* * *
Сергей Переверзев тоже был единственным сыном в семье, но в семье совсем другой. Если у Алаторцевых весь мир вращался вокруг "маленького принца" Андрюшеньки, то у Переверзевых центром и непререкаемым авторитетом всегда оставался отец, крупный военный теоретик, генерал уже в тридцать восемь лет и начальник одного из самых престижных военных училищ страны. Потомственный военный, человек исключительной порядочности, по словам многочисленных недругов, помешанный на офицерской чести, он смотрелся белой вороной в ряду дряхлых посредственностей, мздоимцев и жуликов в погонах, которыми блистал наш генералитет к началу злосчастной афганской авантюры. При этом Переверзев-старший отличался тяжелым, деспотичным характером, чуть ли не молился на дисциплину, и детство Сергея в силу этих причин никак не назовешь радостным и беззаботным, тем более что мальчик пошел скорее в мать – молчаливую и несколько флегматичную домохозяйку, относящуюся к мужу с робким обожанием.
Сергей уважал отца, но не любил его и тяготился казарменной атмосферой семьи. Он старался проводить дома возможно меньше времени, подолгу засиживался у Алаторцевых, где ему всегда радовались и, обладая натурой открытой, доверчивой, как многие физически очень сильные люди – он не только по созвучию с фамилией получил в классе кличку Верзила, довольно быстро стал относиться к Андрею как к лучшему другу.
Переверзев серьезно занимался спортом, причем по настоянию отца исключительно "настоящими мужскими" его видами – сначала боксом, где дошел до второго места среди юношей Москвы в полутяжелом весе, а в десятом классе и необыкновенно модным в ту пору кунг-фу.
Любовь любовью, но от влияния такой сильной личности, как отец, на его жизненные цели и ориентиры Сергей, конечно же, избавлен не был. Он просто не мыслил себя вне армии, ведь все Переверзевы вплоть до прадеда – русские офицеры, честно и храбро служившие Отечеству. Однако путь в военное училище ему, по иронии судьбы, был закрыт. Отец категорически потребовал, чтобы сын сперва отслужил действительную на общих основаниях и лишь после этого… Может быть, здесь сказались подсознательные опасения генерала Переверзева – как бы не подумали, что он спасает сыночка от солдатской лямки. Он помог Сергею лишь в одном, и того призвали в ВДВ, куда бы он наверняка попал и без отцовской протекции. Сергей оказался в кровавой афганской мясорубке. Алаторцев даже получил от него два письма, из Кабула и Кандагара, после чего совершенно забыл о Переверзеве, чтобы встретиться с ним лишь через двадцать лет…
"Резервный" год Андрею Алаторцеву не понадобился. На семейном совете было решено, что от добра добра искать не следует, Андрюша при осторожной материнской подстраховке спокойно и без всяких усилий поступил на биологический факультет МГУ. Он учился легко, не напрягаясь, хотя и без особого интереса, и уже к началу четвертого курса перешел на индивидуальный план. Впереди четко вырисовывалась аспирантура, да и дальнейший путь представлялся ровным и накатанным. Алаторцев не отдавал предпочтения какому-то одному направлению биологии, увлеченность чем бы то ни было всегда оставалась для этого человека недоступной и непонятной. По большому счету, ему было все равно, в чем специализироваться, и можно смело утверждать, что физиологом растений Алаторцев стал случайно. Преддипломную практику Андрей проходил в ИРК и тогда же познакомился с веселым, энергичным, совершенно нечванливым сорокавосьмилетним доктором наук Александром Ветлугиным.
