И Майер поднял руку с покалеченным безымянным пальцем, в которой он держал сигарету.
- Камешек? - уверенно спросил Оболенцев.
- Фамильный! Четырехкаратник… голубой воды! Едва с пальцем не взяли…
- Сочувствую! Но вывезти бриллиант вы все равно бы не смогли.
Майер рассмеялся:
- Это - мои проблемы!.. - И неожиданно жестко добавил: - Дело не в камне… Поймите, целый город во власти преступников. И они ни перед чем…
- Вам-то какая теперь печаль? - с досадой перебил его Оболенцев. - Почему вы умолчали об этом на следствии?
С недоумением посмотрев на Оболенцева, Майер спокойно произнес:
- Вы же знаете правила игры и хорошо понимаете, что тот, кто говорит правду, раньше времени плохо кончает. Стоило мне тогда заикнуться об этом - вряд ли я бы сегодня разговаривал с вами. Мне кажется, что вы просто упорно не хотите согласиться с тем, что вас обвели, направили по ложному следу, чтобы отвести удар от себя. Кто-то организовал этот гениальный спектакль, а вы… вы, я повторяю, сыграли на их интерес!
Оболенцев понял, что Майер сильно тоскует по своей прошлой жизни и, не будь Воркуты, с удовольствием поменял бы сытую Америку на Россию, где он все имел, но все потерял по воле людей, которых возненавидел.
- Рудольф Дмитриевич, - так же спокойно обратился к старику Оболенцев, - все, что вы мне сегодня порассказали, к делу не пришьешь. Кто-нибудь может подтвердить ваши показания?
- Под протокол, - усмехнулся Майер, - мало желающих найдется. Я имею в виду… там, у вас… Ну, а те, которые выбрались… разыщу их, попробую уговорить. Многим из них все равно скоро ответ перед Богом держать.
- Ну, а с кем посоветуете в Союзе дело иметь?
Майер задумался. Затем, в несколько глотков опустошив чашку с холодным кофе и продолжая смолить очередную сигарету, твердо произнес:
- Записывайте! Только обязательно ссылайтесь на меня в начале разговора, а то будут молчать как рыбы!
- В таком случае, может, черкнете своей рукой им несколько слов? - попросил Оболенцев, доставая из кармана блокнот и ручку.
Майер молча взял их из рук Оболенцева и начал писать адреса и фамилии.
Выйдя из ресторана, они наткнулись на крепкого чернокожего парня. По выражению его лица и жестам трудно было понять - то ли он просит милостыню, то ли вымогает деньги. Людей на улице было мало, и Майер без лишних слов выгреб из кармана всю мелочь и бросил ее в коробок, висящий у негра на шее.
- И здесь грабят! - шутливо заметил Оболенцев.
- Я живу в Куинсе. Это старинный район Нью-Йорка, в котором издавна селились немцы, там ничего подобного не увидите. А здесь от этих нахалов прохода нет. Работать не хотят! - как бы оправдываясь, объяснял свой поступок Майер.
Затем, приблизившись к Оболенцеву, старик многозначительно заметил:
- В таких случаях им лучше что-то бросить, а то не отвяжутся… Могут и ограбить… Шпана…
- Да-а… - иронично заметил Оболенцев, - а у нас говорят, что у вас здесь негров вешают.
Майер в тон Оболенцеву тут же полюбопытствовал:
- Кирилл Владимирович, поскольку допрос закончен, то, если мне не изменяет память, у меня появилось право задать несколько вопросов, не относящихся к существу дела. Так, по-моему, раньше вы меня учили?
- Давайте, - безразлично отнесся к этому предложению Майера Оболенцев, все еще находившийся под впечатлением исповеди старика.
- Если это не военная тайна, вы здесь по делу? Или как? - осторожно осведомился Майер.
- Делом это вряд ли назовешь. Я прибыл сюда в составе делегации АСЮ.
- Простите, а это что будет?
- Это Ассоциация советских юристов. Приглашены мы в Штаты известной, наверное, вам организацией АВА - Американской ассоциацией адвокатов, - уже более подробно объяснил Оболенцев.
