Гуров хотел что-то возразить, но генерал остановил его жестом, дающим понять, что все проблемы можно будет обсудить в отсутствие майора. Орлов не верил в виновность Марии, но положение обязывало его быть беспристрастным. Впрочем, Гуров и сам это прекрасно понимал. Поэтому и промолчал. А Свиридов тем временем продолжил:
– Товарищ полковник вполне логично изложил, почему мы не можем утверждать, что Строева была в кабинете Левицкого. Но где доказательства того, что она там не была? Где эта простая штука, именуемая алиби? – Майор обвел глазами присутствующих. Все молчали. Поскольку хоть какого-нибудь завалящего алиби у Строевой не было. – Поймите меня правильно. Я не хочу делать поспешных выводов, но мы точно установили несколько фактов. Во-первых, Левицкий приглашал Строеву к себе в кабинет. Во-вторых, ей эту просьбу передавали. В-третьих, ее видели около лестницы приблизительно сразу после убийства. В-четвертых, нет никаких доказательств того, что Строева действительно отказалась выполнить распоряжение своего руководителя. Ну и последнее. У Левицкого в кулаке была зажата пуговица с костюма Марии. Того самого, в котором она была на сцене. Мы не можем не считаться с этими фактами.
Майор замолчал, и в кабинете повисла гнетущая тишина. И Орлов и Крячко считали, что Мария не могла убить худрука. Но Свиридов был прав. С приведенными фактами поспорить было трудно. Более того! Их было вполне достаточно для того, чтобы подвести Строеву под статью. И самой мягкой ее формулировкой было бы "непредумышленное убийство при самообороне".
Гуров тоже прекрасно понимал это, но сдаваться не собирался. Какими бы серьезными ни были факты, приведенные Свиридовым, все мог решить только пистолет. На нем просто не могли обнаружить отпечатки пальцев Марии. Как, впрочем, и любые другие отпечатки в случае их отсутствия. Но даже и это давало шанс. Поскольку никто из видевших в тот вечер Строеву не утверждал, что она была в перчатках или несла их в руках.
– В чем-то я согласен с утверждением майора, – прервал затянувшееся молчание Гуров. – Но у нас пока остается экспертиза пистолета. Дактилоскопическая и баллистическая. Я не думаю, что эксперты быстро с ней управятся, а Мария устала после спектакля. Да к тому же обвинения в убийстве потрепали ей нервы. Давайте отпустим ее домой и продолжим разговор утром.
– Лев Иванович, я прекрасно понимаю ваши переживания по поводу самочувствия супруги, но подождите еще десять минут. – Свиридов посмотрел на часы. – Как только мы нашли пистолет, я сразу отправил с ним человека в главк для того, чтобы поторопить экспертизу. Специалисты трудятся над ним уже больше часа, и результаты скоро должны быть.
– Хорошо, майор. Только десять минут, – усмехнулся Гуров. – Потом вам придется вызывать наряд, чтобы помешать мне увести отсюда Марию.
Но даже десяти минут ждать не пришлось. Буквально минуты через три после этой фразы сыщика в кабинет Орлова внесли предварительные результаты экспертизы. Свиридов мельком посмотрел на них и протянул бумаги генералу. Орлов, читая их, изменился в лице. На его высоком лбу появилась глубокая складка. А когда генерал поднял глаза, в них читались боль и сожаление.
– Закончить так быстро, как ты хотел, у нас, Лева, не получится, – растягивая слова, проговорил Орлов, стараясь не смотреть Гурову в глаза. – Тебе тоже придется ответить на ряд вопросов.
– Та-ак, дожили, – едко констатировал сыщик. – Меня тоже причислили к лику святых? И какие обвинения против меня выдвигаются?
– Пока никаких, – покачал головой генерал и оттолкнул в сторону Крячко, пытавшегося заглянуть в листы отчета через его плечо. – Просто тебе придется подробно объяснить нам, чем ты занимался с семи часов вечера до половины восьмого. Времени, как видишь, немного. Так что, надеюсь, у тебя найдется на этот срок алиби.
