"…В то же время установлено, что Борзов все-таки использовал служебное положение в личных целях, произвел строительство садового домика. Дело, конечно, не в домике, дело в незыблемости принципов коммунистической морали, товарищи! Вот почему бюро областного комитета партии освободило Борзова от обязанностей секретаря горкома, объявило ему выговор с занесением в учетную карточку и направило на хозяйственную работу…"
Опять сидящие в зале, повинуясь все тому же невидимому дирижеру, бурно зааплодировали. Липатов достал платок и стал вытирать пот со лба.
- Суд царя Соломона, - подытожил Ярыгин и вышел из номера.
Оболенцев резко поднялся с кровати и выключил телевизор. Чертыхнувшись, он подошел к окну и стал смотреть во внутренний дворик цирка. Там старый клоун репетировал свой номер: он играл на концертино, три собачки ходили вокруг обезьянки на задних лапках, а обезьянка хлопала в ладоши.
- Символично! - прошептал Оболенцев.
Скупая улыбка осветила его лицо, но тут же гримаса боли опять стерла ее. Оболенцев вспомнил, что уже никогда не сможет рассказать Ольге того, что видел, или того, что чувствовал.
И слезы навернулись на глаза.
А во внутреннем дворике без устали кружились под звуки концертино три собачки, танцующие на задних лапках, и обезьянка все так же корчила рожи и хлопала в ладоши.
Дверь номера резко распахнулась, и в номер буквально ворвался Ярыгин.
- Кирилл!..
Оболенцев отвернулся от танцующих собачек и вопросительно посмотрел на друга.
- Что еще случилось? - спросил он обреченным голосом.
Ярыгин закрыл за собой дверь и прошел в номер. Взяв попавшийся на дороге стул, он сел на него и, стараясь не смотреть на друга, сказал:
- Я ребятам звонил… в Москву! В свою "контору"… - Он поднялся и подошел вплотную к Оболенцеву. - Надеинов умер! - тихо произнес он.
- Как умер? - оцепенел Оболенцев.
- В Кремль его вызвали! А возвращался оттуда сам не свой, машину оставил… упал в переходе… и все…
Ярыгин с тревогой смотрел на темнеющее лицо Оболенцева, готовый в любой момент подхватить его, если тот не выдержит второго удара.
Но, как ни странно, Оболенцев взял себя в руки и уже обрел былую уверенность и способность быстро действовать и здраво рассуждать.
- Наши головы теперь недорого стоят! - глухо проговорил он.
Ярыгин даже растерялся.
- Что, Кирилл?
- Недорого, говорю! - повторил он.
Ярыгин, оставив Оболенцева, достал свой "стечкин", стал его протирать и смазывать.
- Постараемся их подороже продать! - усмехнулся он. - Кстати… Дело Юрпалова - красивое дело. Кирилл, выходи из игры, иначе тебя растопчут, как Надеинова. Борзовых они так и так не отдадут, хоть лопни.
- Ставки поздно менять! - растягивая слова, сказал куда-то в сторону Оболенцев.
- Ну что ж, ты свое дело сделал, а у меня руки чешутся! - неожиданно заявил Ярыгин, загоняя полную обойму с патронами в пистолет.
- Не дури! - одернул его Оболенцев, выхватив у него из рук "стечкина".
- Надоело! - злобно выкрикнул Иван и вскочил. - Разуй глаза! Нас стреножили! У них всё! А у тебя что? Только шариковая ручка!
Оболенцев молча сел за стол, достал несколько листков белой бумаги и стал писать:
"Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову А. М. Рапорт…"
- Ты что надумал? - не унимался Ярыгин.
- Иван, борьба вступает в новую фазу. Я буду ставить вопрос лично перед Генеральным прокурором о лишении всей этой компании депутатской неприкосновенности. Вызови Розанова, пусть сегодня же с моим рапортом вылетает в Москву.