- Не понял. Вы что, поменяли место службы? - не скрывая удивления, разочарованно спросил Майер, останавливаясь и с недоумением глядя в глаза человеку, на которого он сегодня сделал ставку.
Оболенцев тоже остановился. Поняв волнение старика, он рассмеялся и стал его успокаивать:
- Ну что вы, Рудольф Дмитриевич, я все там же и в том же качестве. А в составе делегации есть разные юристы: и адвокаты, и ученые, и политики. Из работников правоохранительных органов нас двое - я и Карпец.
- Да-да, я знаю, - оживился Майер, вместе с Оболенцевым возобновляя движение. - Это весьма авторитетная здесь организация. Я недавно читал в газетах, - проявил осведомленность старик, - что в ланче, устроенном для лиц, приглашенных на Ассамблею, приняли участие многие знаменитости.
- Ну, я к ним не отношусь. И это было в Чикаго - в штаб-квартире АВА, там всегда проводят Ассамблеи. Мы же сейчас знакомимся с действующей в США системой юриспруденции, а заодно и со страной…
- Понятно… Извините, а вот вы упомянули Карпеца, - неожиданно опять сосредоточился Майер, переходя на другую тему. - Это случайно не родственник того генерала Карпеца, что при мне уголовным розыском в МВД командовал?
- А почему он должен быть обязательно чьим-то родственником?
- Ну, у вас там сейчас если не кум, сват, зять, то уж непременно дружбан чей-нибудь должен быть - иначе в люди не выбьешься, - в азарте выпалил Майер.
- В данном случае это именно тот самый Карпец. Игорь Иванович теперь возглавляет ВНИИ МВД СССР. Вы что-то имеете против него?
- Напротив, когда он в угро трудился, местная мафия побаивалась его. А теперь, значит, понизили. В науку бросили.
- Я бы не стал делать такой вывод, Рудольф Дмитриевич. Карпец - известный в стране ученый-криминолог, доктор юридических наук, - с уважением произнес Оболенцев.
- Да-а, - недоверчиво протянул Майер. - Может быть, и так.
Так, предаваясь воспоминаниям, они дошли до отеля "Империал". Заметно поредевший поток автомобилей уже не так зловеще двигался мимо них. Уставшая от вечерней пляски реклама гасла. Город погружался в ночной мрак. Лишь кое-где у освещенных витрин еще кучковались группки молодых людей. И только возле отеля "Империал" было по-прежнему многолюдно. Разъезжались поздние гости. Возвращались на ночлег постояльцы. Омытый светом неона, отель выглядел на общем фоне торжественно и грациозно.
Оболенцев с Майером остановились в нескольких десятках метров от него.
- Вот мы и пришли, - устало произнес Оболенцев, кивком головы указав на отель.
Майер молча протянул Оболенцеву руку. По его грустным глазам было видно, что он растроган встречей. Крепко сжимая руку Оболенцева, с надеждой глядя ему в глаза, он произнес:
- Кирилл Владимирович, я вам, как на исповеди, чистую правду сказал. Поверьте старику: кто от правды бежит, зло догоняет - на себе испытал. Поэтому на вас, как на Бога, надеюсь. Я ведь уже давно не боец. А за державу, в убожество впавшую, обидно. Какой была бы Россия, если бы ее так безбожно не грабили… Прощайте!
На глазах старика блеснули слезы. Он резко повернулся и стал быстро удаляться по опустевшей авеню.
Оболенцев долго смотрел ему вслед. Бесконечная чехарда мыслей скакала и путалась у него в голове. Привычка в конце дня систематизировать и выстраивать их в логически завершенный ряд сейчас не срабатывала. Вероятно, слишком большой эмоциональный заряд был получен им сегодня. Поймав себя на этих рассуждениях, Оболенцев подумал, что, вероятно, это о таких ситуациях говорят: "И дольше века длится день".
Ход его мыслей прервала неожиданно появившаяся конная полиция. Оболенцев любил лошадей и поэтому с особым вниманием взирал на красивых, ухоженных животных. И лишь после того как, прогарцевав вдоль тротуара, они скрылись за перекрестком, он направился в отель.
Как только он вошел в здание, стоявший наискосок от отеля автомобиль тронулся с места и покатил в том же направлении, что и Майер.