– А в чем, собственно говоря, дело? – оскалился Гуров. – Что тебе принесли в этих бумагах?
– Довольно много, Лева, – вздохнул Орлов и решился: – Во-первых, на барабане револьвера найдены совершенно четкие отпечатки пальцев Марии. Такие же, но немного размазанные, есть на рукоятке и спусковом крючке, – сказал он, игнорируя недовольный взгляд Свиридова. – Во-вторых, эксперты утверждают, что человек, убивший Левицкого, был выше метра восьмидесяти ростом. А если стреляла Мария, то она должна была сидеть на столе. Конечно, это только предварительные данные, но ими пренебрегать нельзя.
– Ну а что в-третьих? – стиснув зубы, поинтересовался сыщик, когда Орлов сделал паузу.
– А в-третьих, Лева, под ногтями жертвы нашли несколько волосков, – ответил генерал. – Чисто визуально они очень напоминают твои. И это бы ни о чем не говорило. Но! Левицкий убит из револьвера, на котором найдены отпечатки пальцев Марии. Выстрел был произведен с высоты, примерно равной твоему росту. У тебя нет алиби на это время. К тому же ты говорил Станиславу, что собирался заехать к жене в театр. И если учесть, что художественный руководитель театра проявлял сексуальные домогательства в отношении твоей жены, то сам посуди, какая мысль первой приходит в голову?
– И какая же? – Гуров хотел сразу расставить все точки над "i".
Орлов промолчал, но вместо него ответил майор. Перед тем как начать говорить, он посмотрел на генерала, взглядом спрашивая его разрешения. И, когда Орлов махнул рукой, сказал:
– Неприятная история получается, Лев Иванович. Не берусь ничего окончательно утверждать, но пока у меня единственная версия. Вы знали, что у вашей жены трения с худруком. Сегодня, приехав после работы в театр и не застав ее на месте, вы совершенно справедливо решили, что у Строевой случился новый конфликт. А когда ворвались в кабинет к Левицкому, то увидели, что ваша жена отбивается от него, а худрук пытается вырвать у нее пистолет. Тогда вы оттащили его и, забрав оружие у Строевой, в припадке гнева выстрелили в Левицкого. Вот и все, Лев Иванович. Еще раз извините, но факты упрямая вещь!
– Ты тоже так считаешь? – Гуров резко повернулся к генералу. Но тот в ответ лишь пожал плечами. Крячко тоже отвел взгляд в сторону.
– Вот так попали. На ровном месте и мордой об асфальт! – горько проговорил сыщик и что есть силы пнул ногой стул. – Валяйте, арестовывайте, сыскари. Мать вашу!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Наступившее утро было, пожалуй, самым неприятным за последние несколько лет жизни Гурова. Он проснулся с таким чувством, будто весь мир вокруг него перевернулся с ног на голову и все жизненные ценности, которыми так дорожил сыщик, отслоились от него, словно никчемная шелуха. Гуров чувствовал себя униженным и оскорбленным. Но понимал, что и сам не лучше обошелся с близкими ему людьми.
А началось все с этих проклятых волосков!
Впрочем, почему именно с них? Орлов начал подозревать своего друга и подчиненного сразу после того, как получил известие об убийстве Левицкого. За пару дней до этого события Гуров пришел на работу во взвинченном состоянии и, столкнувшись в коридоре с генералом, не удержался и рассказал об обостряющемся конфликте между Марией и художественным руководителем театра.
Орлов тогда посоветовал не брать все в голову. Но, узнав о смерти Левицкого, сразу вспомнил этот разговор. И Гуров пожалел, что вообще рассказал ему о ситуации в театре. Однажды нарушив незыблемое правило никогда и никого не впускать в свою личную жизнь, сыщик теперь жестоко расплачивался за это.
С профессиональной точки зрения генерал был совершенно прав, подозревая Гурова в соучастии в убийстве. Гуров понимал, что и сам с посторонним человеком поступил бы точно так же. Но он не был уверен, что подобные улики поколебали бы его уверенность в репутации старых друзей.
