– Вот-вот! А из дальнейшего монолога постепенно выясняется, что эта пара давненько в близких отношениях состоит. Причем шляхтич мой не сплетничает, боже упаси! Он походя об этом проговаривается. Потому как для Твардовского это факт насквозь прозрачный, привычный и общеизвестный, вроде того, что Земля – круглая. И он просто представить себе не может, что мне такая тривиальщина внове! Тут стал я наш разговор мягонько закруглять, "дзенькую пана" и все такое. Расстались донельзя довольные друг другом. Кстати, ты случаем не запамятовал – Ветлугина завтра хоронят. Не свадьба, приглашать не станут, а засветиться там надо. Ты или мне опять?
– Станислав, ты самого себя превзошел. Где ты только ума набрался? – Гуров поднялся со скамейки. – Двигаем в управление. Ближе к вечеру поговорим с Петром, он от министерской встряски до того времени оклемается. Может, что по Мещерякову прорезалось. Надо с похоронами вопрос решать, хотел я опять тебя заслать, но теперь, думаю, не стоит. Если генерала не уломаю, то придется самому. И еще, пока не забыл – в воскресенье к вечеру возвращается Мария. Будет настроение – заходи, она обрадуется.
Через несколько минут "Мерседес" и "Пежо" дружно выруливали на Замоскворецкую. Настроение у сыщиков было приподнятое, первая половина дня удалась…
Глава 7
Алаторцев пристально смотрел на перо самописца, выводящее на ленте миллиметровки очередной пик. Он хорошо знал этот спектрофотометр, удобную и надежную немецкую машинку. Автоматика, много полезных встроенных функций, интерфейс на IBM-овское семейство… Когда ты занят привычной механической работой, остывает голова и успокаиваются нервы, а его нервы отчаянно в этом нуждались. Разговор с тупоумным полковником милиции дался ему нелегко, а особенно тревожащим и непонятным был вопрос Мариам о каком-то списке. Милиционер промямлил нечто невразумительное, но его, Алаторцева, тоже не проведешь – либо этому дубарю не доверили серьезную информацию, либо он лишь разыгрывал недалекого служаку, и что хуже – неизвестно. Нет, не оставил он после своих въедливых вопросов у Алаторцева впечатления полной дубиноголовости. И вопросы странные, о чем, видишь ли, разговаривали с Ветлугиным… Так он и рассказал, о чем, как же! Затуманить милиционеру мозги терминологией – проблемы не возникло. Но ведь тот толком и не слушал, так, головой кивал: "Ах, диссертация… Да-да!.. Ах, трудности временные… Ну, конечно!.." А думал явно о другом. О чем он думал? И странный поворот – настроение, видишь ли, его заинтересовало. С какого бока тут ветлугинское настроение? Надо узнать осторожно, всплывала эта тема в разговоре с остальными или нет.
Вчерашний визитер казался поумнее, от разговора с ним удалось отбиться, отвертеться, так, несколько дежурных вопросов. Зато с Мариам этот вчерашний чуть не два часа трепался. Опять же о чем? У этих баб язык, как помело, общеизвестно. И печально. Она еще вчера говорила, что мужик этот не столько спрашивал, сколько ее слушал. То-то небось довольна была, сучка. Выходило, по ее словам, что-то вроде лекции блаженной памяти общества "Знание". Так то по ее словам, а на деле? И почему он это свое дилетантское любопытство на Мариам обратил, а не на него? Оно и хвала небу, конечно, но после Деда за главного – он, а обратились к Кайгуловой. Странно… А глаза у вчерашнего нехорошие, опасные. Снайперские глаза… Сегодняшний тип вроде попроще выглядел, хотя… кто их знает. С каких бы, кстати, резонов один милиционер другого сменил? Сплошные вопросы, и чувство, будто по минному полю прогуливаешься.
Алаторцев достал кювету с образцом из отсека, секунду подумав, извлек и контрольную кювету. Досадливым жестом выплеснул содержимое в раковину, затем тщательно отмыл два хрупких кварцевых параллелепипеда, сполоснул бидистиллятом. Обращаться с кюветами следовало предельно бережно, не дай бог, разобьешь или поцарапаешь рабочие грани. Новые достать сложно, даже за хорошую наличку. А у него заметно подрагивают руки. Проклятая жизнь. Проклятые нервы. Проклятый Дед со своими проклятыми замшелыми принципами.
Он подсушил чистые кюветы смесью Никифорова, залил в контрольную три кубика профильтрованной питательной среды. Теперь образец. Алаторцев аккуратно, стараясь не взболтать, отобрал автодозатором из прозрачного слоя жидкости в центрифужной пробирке еще три миллилитра и перенес их во вторую кювету. Руки дрожали уже слабее, со стороны незаметно. Да и кто смотреть будет, свои дела у всех. Не расплескать бы, заново кюветы мыть придется… Так. Кюветы на месте, программа на спектр пропускания из памяти вызвана. Андрей захлопнул крышку кюветного отсека и запустил программу на исполнение.