Следующий день пролетел быстро. После обеда вся советская делегация начала готовиться к отъезду в аэропорт. Лететь должны были самолетом "Аэрофлота" через Шеннон. И хотя сбор был назначен в холле на 17 часов, Оболенцев торопился. За прошедшие сутки много вспомнилось и передумалось. Проснувшийся охотничий азарт охватил его.
"Итак, что мы имеем? Наглую провокацию ЦРУ, подставившего Майера, или дело, которое прогремит на весь Союз? Старик привел ряд фактов, и их, даже не засвечиваясь, легко можно проверить, - рассуждал Оболенцев. - Может, именно в этом и состоит весь план? Сначала дать заглотнуть наживку, а потом подсечь и вести куда следует. Ведь самые гениальные провокации всегда рождались из полуправды".
Но профессиональная интуиция подсказывала: Майер был искренен. "Однако одному такое дело не поднять, - продолжал просчитывать Оболенцев. - Нужен опытный оперативник - свой, преданный человек. Может, Ивану Ярыгину предложить? Недаром Волкодавом прозвали. Да, пожалуй, он будет то, что надо. Если удастся его уговорить за счет отпуска махнуть во всесоюзную здравницу, то за неделю управимся, и в случае удачи прямо - к Надеинову. Как заместитель Генерального прокурора СССР он тогда курировал дело "Океан" и хорошо его помнит. Правда, неизвестно, как он еще отнесется к такому открытию, ведь удачей это вряд ли можно будет назвать".
В холл Оболенцев спустился раньше других. Он спешил навстречу событиям, и остановить его уже не могло ничто.
Портье, приняв у него ключи от номера, к удивлению Оболенцева, протянул оставленный на его имя конверт. Вскрыв его, он увидел фотографию Майера, снятого на фоне отеля "Империал". На фото четко просматривалось название. В конверте также лежала записка, где лаконично было начертано: "С этой фотографией вам поверят". Покрутив снимок в руках, Оболенцев увидел на обратной стороне размашистую роспись Майера, под которой старик разборчиво вывел: "Нью-Йорк, 24 мая 1981 года".
Друзья объединяются
Полет в Москву был долгим и нудным. После Шеннона почти все как по команде уснули. Оболенцев одновременно с завистью и ненавистью вслушивался в свистящие, сопящие, рычащие звуки. Ему хотелось точно так же, закрыв глаза, безмятежно уснуть. Но каждый раз, когда он их закрывал, бесконечный калейдоскоп событий минувших дней выстраивался в цепочку, мозг включался в работу, анализировал, сопоставлял, делал выводы, неизменно вырывая его из безмятежного состояния. Оболенцев даже пытался отвлечься, считая идущих слоников. Однако после десятого или пятнадцатого животного обязательно возникал Майер. Когда же ему удавалось усыпить и Майера, чей-то вулканический храп обязательно взрывал установившийся в салоне общий звуковой фон, и Оболенцев, открывая глаза, каждый раз про себя чертыхался.
В Москве ему повезло больше. В Шереметьеве Карпеца встречала служебная "Волга", и тот любезно предложил подвезти его домой.
Бессонная ночь давала себя знать. Поэтому, прежде чем связываться с Ярыгиным, Оболенцев принял дома контрастный душ, лишь потом, завернувшись в махровый халат, стал звонить приятелю.
Ярыгин сразу же снял трубку, будто ждал его звонка.
- Говорите! - требовательно сказал он.
- Сколько сбросишь за добровольное признание? - пошутил Оболенцев.
- Кирилл! - обрадовался Ярыгин. - Что так быстро вернулись, Кирилл Владимирович? - ехидничал он. - Не иначе, вас объявили "персоной нон грата"!
- В гости к тебе собираюсь!
- В гости не получится! Ремонт я затеял.
- Не вовремя! - не сдержавшись, вздохнул Оболенцев.
- Это почему же?
- Скоро поймешь! - хмуро заметил Оболенцев. - Встречай, через час буду! А то вашего автобуса ждать - никакого терпения не хватит.
- Встречу, куда я денусь! Только без оркестра и цветов. Но коньяк будет.
