Когда Валера увидел на фоне чистого звездного неба черный силуэт полуразрушенной церкви, он два раза мигнул фарами, выхватив из темноты когда-то беленые стены и черный проем сорванной двери.
Машина, освещая путь подфарниками, осторожно объехала церковь и остановилась. Валера вышел из машины и свистнул три раза.
От полуразрушенной стены отделилась тень. Это был Цвях. Он направил пистолет на Валеру и крикнул:
- Стой там, где стоишь! Руки на голову!
Валера быстро подчинился, зная бешеный нрав своего бывшего дружка.
- Серега, ты что? Это же я!
Цвях, хромая, подошел к стоявшему возле машины Валере.
- Руки можешь опустить! - нашел он силы пошутить. - Арестовывать тебя сейчас не буду!
В изодранной одежде, грязный, он представлял жалкое зрелище, но еще хорохорился.
Валера достал из кармана толстую пачку самых крупных по достоинству купюр и вручил ее Цвяху. Кивнув на багажник, спокойно сказал:
- Шмотки там!
Успокоившись, Цвях положил пистолет в карман и, открыв багажник, полез в него за вещами.
В то же мгновение Валера подскочил сзади и с силой опустил крышку багажника на шею Цвяха.
Захрипев, тот, тем не менее, пытался вырваться из капкана багажника, но не смог…
Подхватив бесчувственное тело бывшего друга, Валера потащил его к обрыву. Вспомнив о деньгах, он опустил тело на краю обрыва и стал лихорадочно шарить по карманам.
Выдернув пачку купюр и пистолет, Валера ногой столкнул тело Цвяха в пропасть.
Переводя дыхание, сказал напоследок:
- Иди, Цвях! Они тебе там все равно не понадобятся. Там - коммунизм!..
Оболенцев сидел за столом в номере гостиницы цирка и, подперев голову руками, напряженно всматривался в экран телевизора, где в очередной раз показывали похороны Брежнева. Припухшие от усталости веки его слегка подрагивали.
Наступил кульминационный момент: люди в черных куртках опускали на веревках гроб в могилу у Кремлевской стены. Одна из веревок, видимо, оборвалась и гроб, как ему показалось, перекосившись, соскользнул вниз.
- И ад забрал его! - тихо сказал Оболенцев.
Могилу засыпали так быстро, как будто боялись, что покойник оживет и вылезет из нее. Тут же ее завалили венками, а экран телевизора уже показывал крупным планом лица убитых горем родственников и соратников.
У Оболенцева было почему-то очень тревожно на душе.
"Не от скорби же по усопшему?" - подумал он, пытаясь прогнать тревожное предчувствие.
Он ждал телефонного звонка от Ярыгина или прихода его самого.
Но дождался лишь сообщения о гибели друга…
На следующий день Оболенцев улетел в Москву, сопровождая цинковый гроб с останками Ярыгина. Погрузив гроб в трюм самолета, Оболенцев пошел к трапу, где уже шла посадка.
К первому трапу Ту-154 лихо подкатил милицейский "уазик". Задняя стенка-дверца его открылась, и из салона машины вылез сначала милиционер, а затем Борзов. Он был пристегнут к милиционеру наручниками.
В череде людей, подходивших ко второму трапу самолета, Оболенцев узнал солистку варьете Наталью. Она была вместе с мужем-французом.
Увидев Борзова, она окликнула его:
- Петр Григорьевич!
Борзов повернул голову и обжег ее полным ненависти взглядом.
- Тоже в Париж? - игриво воскликнула она. - Бон шанс!
Поднимаясь по ступенькам, она помахала ему рукой и громко запела "Марсельезу".
Борзов, в сопровождении двух людей в штатском поднявшийся на борт самолета, обернулся. Он встретился взглядом с Оболенцевым. Оба знали, что главная встреча у них впереди…
Учитывая существующие реалии…
В Москве Оболенцев попросил у Кондаурова три дня отпуска, которые тот дал ему не раздумывая. Дни пролетели как страшный сон и кончились прощальным салютом и горстью земли, брошенной им на гроб друга.