Мысли крутились далеко от работы и какие-то рваные, это у него, тонкого и уверенного аналитика. Симптомчики, однако: самое надежное оружие подводит. Испугался он, что ли? Не-ет, это фигушки вам всем. Пугаться раньше надо было, а сейчас эта роскошь недопустима. Растерялся, разболтался, распустился. Не сметь. Взять себя в руки. С кем еще говорил сегодня милиционер, кроме своих, в лаборатории? С Володиным. Ну, это на здоровье. Второго такого дурака, как наш шибко ученый секретарь, по всему отделению не сыскать, его головушкой танковую башню заклинивать. Да-а, вот сдуру и наболтает, чего в его дурацкую башку стукнет… Тем более с его-то нежным к лаборатории и к нему, Алаторцеву, отношением. Чушь, не это главное, собака лает – ветер носит. Не это главное, не это! При чем здесь список непонятный, откуда вообще интерес к этой теме? У кого прояснить, а? У Мариамки? Придется, но ведь догадлива, зараза. Интуиция опять же их бабская, хваленая, мать бы ее с перехлестом через семь гробов! С Марьяшей сейчас, как с бомбой невзорвавшейся, надо, и по шерстке, только по шерстке. Завтра похороны, на поминках тоже появиться придется, не фиг от коллектива, горем убитого, отрываться. С поминок – сюда? Суббота, в институте пусто, да хоть бы и все директорские стукачи хором распелись – горе у нас, отвяньте, имеем право. Венок и пожрать здесь для своих Вацлав организовал. По две сотни, деньги символические. Пусть официальщина – ладно, не отвертеться, а тут – на фиг, на фиг. Может же у человека голова разболеться. От переживаний горестных. Пусть Кайгулова за двоих отдувается, ей лишний раз сопли пораспустить и ранимость натуры показать в крутой кайф. А Вацлав меня не любит, завидует, шляхтич недобитый. Знал бы, дурак, чему! Марьяшку в воскресенье затащить к себе, оставить на ночь и оттрахать до зубовного скрежета, это ей на время мозги затуманит. Средство проверенное. Но до чего неохота, бож-же ты мой! Не до траха сейчас, ох не до траха…
Он резко, злобно встряхнул головой, отметая крутящийся в ней сумбур. Оторвал кусок миллиметровки с записью спектра, промерил ширину пиков, их высоту и вчерне обсчитал площадь. Можно было подождать распечатки результатов, на то и программа, но не хватало терпения. Жила еще в Алаторцеве надежда на чудо.
Чуда не произошло. Концентрация продукта в пробе была низкой. Недопустимо низкой. Псу под хвост шла полугодовая работа, ни один сорт мака не дал устойчиво повторяющихся результатов. Он зримо представил себе ошибочку, мелкую неточность, которая сидела, паскуда, где-то в его рассуждениях и мерзко скалилась на него. Внешне ошибочка напоминала жирную облезлую крысу с отвратительным голым хвостом. Из его детства прибежала, не иначе. Ему было лет шесть, не больше, когда на даче, поздно вечером, он увидел на пороге своей мансардочки такую крысу. Испугался до одури, мать потом чуть не час успокоить не могла. Надо же, когда вспомнилось…
Андрей чувствовал чугунную, удушающую злобу, особенно тяжелую и едкую от того, что показывать ее, сорвать на первом подвернувшемся под руку человеке было нельзя. Он вытер вспотевший лоб, глубоко вздохнул и кривовато улыбнулся.