Сыщик не переставая спрашивал себя, стал бы он подозревать Орлова или Станислава в подобных обстоятельствах, и не находил ответа! Улики, найденные Свиридовым на месте преступления, были слишком серьезны, чтобы закрыть на них глаза. Но неужели их было достаточно, чтобы навсегда лишиться доверия друзей?
Вчера Гуров вспылил, увидев, что Орлов промолчал в ответ на обвинение майора, а Станислав старательно прятал глаза. Сыщик наговорил друзьям много неприятных слов, а пытавшегося вмешаться в разговор Свиридова и вовсе послал "по матушке". И только затем потребовал немедленно провести экспертизу его волос для сравнения с теми, что были найдены под ногтями трупа.
– Конечно, проведем, Лева, – ответил ему генерал. – Но завтра. А пока отправляйтесь с Марией домой и отдохните пару дней.
– Значит, теперь домашний арест? – усмехнулся Гуров. – А что потом, Петр? Бутырка?
– Да перестань ты вести себя как ребенок! – заорал Орлов, устав от обвинений Гурова. – Имеющихся у следствия улик вполне достаточно, чтобы посадить твою жену в следственный изолятор. Но никто не делает этого! Мы сомневаемся в том, что она или ты виноваты в смерти Левицкого. Но с существующими фактами разбираться придется. И ты знаешь это не хуже меня. Так будь профессионалом до конца, мать твою!..
Именно слова о профессионализме остудили пыл Гурова. Сыщик вдруг понял, что ведет себя глупо. И криками ничего не добьешься. Нужно действовать. И сделать все действительно профессионально.
– Хорошо, Петр, ты прав! – усмехнувшись, проговорил он. – Мне следует до конца оставаться профессионалом. Но конец этот будет совсем не тот, на который вы надеетесь…
– Лева, да перестань ты молоть чепуху. – Терпение потерял и Станислав. – Что, мы, по-твоему, горим желанием упрятать тебя за решетку? Не сходи с ума.
– А я и не схожу. Это не мой курятник. – С губ сыщика не сходила кривая усмешка. – Просто я сам возьмусь за это дело и найду того, кто так усердно пытается меня подставить.
– Ты этого не сделаешь, – спокойно оборвал Гурова генерал.
– Это почему? – удивился сыщик.
– Потому что твои действия в данной ситуации будут расценены как попытка замести следы преступления. Это на тот случай, если ты позабыл закон, – ответил Орлов. – И сразу хочу тебя предупредить. Если ты хоть раз покажешься около театра до тех пор, пока мы не разберемся с уликами, я тебя арестую. И в этот раз действительно отправлю в следственный изолятор. А теперь забирай Марию и уезжай отсюда. Пока окончательно не испортил мое мнение о себе…
Теперь Гуров, лежа на кровати с закрытыми глазами, вспоминал весь этот разговор. И стыда за свою несдержанность в его воспоминаниях было ничуть не меньше, чем обиды на друзей, усомнившихся в его невиновности.
Видимо, не зря в народе говорят, что утро вечера мудренее. Сейчас, заново прокручивая все происшедшее вчера вечером, Гуров понимал, что действительно вел себя как глупый мальчишка. Но теперь чувства гнева, недоумения и беспомощности сменились в его душе холодной решимостью. Сыщик не собирался сидеть дома и ждать у моря погоды. Он хотел разобраться в происходящем сам. И жестоко наказать человека, подставившего его и Марию.
Стараясь не разбудить спящую жену, Гуров осторожно сел на кровати. Вчера, по возвращении домой, у них был долгий и серьезный разговор, больше похожий на допрос, чем на душевную беседу любящих друг друга супругов.
Поначалу из-за этого они даже чуть не поругались. Мария, уже достаточно взвинченная допросами Свиридова, пришла просто в бешенство от того, что муж выбрал для расспросов довольно резкий тон. Но Гуров молча выслушал ее упреки и продолжил в том же духе.
Он прекрасно знал, что оскорбленный необоснованными обвинениями человек во время жесткого допроса концентрируется и очень часто вспоминает даже самые мельчайшие детали происшедшего с ним.