- Не обольщайся! И его, генерального твоего, так же схарчат. Твой Майер, ссылаясь на своих любимых классиков, сейчас, наверное, сказал бы так: "История понеслась вскачь, стуча золотыми копытами по головам дураков…" - Ярыгин сделал паузу и добавил: - Нас же, как волков, обложили… И плевать они хотели на все законы…
Оболенцев сурово посмотрел на друга и твердо сказал:
- Тэрциум нон датур. Третьего не дано!..
После смерти Ольги Оболенцев долго не мог прийти в себя. С Ярыгиным они побывали и на месте гибели Ольги. Обоим интуиция подсказывала, что это не несчастный случай, но доказательств не было никаких. Оба метались в догадках и казнили себя за то, что не сумели уберечь ее. Маховик самоедства порой так затягивал Оболенцева, что он ощущал себя если не убийцей, то его ближайшим пособником. И тогда желание вывести всех этих местных лордов преисподней на чистую воду захлестывало его. Он начинал работать с удвоенной энергией, чем вселял оптимизм не только в Ярыгина, но и во всех членов бригады. Иногда после работы он ненадолго приходил к морю и слушал, как шумит прибой. Это успокаивало. После чего шел в гостиницу, где до поздней ночи обсуждал с Ярыгиным дела.
В один из таких вечеров в дверь номера раздался громкий стук.
- Войдите! - сказал Ярыгин с такой интонацией, что Оболенцев добавил:
- Введите!
Дверь открылась, и в проеме показался один из артистов цирка, гастролирующего в городе-курорте.
- Москвичи! - сказал он торжественно. - Мы устраиваем отвальную. Завтра утром переезжаем в другой город. Просим вас составить нам компанию!
- Обязательно придем! - обрадовался Ярыгин. - Гитара есть? - спросил он на всякий случай. - Если есть, сыграю!
- Даже если нет, то найдем обязательно! - обрадовался циркач. - Так мы вас ждем!
- Ну что, двинем? - обратился Ярыгин к Оболенцеву, едва циркач покинул их номер.
- Нет, Ваня, иди один. Настроение не то.
Ярыгин хорошо понимал друга и не стал настаивать.
- Я приду попозже, - пообещал Кирилл. - Просто покажусь, но пить и гулять не буду. Не смогу. Ольга перед глазами стоит. Чувство вины не покидает меня…
- Буду ждать! - даже обрадовался такому решению вопроса Ярыгин и отправился прямиком на репетиционный манеж, где циркачи справляли отвальную.
Вокруг сдвинутых столов с внушительной батареей бутылок и обильной закуской толпилась цирковая братия, наполняя тарелки. Что-то вроде шведского стола.
Ярыгину обрадовались и сразу же налили стакан водки. Клоун, недавно репетировавший номер с собачками и обезьянкой, прокричал ему знаменитое: "Ин вино веритас!" - после чего Ярыгину ничего не оставалось, как выпить…
А Оболенцев, как только его друг исчез за дверью, рухнул бессильно на кровать и закрыл глаза.
Кто-то постучал в дверь, Оболенцев подошел к ней с очень недовольным видом, опасаясь, что пришли пьяные циркачи и будут его уговаривать пойти с ними веселиться.
Открыв дверь, он вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял тот самый молодой парень с короткой стрижкой, с которым он встретился в коридоре прокуратуры. Тогда этот парень сопровождал хорошо знакомого Оболенцеву государственного деятеля.
- С вами хотят поговорить! - коротко сказал парень.
- Сейчас?
- Да, вас ждут у входа.
Оболенцев спустился вниз, на учебный манеж, а крепкий парень отправился ждать его на улицу, к газетному киоску, возле которого стояла машина.
Отвальная была в самом разгаре: в причудливом хороводе кружились гимнасты, крутили сальто акробаты, жонглировали гирями силачи, бегали и весело орали лилипуты.
Оболенцев с трудом нашел Ярыгина. Тот, уже сильно нагрузившись, сидел на стуле в укромном уголке с гитарой в руках и пел небольшому кружку почитателей песню "Гусарская рулетка":
…Что нам жизнь - деньги медные, Мы поставим на белое. Жребий скажет, кому умирать. Гусарская рулетка - жестокая игра! Гусарская рулетка - дожить бы до утра!..