"А ведь влетел ты, Алаторцев, – подумал Андрей. – Чем отчитываться перед Феоктистовым, тем более сейчас, после моей "просьбы", – непонятно. Какие и за кого только отчеты не писал, но вот бандиту отчитываться не приходилось. Опыта у меня нет соответствующего, а пока его приобретешь – на кусочки порежут. Мелкие. И писанина Феоктистову без надобности, материал подавай, результат, которого нету и будет ли – бог весть. А реверс не пройдет, нет у меня обратной дороги. Даже если деньги ему вернуть. Где их взять, кстати? Он волчара тот еще, второй раз я ему глазки хищные не запудрю. И большой вопрос, удалось ли тогда запудрить. Молчит, сволочь, ни да, ни нет. Знает, что я на крючке, и уверен, что не сорвусь. Этой братии человека убить – что высморкаться, и хорошо еще, если просто убить. Рвать когти прямо сейчас? Не могу. Не хочу. Ни денег, ни проработки – куда, материалы все сырые, да и обидно. Ведь вот же, рядом все, какого ж долбаного рожна не хватает? Только зачем, Андрей Андреевич, с собой в прятки играть, несолидно как-то. Страусиная политика никого до добра не доводила. Искры божьей мне не хватает, интуиции Марьяшкиной. С каллусом она меня вытащила. Ненадолго, не до конца, но – вытащила! Что, если и с суспензией вытащит, а? – Мысль эта давно крутилась у Алаторцева под носом, завлекательно поглядывала в глаза и виляла хвостиком, что твоя приблудная дворняга. Но додумывать ее до конца Андрей не хотел, загонял в подсознание. И вот пришла-таки пора… Только ведь придется ей все говорить, карты на стол. Если я что и утаю, то с ее знаниями сама додумается, странно, как до сих пор меня в оборот не взяла, дите наивное. Как она среагирует, если рискнуть и выложить ей все, прямым текстом? Как ее психологически подавить, переиграть, наконец? Кнут и пряник… Кнутом я ее не сломаю, а пряничком, а? Ведь как втюрилась тогда до умопомрачения, баба, она и есть баба при всех талантах, так и до сих пор смотрит, как юродивый на чудотворную икону, аж противно. Жениться на ней, что ли, для пользы дела? А там видно будет. Дескать, осознал и понял силу моей к тебе, Марьяша, любви! Счастье – это когда тебя понимают, – ее любимая цитата из какой-то сопливой мелодрамы, – и прочие трали-вали из среднепозднего Окуджавы… Никто меня в мире не понимает, ты одна! Отсюда, с железной логикой, "и сча-а-а-стлив буду лишь с тобо-о-ю, трам-пам-пам!". Гм! А несчастье – это когда тебя раскусили. Моя любимая цитата. Из Андрея Андреевича Алаторцева. Так вот, надо, чтобы не раскусила. Но есть у меня на Марьяшу козырь неубиенный, есть. Сколько раз заводила разговор, что ребенка от меня хочет. Господи, вот больше не от кого! Холера с ней, пообещаю ребенка. И не только пообещаю, но и заделаю. Это ее по рукам и ногам свяжет, не рыпнется. Вполне нормальная сделка: ты мне – доработку по суспензии плюс молчание в теплую тряпочку, а я тебе – так и быть, долгожданного киндера со своей фамилией и отчеством, все по закону. И наслаждайся, милая, киндеровыми засраными пеленками и сопливым носом. Почему они все такие сучки и самки? Одно хреново – так вот откровенно ей условия не выложишь, придется разводить турусы на колесах с привлечением шедевров мировой лирики. Противно донельзя, но придется, провались оно все пропадом…"
Алаторцев присел за стол и механически, продолжая думать о своем, стал заносить в личный рабочий журнал результаты последней серии. Кайгулова подошла к нему сзади, тронула за плечо:
– Андрей, что с тобой? У тебя лицо перевернутое совсем! Ты из-за Деда так? – Мариам тяжело вздохнула.
Андрей резко обернулся.
– А, это ты… Да все вместе навалилось: Дед, этот дурак из органов все утро работать не давал, серия идет сикось-накось, голова второй день тяжелая, как с похмелюги. Давление, наверное, – он помолчал и продолжил нарочито небрежным тоном, снова отвернувшись и глядя невидящими глазами в журнал: – А что это ты за список какой-то непонятный упоминала утром? Наркотики тут при чем? Эти друзья из ментуры интересовались?
– Фу, Алаторцев, что за жаргон: "ментура"… Нашел из-за чего переживать!
"Я не переживаю, дура. Я боюсь", – подумал он.
– Проверка плановая или что-то в этом роде. Меня вчера Лев Иванович спросил, он мне, кстати, понравился, не то что чинодрал этот: глаза оловянные, и двух слов связать не может. Я и присоветовала взять у Вацлава список наличных реактивов лаборатории, пусть убедится, что мы чисты, как слеза младенца. Он, наверное, десять раз забыл про это, видишь, сегодняшний полковник даже удивился. Андрюша, а полковник – это большой чин у них? Вроде завгруппы у нас или выше?
– Мне откуда знать, нашла специалиста, – раздражения в голосе Алаторцев скрыть не сумел. "Большой, идиотка наивная. Мне хватит, особенно двоих полковников главного управления, за глаза, – злость на Кайгулову была готова вот-вот плеснуть наружу. – Тот забыл, этот удивился. Не оперативники, а детский сад прямо. Но откуда этот интерес? Ведь никому ничего Ветлугин не говорил. Не успел. Постой-ка…" Мысль, важная догадка крутилась совсем рядом, но никак не давалась в руки. Это было мучительно, как боль в гнилом зубе. Алаторцев прикрыл глаза и усилием воли подавил закипающее бешенство.