Поэтому-то Гуров и не щадил чувств Марии, ведя себя поначалу так, будто был абсолютно уверен в ее виновности. И он даже не заметил, что поступает практически так же, как Орлов и Крячко по отношению к нему самому! Он просто старался не думать о том, что его жене больно выслушивать оскорбительные вопросы. Гуров, как дантист больной зуб, вытаскивал из Марии мельчайшие детали минувшего вечера.
Они закончили беседу далеко за полночь. Строева была настолько измотана морально, что у нее даже не хватило сил на то, чтобы выслушать объяснения мужа по поводу его жесткого поведения. Мария просто попросила мужа отложить все до утра и ушла спать. А Гуров просидел на кухне еще больше часа, пытаясь успокоиться и осмыслить услышанное.
Утром все уже не казалось таким размытым и неясным, как это было вчера. И хотя чувство опустошенности никуда не исчезло, Гуров готов был действовать и знал, что нужно делать.
Но едва он успел выйти из спальни, как в гостиной зазвонил телефон. Гуров тихо выругался, удивляясь, кто это может звонить ему в половине девятого утра, и взял трубку. На том конце провода раздался довольно мелодичный женский голос.
– Здравствуйте, Лев Иванович. Извините за столь ранний звонок, но мне срочно нужно поговорить с Марией, – проговорила женщина. И в ее голосе было столько уверенности и обеспокоенности, что Гуров едва не купился на эту уловку, решив, что звонит кто-нибудь из подруг Строевой.
– Представьтесь, пожалуйста, – попросил он.
– Я ее хорошая знакомая, – почти мгновенно отреагировала женщина. – Позовите ее побыстрее, Лев Иванович. Дело действительно срочное.
– Представьтесь, пожалуйста, – спокойно повторил Гуров.
– Вам ничего мое имя не скажет, Лев Иванович, – продолжала тараторить незнакомка. – Вы меня не знаете. Но Мария так часто рассказывала о вас, что мне кажется, будто мы знакомы тысячу лет…
– Вы даже тут прокололись, девушка, – прервал ее сыщик, приняв говорившую за поклонницу Строевой. – Мария почти ни с кем обо мне не разговаривает. Ей не слишком нравится отвечать на вопросы, каково жить с ментом. Как вам, кстати, удалось раздобыть номер нашего телефона?
– Профессиональная тайна. – Голос женщины изменился. – Вижу, что сыщика Гурова мне не провести. Ладно! Я Анна Игнатьева, журналист еженедельника "Пресс-парк". Раз не хотите звать Марию, может быть, сами ответите мне на парочку вопросов? Скажите, неужели столько лет службы в милиции не смогли вам помочь в организации убийства? Почему вашим коллегам удалось в первые же часы после смерти Левицкого выдвинуть обвинение против вашей жены? Вы плохо научили ее заметать следы?
Гуров был настолько ошарашен наглыми вопросами журналистки, что даже не сразу смог прийти в себя и как-то отреагировать на ее нахальство. Меньше всего он ожидал, что какие-то факты, ставшие известными следствию только вечером, уже утром просочатся в средства массовой информации. Сыщик был просто шокирован этим. Поэтому и позволил журналистке говорить так долго.
– Послушай меня внимательно и запиши, что я скажу, – перебил ее словесное недержание Гуров, как только смог прийти в себя от неожиданности. – Ни я, ни тем паче моя жена никакого отношения к убийству Левицкого не имеем. А если ты, стерва, еще раз позволишь себе задавать людям вопросы в таком тоне, то тебя никакая свобода слова не спасет!
Гуров с силой опустил трубку на аппарат, в гневе забыв о том, что шум ее падения может разбудить Марию. А когда сообразил это, закрыл телефон ладонями, будто надеялся таким способом заглушить шум. Но вместо этого, едва Гуров прикоснулся к аппарату, он зазвонил вновь.