Оболенцев договорился, что с Борзовым и компанией пока работать не будет. Допросы проведут Розанов и Нор. При необходимости подключаться к ним станет и сам Кондауров. Оболенцев был на грани нервного срыва и боялся не столько лишних раздражителей, сколько того, что его раздраженность может навредить делу. Александр Петрович это хорошо понимал и всячески старался оградить следователя от прямых контактов с обвиняемыми.
Но Оболенцев все равно каждый день допоздна выслушивал доклады членов бригады о проделанной за день работе, перечитывал протоколы и наставлял, что следует завтра сделать, что выяснить и чего добиться.
Когда боль в душе немного улеглась и он почувствовал в себе уверенность, Оболенцев вызвал на допрос Борзова.
Того неоднократно доставляли в Благовещенский переулок, в следственную часть прокуратуры Союза ССР, и он был несколько удивлен тем, что в этот раз его повели на второй этаж в правое крыло здания.
Однако, зайдя в кабинет к Оболенцеву, он нисколько не растерялся. За это время Борзов сумел адаптироваться к обстановке.
Он без суеты сел на предложенный стул и, откинувшись на спинку, равнодушно посмотрел на Оболенцева.
Перелистав еще раз материалы дела, Оболенцев спросил:
- На очной ставке с Юрпаловым вы признали получение продуктовых наборов на сумму…
- Я признал? - удивленно перебил Борзов. - Чушь какая-то.
Оболенцев протянул Борзову лист протокола очной ставки.
- Вот ваша подпись на протоколе!
Борзов посмотрел на протокол, на свою подпись и сказал:
- Ну и что в этом такого? Плохо себя чувствовал, вот и расписался, чтобы прекратить пытку!
- Тогда скажите, - спокойно продолжил Оболенцев, - с какой целью вы за месяц до ареста сняли со сберкнижки пятьдесят три тысячи?
- Снял со сберкнижки? - слегка растерялся Борзов. - A-а… Дочку замуж выдавал. Сами понимаете, на свадьбу.
- Значит, на свадьбу? - усмехнулся Оболенцев. - И что, все потратили?
- Почему же, часть положил в сейф на работе!
- Вот протокол обыска в вашем кабинете! - Оболенцев протянул Борзову бланк протокола. - Как видите, денег там не было!
- Тогда вам лучше знать, где они!.. - с издевкой произнес Борзов.
- Ну хорошо! - поморщился Оболенцев от такой наглости. - Но как вам, Петр Григорьевич, все же удалось скопить за три года такую сумму?
- Очень просто - вел правильный образ жизни! И во всем себе с женой отказывал! - с пафосом произнес он.
- Это мы уже слыхали. - Оболенцев даже не улыбнулся, услышав такое. Он спокойно раскрыл папку с делом, перелистал материалы и сказал: - Долголаптев, директор магазина "Алмаз", показал: прошлой зимой секретарь горкома Борзов купил гарнитур Московской экспериментальной фабрики, серьги и кольцо, бриллианты с изумрудом за… - Он сделал паузу. - Что вы на это скажете?
Борзов широко раскрыл глаза, но тут же приложил пальцы к вискам.
- Голова разболелась! - заявил он, скривив лицо. - И еще эта музыка…
- Какая музыка? - удивился Оболенцев.
- Навязчивая, - тихо, с безумным взором зашептал Борзов. - Сначала было "Прощание славянки", а со вчерашнего дня - "Марш энтузиастов". Па-рам, па-ра-па-пам-пам…
Оболенцев нажал кнопку звонка и вызвал конвой. Борзова увели.
А Оболенцев решил съездить к Маше, жене погибшего друга. Ночью ему пришла в голову идея, которую хотел обговорить с ней.