На его плечо вскочила маленькая обезьянка, он оторвал глаза от гитары и увидел Оболенцева.
- Свершилось чудо! - завопил Ярыгин голосом Карлсона. - Друг спас друга! Кирилл, дай я тебя обниму!
Он полез обниматься, но Оболенцев шепнул ему:
- Я поехал на встречу! За мной пришли!
- Может, я с тобой? - также шепотом спросил Ярыгин.
- Не опасно, я его знаю по Москве.
- Ни пуха!
- К черту!
Оболенцев пошел к выходу, а Ярыгин снова взялся за гитару.
Старый клоун подскочил к Оболенцеву и протянул ему стакан водки.
- Ин вино веритас! - сказал клоун.
Кирилл отрицательно покачал головой и вышел, слыша за собой пение друга:
Ставки сделаны, ставки сделаны, господа! Ставки поздно менять!..
Выйдя из цирковой гостиницы, Оболенцев увидел парня, стоящего возле газетного киоска, и направился к нему.
Они сели в автомобиль, и шофер повез их к морю.
Остановившись у разрушенного храма, они вышли из машины и молча направились к раскопкам античного поселения. У освещенных лунным светом колонн Оболенцев увидел знакомого ему государственного деятеля.
Грузный человек в роговых очках смотрел в морскую даль.
Крепкий молодой парень не дошел до своего хозяина ровно столько, сколько следовало.
- Дальше идите один! - шепнул он Оболенцеву. Оболенцев подошел к человеку в роговых очках.
- Вы меня знаете? - продолжая смотреть в море, сухо спросил человек в роговых очках.
- Да! - коротко ответил Оболенцев.
- Тогда будем считать, что мы знакомы! - Он повернулся к Оболенцеву и, кивнув на колонны, продолжил: - Когда-то сюда был сослан вольнодумец Овидий.
- Говорят… Вероятно, эти берега слышали "И век мне не видать тебя, великий Рим…". "Послания с Понта" высоко оценил Пушкин, - поддержал предложенную тему Оболенцев, видя, что его собеседник не решается сразу начать разговор о деле.
- Где все это: скифы, сарматы?.. А колонны стоят!..
Человек в роговых очках подошел поближе к Оболенцеву и, поправив указательным пальцем левой руки очки на переносице, пристально посмотрел на него.
- Вы подали рапорт Генеральному прокурору. Я в курсе! Вас это не удивляет?
- Я уже давно ничему не удивляюсь.
- Это правильно. - Бросив косой взгляд на Оболенцева, он спросил: - Интересно, на что вы рассчитывали?
- Только на то, что там, у вас в верхах, могут не совпасть чьи-то интересы…
- Вот как? - рассмеялся неожиданно человек в роговых очках. - Что ж… рассчитали вы точно. Я думаю, что сейчас к вашему рапорту отнесутся с пониманием. С особым пониманием! Все идет хо-рошо… Теперь главное - определиться… Желаю успеха. - Человек в роговых очках крепко пожал на прощание руку Оболенцеву и, снова поправив очки на переносице, добавил: - Я вижу, что вы не только хорошо знаете историю, но и умеете делать правильные выводы из нее - письма с Понта всегда достигали адресата, - многозначительно сказал он и, приблизившись к Оболенцеву, совсем тихо завершил: - Так что операция "Империал" продолжается…
В день похорон
Каждый день Оболенцев звонил в прокуратуру Союза начальнику следственной части Александру Петровичу Кондаурову. После смерти Надеинова тот оставался одним из немногих к кому Оболенцев испытывал симпатию и уважение. Кондауров, не считая, конечно, Генерального прокурора, был к тому же единственным человеком, который не только хорошо знал все обстоятельства дела, но и обладал всеобъемлющей информацией, видел перспективу.
Очередной раз сообщив Оболенцеву, что согласие от вышестоящего Совета о лишении его подопечных депутатской неприкосновенности еще не получено, Александр Петрович, тем не менее, с особым воодушевлением провел сегодня с ним разговор. Это обстоятельство не ускользнуло от Оболенцева.