– Вот ее я точно убью! – зарычал сыщик и схватил телефонную трубку…
* * *
Крячко и Орлов, будто заранее договорившись о встрече, почти столкнулись у входа в главк. Станислав посторонился и, придержав дверь, пропустил генерала вперед.
– Поднимись ко мне, как разденешься, – буркнул Орлов и заспешил наверх. И Крячко в ответ только кивнул, никак не прореагировав на двусмысленную фразу генерала, которая в иной ситуации непременно стала бы предметом очередного зубоскальства.
Сейчас Станиславу было действительно не до шуток. Положение, в котором оказались Гуров и Мария, требовало немедленного решения. И косвенно в этом был виноват Орлов. Но у Крячко язык не поворачивался упрекнуть своего друга и начальника в том, что он направил на расследование убийства Левицкого Свиридова.
А теперь майор вцепился в него мертвой хваткой, и все попытки придержать развитие событий могли дорого обойтись в первую очередь самому генералу. Хотя бы потому, что тщеславный и въедливый Свиридов не будет молчать о нарушениях процессуального законодательства.
Станислав не знал, какого мнения о происходящем придерживается генерал, но сам он не слишком верил, что Мария или Гуров могли убить Левицкого. Конечно, факты упрямая вещь и с ними не поспоришь, но и трактовать их можно по-разному.
Вчера, в первую секунду после изложения Свиридовым своей версии убийства, Крячко действительно поверил ему. Он знал, насколько Гуров бывает бесконтролен, когда речь заходит о чести или безопасности его жены. И он, может быть, и смог бы пристрелить Левицкого, если застал бы его в момент приставаний к Марии. Но сделал бы все иным способом. Уж, по крайней мере, Лева никогда бы не оставил на месте преступления пистолет с отпечатками пальцев.
Тщательно взвесив все, Станислав пришел к единственному разумному выводу. Он решил, что убийство Левицкого было кем-то спланировано специально, чтобы подставить Гурова. И этот "кто-то" очень хорошо знал полковника и мог моделировать его поведение.
Любому, кто знал Гурова, было абсолютно ясно, что он бросится на защиту своей супруги, если ей предъявят обвинение в совершении преступления. Помешать полковнику вмешаться в ход расследования будет неимоверно трудно. И если не оказать на Гурова давления, то он может совершить непростительную глупость. Поскольку всегда хладнокровный и собранный сыщик мгновенно терял равновесие, когда дело касалось его семьи и близких друзей.
И все же в рассуждениях Станислава было одно "но", от которого он никак не мог избавиться. Этим штришком, заставлявшим его сомневаться в правильности сделанных выводов, было почти немыслимое сочетание улик! Как и в любом другом деле, они делились на прямые и косвенные. И прямые улики – пуговица в руке трупа и отпечатки Строевой на пистолете, – способные сыграть решающее значение в суде, впечатляли Крячко куда меньше, чем косвенные.
Пуговицу действительно можно было подбросить, а пистолет заранее дать подержать Строевой. Но Крячко знал Марию уже не один год и не представлял себе причины, которая заставила Строеву покинуть свою гримерку во время спектакля.
За всю историю их знакомства такое случилось только однажды, когда Гуров был довольно серьезно ранен и Строевой сообщили об этом. В театре даже существовала байка, что если бы спектакль шел без перерыва несколько суток, то к его окончанию Мария если бы не умерла от голода, то непременно скончалась бы от разрыва мочевого пузыря и закупорки кишечника.
Поэтому-то объяснение присутствия Марии около лестницы потребностью сходить в туалет и настораживало Станислава. До сих пор Марию ничто не могло вытащить из гримерной. Но почему-то именно в момент убийства Левицкого физиология Строевой победила ее волю.
Не менее настораживал Крячко и мотив убийства. Весь театр взахлеб обсуждал подробности сексуальных домогательств художественного руководителя в отношении ведущей актрисы труппы, и лишь сама Строева отрицала это. Объяснить подобное можно было только двумя способами: либо врали все, во что Станиславу верилось с трудом, либо у Марии была веская причина отрицать существование притязаний покойного. И убийство под это определение вполне подходило.