Андрей отличался трезвым аналитическим умом и прекрасно понимал, что сам в науке ничего выдающегося создать не сможет, если и приподнимется над средним уровнем, то ненамного. Это не радовало его, но признавалось как данность. Поэтому он искал сильного лидера, за спиной которого можно держаться, как в велосипедной гонке преследования, чтобы в нужный момент "стрельнуть с колеса". В Ветлугине он силу чувствовал. Алаторцев, когда это ему требовалось, мог становиться человеком редкостного обаяния, он умел нравиться людям. С блеском защитив диплом и впервые опубликовавшись по его материалам, он стал аспирантом Ветлугина и с ходу включился в работу лаборатории. Работать Андрей умел, кроме того, у него обнаружилось очень ценное качество, позволившее ему скоро стать почти незаменимым.
В любом научном коллективе есть люди, производящие, выдающие "на гора" новые идеи, предположения, торящие еще не изведанные пути. Чаще всего большая часть их идей не выдерживает проверки и потом забывается, неизведанные пути ведут в никуда, и вот тут роль проверяющего становится исключительно важной. Это напоминает стрельбу на траншейном стенде: кто-то подбрасывает тарелочки вверх, а кто-то точными выстрелами разбивает их. Вот такими способностями стрелка Алаторцев обладал в полной мере, а о количестве тарелочек беспокоиться не приходилось, Ветлугин буквально фонтанировал идеями, по большей части сумасшедшими, и уже через год искренне не понимал, как он раньше обходился без Андрея, не по возрасту рассудительного, предельно аккуратного и хладнокровного.
Алаторцев приобрел славу первоклассного методиста. Он быстро понял, что идеи идеями, но как, скажем, определяли белок по Бредфорду, так и будут определять; как ссылались в любой статье на способы получения каллуса, так и будут ссылаться, и если ты что-то умеешь делать лучше всех, то идеи и объекты исследования к этому "чему-то" приложатся. Далеко не обязательно свои идеи.
Серьезная наука антидемократична по самой своей сути, ее делают личности, а не коллективы, или, применительно к нашему времени, коллективы, возглавляемые личностями. Да, в науке испокон века процветал, процветает и будет процветать феодализм, но Алаторцеву повезло: он попал под власть умного, доброго и бесконечно доверчивого сеньора, что случается очень нечасто. Совсем незаметно, как-то само собой, получилось так, что все больше и больше различных административных, организационных и технических вопросов стал решать при полном одобрении Ветлугина Андрей Андреевич Алаторцев. Порывистый, хотя внешне это совсем не проявлялось, зажигающийся Ветлугин с превеликим удовольствием отдал "на откуп" надежному, абсолютно преданному лаборатории и лично ему молодому ученому эту скучную, занудную часть своей завлабовской ноши, а сам погрузился в чистое творчество. Он почти сразу стал воспринимать Андрея как человека своей команды, своего клана, чувствовать ответственность за него и сеньорскую обязанность поддержать всегда и во всем. Ветлугин ошибался. Андрей никогда не был членом какого-либо клана, кроме одного – состоящего из него самого.
Алаторцев в совершенстве владел искусством тонкой, почти незаметной лести, тем более что его шеф и вправду был яркой, незаурядной личностью, выдающимся талантом – это признавали даже его недоброжелатели. Зачастую такие люди перед лестью беззащитны; Ветлугин не стал исключением.
Со временем начала научной карьеры Андрея Алаторцева совпала краткая и несуразная история его семейной жизни. Женился он просто потому, что подошел срок и надоели беспорядочные связи бог знает с кем и бог знает где. Может быть, ко всему прочему, он единственный раз захотел порадовать состарившихся родителей, особенно мать, мечтавшую о внуках. Подобралась и прекрасная партия – его ровесница, довольно красивая и неглупая девица из очень известной и влиятельной в московских театральных кругах семьи. Девице тоже надо было устраивать свою судьбу и, как она выражалась, "сходить замуж". Кажется, ее звали Ирина… Как-то в лаборатории, уже после развода, в ореоле "непонятого и покинутого", он проговорился: "Нас сводили, как породистых собак на случку", вызвав недоуменную и несколько презрительную усмешку Ветлугина.