Прогуливаясь по опустевшей осенней набережной и всматриваясь в свинцовые волны прибоя, с шумом обрушивавшиеся на берег, он все время вспоминал разговор, вкладывая в интонацию Кондаурова особый смысл.
Первый раз в серьезной работе Оболенцев увидел его в 1976 году в Узбекистане, когда им поручили расследовать дело Насретдиновой. Тогда этот уже немолодой человек, а был он старше Оболенцева лет на пятнадцать, демонстрировал им не только высокий профессионализм, но и завидную работоспособность. Брюнет с пышными черными бальзаковскими усами, прекрасный рассказчик и заядлый нумизмат, он вызывал к себе расположение коллег и нравился женщинам.
Оболенцев по ступенькам спустился ближе к воде и поднял гальку. По конфигурации она была очень похожа на ту, которую они нашли летом в бухте вместе с Ольгой. Он покрутил камень в руках и, размахнувшись, бросил далеко в море. Опять выплыло из морской пучины лето, вспомнилась Ольга и их редкие прогулки к этому месту.
Неожиданно напротив него остановились ехавшие по набережной две машины. Из одной выскочила знакомая ему певица из варьете - Наталья. Она подбежала к самому берегу, шаря в сумочке.
Увидев Оболенцева, она его сразу узнала. Он дважды допрашивал ее по делу Юрпалова. Будучи в хорошем подпитии, Наталья, не церемонясь, подскочила к нему.
- Эй вы, Мегрэ! Послушайте, у вас есть мелочь? Ну что вы смотрите? Любые монетки… разменяйте! С меня все, хватит!.. Все к черту!.. Вперед, в Париж!..
Оболенцев молча протянул ей несколько монет. Она схватила их и бросила в море. Затем, достав бумажные купюры, небрежно скомкала их и тоже бросила в море.
- Все… Через неделю вы меня уже здесь не увидите. Так что если надо, можете еще разок меня допросить… Пока не поздно!.. А вы вообще-то своими допросами чего-нибудь добились? Только расшевелили осиное гнездо!.. Одних "шестерок" и пересажали!.. Паяц вы, жалкий паяц!
Не прощаясь, певица так же стремительно покинула берег, как и появилась.
Яркий луч прожектора, гуляя по морю, скользнул по прибрежной полосе и на какое-то мгновение задержался на фигуре Оболенцева, одиноко застывшей на пустынном берегу. Ослепленный ярким светом, он отвернулся и увидел, как волны прибивали к камням брошенные певицей деньги: рубли, пятерки, десятки…
Осенний город жил обычной жизнью - кто-то работал, кто-то отдыхал, кто-то стоял в очередях. Оболенцев с Ярыгиным собрались идти на обед, когда нарочный доставил конверт, адресованный лично Оболенцеву. Он вскрыл его и, достав депешу, стал читать вслух:
- "Вам спецсвязью отправлены санкционированные постановления об аресте: Борзова Петра Григорьевича, Багирова Аркадия Константиновича, Борзовой Тамары Романовны…"
- Ура-а! - завопил Ярыгин. - Победа!
- Чего ты орешь! - пытался унять его Оболенцев. Но тот крепко сжал друга в объятиях и закружил по кабинету. Однако, зацепившись ногой за стул, он вместе с Кириллом рухнул на пол.
…Настороженный Цвях шел по улице, где на каждом доме висели траурные флаги. Цвяха заботило только одно: следят за ним или нет. О том, что санкция на его арест получена, он уже знал и теперь думал, как бы упаковаться получше и лечь на дно.
В последнее время он жил с постоянным дурным предчувствием: что-то должно произойти. И когда Цвях услышал о смерти Брежнева, он поначалу обрадовался.
"Наконец-то старого маразматика решили не возвращать! - подумал он сгоряча. - Если Липатов сумеет прорваться наверх, то заживем, как у Христа за пазухой!"
Но, увидев на трибуне Андропова, сразу все понял.
"Рвать когти и линять в быстром темпе! - подумал он. - Теперь точно будут брать".
Где спрятаться, у него давно было подготовлено - многие теневые структуры были обязаны ему по гроб жизни.