- Жаль, конечно! - уныло проговорил Оболенцев. - А я так надеялся на оркестр и цветы!.. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок! Еду!..
Подарки другу были уже приготовлены, дорога известна.
Через полчаса Оболенцев стоял на перроне и в огромной толпе ждал посадки на электричку.
"Смог бы я вот так мотаться каждый день в электричке и автобусах? - иногда думал Оболенцев. - Или нашел бы относительно спокойную работу неподалеку от дома, чтобы дорога занимала минут тридцать?"
Но на эти вопросы у Оболенцева не находилось ответов. Ему было трудно представить себя на месте Ярыгина, ибо он вырос в центре Москвы.
"Впрочем, - подумал Оболенцев, - Ярыгин частенько является на работу на мотоцикле. Так что времени на дорогу у него уходит вдвое меньше".
Оболенцев, пожалуй, был единственным пассажиром без солидного багажа - пластиковая сумка с подарками не в счет.
Рюкзаки и объемистые сумки бросались в глаза, куда ни кинь взгляд. Все они были набиты продуктами: разнокалиберные батоны колбас, синюшные куриные ноги, пакеты молока.
"Страна сошла с ума! - размышлял он, глядя на вывозимое из столицы продовольствие. - Не так давно село снабжало горожан продуктами: молоком, сметаной, творогом, яйцами, мясом и птицей… Об овощах и говорить было нечего. А теперь в село все тащат из города. Это уже не смешно. Что за идиотская политика, когда крестьянину выгоднее не производить, а покупать в городе. Крестьянский труд - физически самый тяжелый. И времени занимает много - почти все часы, оставшиеся от работы в колхозе или совхозе, приходится тратить на подсобное хозяйство. А отдача? Столько препон, что выгодней покупать продукты в городе, а по вечерам смотреть телевизор, благо он сейчас есть почти в каждой сельской семье".
Люди вокруг выглядели усталыми, озлобленными и измученными. Оболенцев физически ощущал повисшую в воздухе напряженность. "Грозы еще нет, - думал он, - но уже доносятся издали раскаты грома, предупреждающие ее".
Время от времени вспыхивали перебранки: кто-то кому-то наступил на ногу, кто-то не уступил старушке место, и окружающие набрасывались на виновника, как свора голодных собак.
"Ни одного улыбающегося лица! - печально размышлял Оболенцев. - Довели народ…"
Однако оставалось совсем немного времени до встречи с Ярыгиным, и следовало продумать все способы для того, чтобы уговорить друга пожертвовать своим отпуском, полученным за два, а то и за три года, и заняться делом, которое им не удалось довести до логического конца несколько лет тому назад.
Оболенцев с трудом выбрался из электрички, получая вполне ощутимые тычки в спину от разгневанных "добытчиц" с рюкзаками и необъятными сумками, заполонившими не только салон вагона электропоезда, но и все тамбуры.
"Прет, как оглашенный!", "Сила есть, ума не надо!" - это были самые безобидные реплики.
На перроне Оболенцева никто не встретил. Вместе с ним сошло совсем немного людей. Основная масса ехала дальше. Но и те, кто вышел, были под завязку нагружены продуктами.
"Если за пятьдесят километров от Москвы уже ничего нет в магазинах, то что же творится в глубинке? - задал себе сакраментальный вопрос Оболенцев, на который сам же и ответил: - То же самое - ничего!"
Он подождал, пока схлынет толпа нагруженных, подобно вьючным животным, местных жителей, и вновь огляделся.
Но ни у первого, ни у последнего вагона Ярыгина не было.
Чертыхаясь, Оболенцев направился к автобусной остановке, но стоило ему сойти с перрона, как он сразу заметил стоящего возле мотоцикла Ярыгина.
Тот тоже увидел Оболенцева и энергично замахал ему ярко-красным шлемом. Второй такой же, предназначавшийся для Оболенцева, висел на руле мотоцикла.
Этот крепыш в кожаной куртке, похожий на революционного комиссара, всегда вызывал в Оболенцеве только светлые чувства - от друга шел поток положительной энергии.