Совместная жизнь двух законченных и убежденных эгоистов первые два года как раз напоминала вежливую грызню этих самых породистых собак при полной, как признавали оба, "сексуальной гармонии". Тянуться бы этому браку и тянуться до золотой свадьбы, но тут родилась дочь. Эти дни Алаторцев вспоминал с тоскливым ужасом. Он никак не мог взять в толк, с какой стати это вечно орущее, гадящее под себя существо с бессмысленными, как пуговицы, глазами, не вызывающее у него никаких чувств, кроме тяжелого недоумения, он должен полюбить. Бр-р, какая нелепость! Жена же – материнский инстинкт у нее вдруг остро пробудился – полностью погрузилась в новые мысли и заботы о дочке, места в которых Андрею Алаторцеву не находилось совершенно. Изначально не слишком-то нужный ей, он стал лишним абсолютно и такого предательства "себя, любимого" простить, конечно же, не мог. Его основным жизненным принципом давно стала одна-единственная мысль, одно устремление: "Живи так, чтобы тебе было хорошо", и вот опять, как в детстве, "они" не позволяют ему этого, мешают ему и не любят его…
Алаторцевы развелись быстро и безболезненно, аккуратно разделив свадебные подарки – ей досталась двухкомнатная кооперативная квартира, Андрею – бежевая "шестерка". Алаторцев сделал выводы: он навсегда зарекся иметь с женщинами сколько-нибудь серьезные и к чему-то обязывающие отношения. Постель, легкий приятельский "трах" – сколько угодно, зачем идти против природы, но и не более!
Тяжелее всего этот развод переживала Ольга Петровна, ей казалось, что обида, нанесенная "этой самкой" ее дорогому сыночку, чудовищна, и было безумно жалко долгожданную маленькую внучку, которую она успела полюбить. Больное сердце не выдержало, но бог был милостлив к ней, и она умерла мгновенно. Смерть эта подкосила Алаторцева-старшего, за какой-то месяц превратившегося из пожилого, но еще, как говорится, "видного" мужчины в дряхлого старика. Он пережил жену на два года и умирал мучительно, его спалила саркома. Он был уверен – тут не обошлось без многократно нахватанных в различных "проектах" доз, но была бы Оленька жива, болезнь отступила бы. Совсем перед смертью, в удушливом полубреду от наркотиков и анальгетиков, он болел душой о сыне, любимом Андрюшеньке, который один останется на негостеприимной этой планете…
И в двадцать семь лет Алаторцев остался один в просторной трехкомнатной квартире своего детства на Кутузовском проспекте. Смерть родителей болью отозвалась даже в его бронированном сердце, но вскоре боль эта переплавилась в неожиданное чувство – вот, опять как в детстве, – теперь уже "они" совсем оставили и ни в чем помочь не смогут.
Как раз в это время в его жизни появилась Мариам Кайгулова.
Глава 5
Утро следующего дня выдалось просто изумительным: солнечным и теплым, Москва встречала бабье лето. Но настроение Гурова погоде за окном не соответствовало совершенно: сидя друг напротив друга в своем, уже прокуренном, кабинете, они с Крячко вяло продолжали вчерашнюю пикировку. Вечером Лев подробно рассказал ему о своих встречах и беседах, даже попытался по горячим следам просветить Крячко на кайгуловский манер. Он поделился со Станиславом пришедшими в голову соображениями, но вся беда была в том, что оставались они слишком зыбкими и неопределенными. Сейчас все зависело от работы экспертов – пока не установлена личность безголового киллера и способ его устранения, расследование будет пробуксовывать. Чтобы делать предположения и выводы, нужно иметь материал, и Льву отчаянно хотелось поторопить парней из экспертного отдела, хотя он знал по опыту – бесполезно… Станислав Крячко испытывал нечто схожее, и оба они были немного раздражены. Наверное, что-то подобное чувствует мотор, работающий на холостых оборотах.
