулся, ничего не сделав. Свет плоский, мертвый. Так что вернулся сюда приготовить Клаудии ланч.
- Как она?
- Хорошо, прекрасно. А Паола?
- Нормально, и дети тоже. Слушай, Леле, мне бы потолковать с тобой. Можешь уделить мне время сегодня после обеда?
- Потолковать по-дружески или по-полицейски?
- Боюсь, по-полицейски. Вернее, не боюсь, а думаю.
- Я буду в студии после трех, подходи туда, если хочешь. И до пяти примерно.
Брунетти услышал в трубке шипящий звук, сдавленное ругательство "Puttana Eva", а потом Леле сказал:
- Гвидо, я пошел. У меня тут макароны выкипают.
Брунетти едва успел попрощаться, как трубка замолчала.
Если кто и знал о репутации Семенцато, это был Леле. Габриэле Коссато, художник, антиквар, любитель красоты, был такой же неотъемлемой частью Венеции, как четыре вечно беседующих мавра справа от собора Святого Марка. Ибо сколько Брунетти себя помнил, Леле был всегда, и Леле был художником. Когда Брунетти вспоминал детство, он вспоминал и Леле, друга отца, а вместе с ним и истории, которые рассказывали даже ему, потому что считалось, что он, как будущий мужчина, непременно их поймет, - истории про женщин Леле, этих бесконечных donne, signore, ragazze, появлявшихся вместе с Леле за столом семьи Брунетти. Все эти женщины растворились, были забыты во имя любви к жене, длящейся уже много лет, но страсть Леле к красоте города осталась, а еще сродненность с миром искусства и всем, что его окружает: антикварами, торговцами, музеями, галереями.
Брунетти решил сходить домой пообедать, а потом прямо оттуда пойти к Леле. Но тут он вспомнил, что сегодня вторник, а это значило, что Паола обедает с сотрудниками своего отдела в университете, что в свою очередь означало, что дети едят с бабушкой и дедушкой и что он должен готовить сам и есть один. Чтобы избежать этого, он пошел в местную забегаловку, и весь обед размышлял над тем, что же такого важного может быть в беседе археолога с директором музея, чтобы с такой жестокостью помешать их встрече.
В самом начале четвертого он перешел Академический мост и повернул влево к кампо Сан-Вио и дальше к студии Леле. Когда он прибыл, художник был там. Взгромоздившись на стремянку, с фонарем в одной руке и пассатижами в другой, он копался в напоминающей кучу спагетти путанице электрических проводов в нише над дверью в заднюю комнату. Брунетти так привык к виду Леле в его костюмах-тройках в мелкую полоску, что, даже стоящий на верхушке лестницы, тот не выглядел нелепо. Глядя сверху, Леле приветствовал его:
- Ciao, Гвидо. Подожди немного, сейчас я тут соединю. - Говоря это, он положил фонарик на верхушку лестницы, зачистил один провод, скрутил его с другим, потом вынул из заднего кармана бобину черной изоленты и обмотал все это. Кончиками пассатижей он заправил провод в сплетение остальных. Потом, глянув на Брунетти, сказал:
- Гвидо, пойди в кладовку и вруби ток.
Подчинившись, он зашел в кладовую и немного постоял в дверях, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте.
- Сразу налево! - крикнул Леле.
Повернувшись, он увидел на стене большой электрический щиток. Он нажал на рычаг главного рубильника, и кладовка внезапно наполнилась светом. Он опять подождал, на сей раз чтобы глаза привыкли к яркому свету, потом вышел обратно в основное помещение студии.
Леле уже слез со стремянки, ниша над дверью была закрыта панелью.
- Придержи дверь, - сказал он и пошел навстречу Брунетти с лестницей в руках. Быстро убрал ее в заднюю комнату и появился оттуда, отряхивая пыль с ладоней.
- Pantegana, - пояснил он. Слово это, которым в Венеции называли крыс, делало их какими-то очаровательными и домашними. - Приходят и жрут изоляцию.
- Не можешь их потравить, что ли? - спросил Брунетти.
- Да ну, - фыркнул Леле. - Они любят яд еще больше, чем пластик. Они от него балдеют. Я даже не могу больше держать картины в кладовой: приходят и жрут холст. И дерево.
Брунетти машинально поглядел на картины, развешанные по стенам студии, написанные яркими красками виды города, полные света и энергии Леле.
- Нет, эти в безопасности. Они слишком высоко. Но я боюсь, что как-нибудь приду и обнаружу, что эти мелкие сволочи подтащили ночью стремянку и все полопали.
Хотя Леле говорил со смехом, серьезность ситуации была очевидна. Он бросил пассатижи и изоляцию в стол и повернулся к Брунетти:
- Ну ладно, о чем ты хочешь поболтать по-полицейски?
- О Семенцато из Дворца дожей и о китайской выставке, проходившей там несколько лет назад, - выложил Брунетти.
Леле ворчанием подтвердил, что понял, и, пройдя по комнате, остановился под кованым настенным канделябром. Потянувшись, он отогнул один из листообразных завитков немного влево, отступил, изучая результат, потом потянулся, чтобы еще немного добавить изгиба. Довольный плодами своего труда, он вернулся к Брунетти.
- Он в музее лет восемь, этот Семенцато, и смог устроить довольно много международных выставок. Это значит, что он завел хорошие отношения с музеями или их директорами за рубежом и знает массу людей во множестве мест.
- Еще что-нибудь? - спросил Брунетти нейтральным тоном.