Ярыгин, оборачиваясь и поглядывая на мотоцикл, рискнул пойти навстречу Оболенцеву.
Друзья крепко обнялись и троекратно расцеловались.
- Вроде не похудел! - ревниво оглядывая Оболенцева, заметил приятель. - Всю валюту небось на еду потратил?
- На наши суточные там не разгуляешься! - усмехнулся Оболенцев. - Один раз поесть в кафе, даже не в ресторане. Пришлось брать с собой обычный паек командированного плюс кипятильник.
- Где наша не пропадала - садись, прокачу! - Ярыгин кивнул на заднее сиденье мотоцикла.
Оболенцев надел шлем и поудобнее уселся на заднем сиденье.
- Ты почему не встретил меня на платформе? - поинтересовался он, вспомнив о своих мытарствах.
- Попробуй оставь мотоцикл без присмотра! - грустно заметил Ярыгин. - Мигом упрут!
Оболенцев расхохотался.
- И это у лучшего опера? - удивился он.
Ярыгин так рванул с места, что дальнейший разговор стал невозможен. К тому же у мотоцикла не было глушителя и он трещал, как крупнокалиберный пулемет. Да и неровности дороги не располагали к беседе, особенно когда несешься во весь дух.
Оболенцев уже знал манеру езды друга. Тот в свое время занимался гонками и уверенно перескакивал рытвины, лихо брал повороты, почти не снижая скорости, так что Оболенцеву приходилось крепко к нему прижиматься, чтобы ненароком не вылететь из "седла".
Компания "трудных" подростков с сигаретами в зубах замерла как вкопанная, всматриваясь сквозь клубы пыли в быстро удаляющийся мотоцикл.
А Ярыгин уже совершил последний вираж и резко затормозил возле подъезда одной из хрущоб.
Когда смолк треск мотоцикла, Оболенцев почувствовал себя, как солдат после тяжелого боя с превосходящими силами противника. Он с таким блаженством внимал тишине, что Ярыгин не выдержал и рассмеялся.
- Балдеешь? - спросил он, улыбаясь.
- Это наслаждение! - громче обычного проговорил Оболенцев. - Особенно после твоего крупнокалиберного пулемета, почему-то называемого мотоциклом.
- Ты же читал в романах: "Протарахтел мотоцикл…" Точно так же пишут о пулемете! Подожди меня, я сейчас спрячу машину в гараж…
- Гараж купил?
- Гараж соседа, разве я тебе не говорил?
- Нет, Маши дома нет?
- На работе, но придет пораньше, я ее просил.
- Зачем? - поморщился Оболенцев.
- Кормить тебя будет. Я мигом! "Жди меня, и я вернусь, только очень жди".
Действительно, Ярыгин не задержался. Минут пять-семь прошло, не больше, как он присоединился к Оболенцеву.
- Все в порядке! Пошли пить коньяк.
- Здоровье в порядке, спасибо зарядке! Можно и выпить.
- Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет! - подхватил Ярыгин.
Они поднялись на второй этаж, где в двухкомнатной "распашонке" жил Иван Ярыгин с молодой женой. Впрочем, и Ярыгина назвать старым было никак нельзя - около сорока.
Оболенцев сразу заметил, что одна из двух смежных комнат квартиры приготовлена для ремонта: мебель из нее была вытащена в гостиную. Оболенцеву очень нравился громадный платяной шкаф красного дерева.
- Ты зачем наследство далеких предков вытащил в гостиную? Никак к ремонту готовишься?
Ярыгин почему-то обиделся:
- Это "наследство далеких предков" - предмет восхищения антикваров. А ты говоришь…
- Ничего я не говорю! Я сам им восхищаюсь!
- Да ну! В следующий раз приглашу подвигать его из этой комнаты обратно, на место.
- Можем это сделать прямо сейчас.
- На что это ты намекаешь? - нахмурился Ярыгин.
- Тонкий намек на толстые обстоятельства! - засмеялся Оболенцев.
- Садись в кресло, - приказал Ярыгин, усаживая друга у журнального столика, на котором томились перевязанная шпагатом коробка с тортом и бутылка обещанного коньяка "Белый аист".
Оболенцев удобно устроился в кресле.