– Да откуда у тебя эта железная уверенность, что мы нарвались на заказное убийство? – Крячко демонстративно пожал плечами. – Фактов – кот наплакал, ну подъехал этот безголовый аккурат к собачьей прогулке, где уверенность, что не совпадение? Корыстные мотивы ты что, сразу отметаешь? Или еще какие-то, ну ревнивого мужа молоденькой лаборантки хотя бы…
Разговор шел уже даже не по второму, а как бы не по пятому кругу. Станислав Васильевич Крячко мог иногда проявлять редкостное упрямство, и, надо сказать, случалось в их совместной работе, что это приносило большую пользу. Но сейчас Гуров завелся.
– Корыстные, говоришь? – в голосе Гурова отчетливо звучало раздражение. – Вон, папочку перелистай и ознакомься с материальным положением потерпевшего, ох и богат дядечка был, не счесть алмазов в каменных пещерах! Да не трудись, я напомню: кроме квартиры, приватизированной на жену, дачка-развалюшка с десятью сотками у черта на куличках, потрепанная "бээмвэшка" и чуть больше сорока тысяч "деревянными" на срочном вкладе. Плюс – библиотека отличная, это я сам видел. А вот тебе и версия, – Гуров поморщился, – к мотивам. Сын покойного, Павел Ветлугин, известный, кстати, в Питере пианист, инкогнито прилетел в столицу и ухлопал папу с целью получения наследства. Про маму позабыл от волнения. Потом оторвал голову сидевшему за рулем сообщнику и ближайшим рейсом улетел домой, чтобы вовремя с матушкой поговорить! За ордером на арест вдвоем в прокуратуру двинем или сам управишься? Думать надо. Я не доктор, у меня готовых рецептов нет.
– Вечно ты, Лев, с подколами своими дурацкими, – Крячко скорчил жалобную гримасу. – А сам? "Кто-то", "почему-то", – передразнил он. – Прямо тебе мафия международная…
– Не болтай дурость – не будет подколов, – Гуров разошелся не на шутку. – И вообще, этот тип в "девятке" сам себе голову в припадке раскаяния отчекрыжил. А академика угробил из-за любви к искусству или, еще лучше, из-за маниакальной ненависти к собакам породы ротвейлер и их хозяевам… – Лев скривился, как от кислого. – Самое смешное, что я прекрасно тебя понимаю, самому поперек горла в заказное влезать, мы с тобой не мальчики – знаем, сколько из таких дел раскрывается, – хрен да маленько, даже самые громкие. А ведь по ним тоже не лопухи работали. Вот ты и боишься на пару со мной в лужу сесть, и скажи, что не так! Молчишь?
– Что тут скажешь? – Станислав досадливо махнул рукой. – Ждем этих ученых копуш из экспертизы. И друг на друга не вызвериваемся, – добавил Крячко и похлопал Гурова по плечу.
Ждать пришлось не слишком долго. Первым посетил друзей молоденький старший лейтенант из отдела по борьбе с оборотом наркотиков со вчерашним списком, полученным Гуровым у Вацлава Твардовского. Он, немного смущаясь и запинаясь, – полковники Гуров и Крячко у молодежи управления считались фигурами почти легендарными, – прояснил ситуацию с этим злосчастным списком.
По его словам, выходило, что хотя "дурь" при большом желании можно получить хоть из манной каши, вроде как самогонку из табуретки в известном романе Ильфа и Петрова, но в данном случае просматривалась пустышка. Ничего ценного с точки зрения наркомана в списке не значилось, а попытка "что-нибудь такое с выпендрежем просинтезировать из этого барахла" столкнулась бы с непреодолимыми технологическими и финансовыми трудностями. Попутно старлей подтвердил, что да, брали их ребята из отдела в Беляево некоего фрукта с ангидридом, но с ИРК тот близко рядом не стоял, а ангидрид уксусный нужен их шизанутым клиентам, чтобы… Тут уже досыта накануне наевшийся высоконаучных сведений и успевший своими словами пересказать их Крячко Гуров отправил старлея восвояси. Лев не особо и надеялся на успех в этом направлении, он сразу поверил Кайгуловой, но настроения сыщикам это не подняло.