Но слухами земля полнится. Все знали о предстоящем неминуемом аресте Цвяха и впутываться в это дело не хотели. Под разными предлогами но все давали капитану от ворот поворот.
От людей Ярыгина Цвях сумел улизнуть вовремя. Он этих штатских каратистов определял с первого взгляда. Сам был такой. Затаившись у своей любовницы, одной из великого множества, Цвях стал обдумывать свою дальнейшую жизнь.
Он был настолько уверен в собственной безопасности, что держал основные сбережения, и немалые, в сберегательных кассах. Хоть в этом он был образцово-показательным гражданином и хранил деньги там, где надо.
Он попытался снять их с книжек, но заметил "хвост" и сразу же отказался от этой мысли.
Но без денег Цвях выжить не мог. Любовница хоть и несла терпеливо свой крест - за ночные ласки кормила любовника и поила, - но зарплата у нее была такая, что едва хватало одной тянуть. Тем более что запросы капитана требовали огромных сумм, а всех соцнакоплений несчастной женщины едва бы хватило более чем на неделю.
В день похорон Брежнева капитан чуть было не нарвался на оперативников. Это произошло возле телевизионного магазина, когда он остановился, чтобы посмотреть на похороны бывшего вождя. Все телевизоры в витрине были включены и показывали проводы в последний путь усопшего генсека. Лафет с телом покойного сопровождали не только его родственники, но и все члены Политбюро партии и члены правительства, на бархатных подушечках несли его ордена и медали…
В стеклянной витрине можно было увидеть не только похороны Брежнева. В ней еще отражалась вся улица, и взгляд опытного Цвяха очень быстро натолкнулся на силуэты двух московских оперативников, стоявших на противоположной стороне тротуара недалеко от остановки троллейбуса. Они осторожно следили за ним, тихонько переговариваясь, видно, решали - брать капитана самим или вызывать подмогу. Они знали, что Цвях вооружен, а затевать перестрелку в центре города, в самом оживленном и заполненном людьми месте, опера не решались - ведь могли пострадать посторонние безвинные люди.
Пока они совещались, Цвях распахнул дверь магазина и скрылся за ней. Миновав зал, он через служебный ход прошел в подсобку, а оттуда - на задний двор. Пробравшись между контейнерами с товарами, он ловко залез на крышу склада, перепрыгнул через глухую стену и оказался на параллельной улице. Воровато озираясь, перебежал дорогу, свернул за угол и зашел в будку телефона-автомата.
Торопливо набрав номер, он соединился с Валерой, который в это время находился в спортпрофилактории.
- Валера? - сказал он, услышав знакомый голос. - Мне нужны бабки! Я ухожу в бега! Меня ищут.
- А где я тебе их возьму?
- Передай Борзовым. Снять свои в сберкассе я не могу - сразу повяжут.
- Сколько тебе?
- Подсчитай сам, - злобно ответил Цвях. - Несколько лет нужно перекантоваться.
- Хорошо. Где встречаемся? - спросил Валера.
- Как стемнеет, на том месте, где и всегда.
Выйдя из будки, он огляделся и смешался с толпой.
Узнав о предстоящем аресте, полковник Багиров открыл сейф. Увидев пачки денег, тут же закрыл его снова. Сев за стол, позвонил жене и коротко сказал:
- Мила… Милочка!.. Не жди меня… Сегодня я не приду… Не могу! Я дам о себе знать.
Услышав за окном скрип тормозов, Багиров выглянул в окно. По его лицу пробежала судорога. Он увидел, как группа оперативников во главе с Ярыгиным вышла из двух автомобилей.
Багиров несколько раз провел рукой по лицу и с сожалением совсем тихо сказал:
- Не побрился. Не успел!
Ярыгин с группой шли по коридору, когда за стеной, где-то совсем рядом сухо треснул выстрел.
Багиров лежал под портретом Дзержинского. С первого взгляда можно было определить, что он мертв: из простреленной головы текла, все расширяясь, струйка крови, а от пистолета, лежащего рядом, еще сильно пахло порохом…