Ничего этого не заметившая Мариам положила руку Андрею на голову и ласково поворошила волосы.
– Я спросить тебя еще раньше хотела, да все не до того было, а утром этот Крижко, или не помню как там его, напомнил, – она продолжала рассеянно перебирать тонкими пальцами его волосы, Мариам вообще очень любила прикасаться к Алаторцеву. – О чем ты все-таки с Дедом в понедельник говорил, Андрюша? Вы вправду из-за твоей докторской пересобачились? Странно… Переживаешь теперь, наверное.
– Святый боже, да почему пересобачились? С какого фонаря ты это взяла?! Надеюсь, ты впечатления свои при себе оставляешь или "по секрету всему свету", ментовню эту включая?
– Мне-то не ври. Про Деда не скажу точно, а ты, Андрюшенька, из его логова вылез, только что не оскалившись. Бог с тобой, не хочешь – не говори. Что до "впечатлений", – она фыркнула, очень похоже скопировав интонацию Алаторцева, – то никому это не интересно. Хотя, – Кайгулова удивленно посмотрела на Андрея, – хотя да. Спрашивали они про дедовское настроение, а вовсе даже не про твое, и вчера, и сегодня. Я еще удивилась, что он, гимназистка румяная, настроением его интересовался?
– И что ты отвечала? Да перестань ты в моей прическе рыться, я не павиан, и блох там нет.
– Грубиян ты, Алаторцев! – Мариам прижалась грудью к затылку Андрея. – Ничего не отвечала, я не психолог и за Дедом слежки не веду. Откуда я знать могла, как дело обернется, – она нахмурилась, – ну, что убьют его. Всегда так бывает, когда случается что ужасное, то начинают говорить: вот, мол, предчувствовал человек, сердце – вещун и все такое… Глупости это. Ничего людям предчувствовать не дано, и слава всевышнему, а то не жизнь была бы, а тихий ужас.
– Тебе не биологом, а философом быть, – Алаторцев несколько успокоился, – а про диссертацию не бери в голову. Я с тобой посоветуюсь попозже, вот с текучкой разберусь только.
– Дед со мной на прошлой неделе тоже о тебе говорил, вроде как советовался. Ты в этот день, четверг прошлый, по-моему, в библиотеке сидел, он до меня и докопался. Это же Дед – раз интересное что-то почуял, перспективное, так вынь да положь неформальное научное общение. Я тогда значения не придала. Но его не твоя официальная тема интересовала, а наши работы по Papaveraceae. Удивлялся, почему тебя маковые заинтересовали, тематика твоя ведь злаковая, вообще-то. Пшеница, кукуруза… С любопытством расспрашивал, просил последние записи по сортам показать, планом-схемой дальнейшей работы очень интересовался.
– И… ты показала все? – Голос Алаторцева дрогнул, но Кайгулова ничего не заметила, лишь все теснее прижималась грудью к его голове.
– А чего тут секретить, от Деда тем более? Удивилась маленько, что он со мной все обсуждает, а потом подумала – и правильно, основную идею как-никак я тебе подбросила, я же умничка, правда? – Она победно и ласково улыбнулась, оглянулась по сторонам и, нагнувшись, поцеловала Андрея в макушку. – Я еще потом посоветовала Деду эту тему на межлабораторный семинар вынести, а дальше – чем черт не шутит – можно бы и на симпозиум тбилисский как постерный доклад оформить. Смотались бы в Грузию с тобой, к Вахтангу в гости напросились бы, киндзмараули под шашлычок попили…
"Что ты несешь, кретинка, бог ты мой! Межлабораторный… Симпозиум… Киндзмараули… А вместо Тбилиси Нарым не желаешь?.. Та-ак. Отсюда он рыть и начал. Теперь малость понятнее. А в понедельник устроил мне "межлабораторный семинар" по полной программе. И все равно нескладушки. Откуда ментам про это знать? С кем эти ищейки говорили, кроме наших? Прокуратура? Нет, им-то откуда? Стой, стой!.." Та самая неуловимая мысль всплывала из глубины подсознания все ближе.
– Слушай, ты мне позавчера говорила, напомни: откуда первый раз этот, как бишь его, Буров? Дуров? Откуда он нам первый раз позвонил? Ты еще трубку снимала, когда я в боксе сидел.
– Он – Гуров, Лев Иванович. А ты не придуряйся, Отелло ревнивое, мало ли что он мне понравился, – она снова поцеловала Андрея. – От Людмилы Александровны звонил.
Все. Он ухватил мысль за жабры и больше ее не выпустит. До разработки лаборатории менты были дома у Людмилы Александровны!