Затем позвонили из баллистической лаборатории. Гуров не захотел выслушивать важные сведения по телефону, дожидаться оформления официальных актов, и через пятнадцать минут в их кабинет вошли еще двое, тоже довольно молодых, экспертов. С одним из них удалось разобраться быстро. Он всего лишь подтвердил то, что сомнений и так не вызывало. Все три пули, убившие Ветлугина, выпущены именно из того ПМ, который обнаружен в кармане безголового трупа. Пистолет – "чистый", в их картотеке не значится.
– Почему этот паразит пистолет не выбросил, если и впрямь заказное? Почему с трех пуль сразу "холодным" не положил почти в упор, киллер косорукий? – пробурчал ни к кому не обращаясь Крячко. – Почему в живот, а не в грудь или в голову, как положено у этих мерзавцев?
– А не успел он "макара" выбросить, может, собирался как раз, – заметил второй, до того молчавший парень, – тут его и рванули…
– Как? Кто? – Вопросы Гурова и Станислава прозвучали почти одновременно.
– Кто, не скажу, вероятно, заказчик, если покойничек киллером трудился, – парень помолчал, – а вот как… Я про такое только слышал, встречаться не приходилось. Помните, у него не только голова, но и кисть руки оторвана. Левая. Да и осколки мы обнаружили, хотя и повозиться с ними пришлось. Вот вы, Лев Иванович, представьте, – парень повернулся к Гурову, – что по сотовому звоните. Номер набираете, ну и так далее. Поняли? Мобильник у него в руке рванул, аккурат как он его к уху поднес.
– Постой, – Станислав Крячко даже вскочил, – какой, к дьяволу, мобильник? Это ж не граната или мина, чему там взрываться?
– Микрозаряду тринитротолуола, мелинита или еще какой дряни, это не суть важно, – вот чему. В эквиваленте – граммов десять-пятнадцать. А что не граната, – продолжил он задумчиво, – так не знаю, как там наши в Афгане, но штатники во Вьетнаме когда еще такую пакость использовали. В авторучки заделывали, в блоки со жвачкой, говорят, даже в детские игрушки. Читал я, что и немцы в Отечественную похожим дерьмом баловались. Руки с гарантией отрывало, а чем телефон сотовый хуже авторучки?
– Да, но детонатор? Ведь, – Гуров недоуменно посмотрел сначала на Станислава, потом на эксперта, – не из воздуха же он эту проклятую трубку достал. Почему же этот похабный мобильник лежал себе у него, скорее всего, в кармане – и хоть бы хны, а потом, в нужный кому-то момент, хряснул! Не сам ведь этот тип его подорвал, уж больно нестандартное самоубийство получается! По радио, что ли?
– Не по радио. Проще. И надежнее. – Эксперт достал из кармана пиджака небольшой металлический цилиндрик. Больше всего он напоминал патрон к "ТТ" с удаленной пулей, из которого торчали несколько тонюсеньких разноцветных проводков. – Пиропатрон программируемый. Это не совсем такая фиговинка, но похоже очень, принцип один. Их вставляют в металлические кейсы с важными документами, курьеры с почтой дипломатической такие кейсы используют или, – он усмехнулся, – акулы бизнеса. Стоит он, правда, преизрядно. И в магазине "1000 мелочей" не продается. Зато даже если кейс окажется в руках не у того, кого надо, то при попытке вскрыть или неправильном наборе кода "пы-ых!", и внутри остается один пепел. Есть и покрупнее, для сейфов. Вы про такие наверняка слышали. Буржуи их давненько используют, да и наши приобщаться начали к мировому опыту, про спецслужбы уж и не говорю… – Он усмехнулся: – Но знаю.
– Это получается, – задумчиво протянул Крячко, пристально разглядывая пиропатрон, – какой-то неизвестный тип запихал похожую штуку в трубу, сук-кин сын…