Погода была хуже некуда: дождь со снегом и холодный, пронизывающий до костей ветер. Маша была уже дома.
- Как ты чувствуешь себя? - спросил Оболенцев, испытывая раздирающую душу жалость к этому добрейшему и беззащитному человечку.
- Плохо, Кирилл! - безжизненным голосом ответила Маша. - Если бы не ребенок, наверное, я не смогла бы жить!
- Нельзя так, Маша! - мягко возразил Оболенцев. - Даже думать так нельзя. Это же Ванин ребенок.
- Я им только и живу!
Оболенцев с тоской взглянул на так и не законченный ремонт, но вины своей не почувствовал, только боль ударила в виски. Работа у них такая, что могут убить в любую минуту.
"Не попроси я Ярыгина взять Цвяха живым, Иван бы жил, а Цвях был бы мертв. Его все равно убили. Вчера нашли обезображенный труп в пропасти. Не так надо было мне сформулировать задачу: если получится, то взять живым. Ни один Цвях не стоит того, чтобы за него платили жизнями! - думал Оболенцев, глядя на убитую горем Машу. - Все мы задним умом крепки. Надо в школе милиции ввести обязательный предмет - шахматы, и не вручать диплом, пока не получишь хотя бы третий разряд. В милиции более чем где-либо надо уметь видеть на три-четыре хода вперед".
- Кирилл, - спросила Маша, - может, тебя покормить?
- Покорми! - согласился Оболенцев. - С утра ничего не ел. Ночь почти не спал, а утром едва успел кофе выпить.
Маша засуетилась у плиты. Слезы потекли из глаз. Она едва видела, что делает, но на душе стало немножко легче. Женщина вдруг почувствовала, что надо продолжать жить. Ледяной панцирь на сердце если и не растаял, то уже раскололся на мелкие кусочки. Пока они холодят и колют сердце, но уже не замораживают его, горячая кровь побеждает.
Оболенцев не мешал ей плакать. Он прекрасно понимал, что сейчас творится у нее на душе.
Поев, он собрался уходить.
- Спасибо, что пришел, Кирилл! - Слабая улыбка осветила на миг лицо Маши - словно луч солнца сверкнул сквозь черные тучи.
Оболенцев задержался. Он вдруг решил сказать ей то, что не давало ему спать всю ночь.
- Маша! - начал он решительно. - Считай, что мы с тобой осиротели! Ты потеряла Ваню, а я потерял и Ваню, и любимую женщину, она погибла немного раньше.
- Ее тоже убили? - тихо спросила Маша.
- Скорее всего, она покончила с собой! - ответил Оболенцев. - Но я думаю, что ее просто поставили в такое положение, когда единственным выходом для нее ей показалось самоубийство… Маша, подумай, может, нам станет легче, если мы вместе попробуем пережить наше горе? Я постараюсь Ваниному ребенку заменить отца…
- Кирилл, не надо меня жалеть! - тихо ответила Маша. - Спасибо тебе, что ты не бросаешь нас в тяжелую минуту. Я всегда рада тебя видеть, у меня, кроме тебя, никого нет. Но…
Из ее глаз опять полились слезы. Оболенцев взял Машину руку и нежно поцеловал ее. Затем, ни слова не говоря, вышел из квартиры…
Очную ставку Борзовой с Каменковой Оболенцев проводил у себя в кабинете.
Женщины находились у разных концов стола. В центре сидел Оболенцев.
- Гражданка Борзова, гражданка Каменкова дала показания, что она платила по вашему требованию ежемесячно…
- Вранье! - решительно перебила Оболенцева Борзова и театрально добавила: - Кирилл Владимирович, прошу оградить меня от этой базарной торговки!..
- Это я - базарная? - Каменкова даже приподнялась со стула, собираясь броситься на Борзову и вцепиться ей в волосы. - А ты…
- Надежда Николаевна, успокойтесь! - укоризненно покачал головой Оболенцев.
- Чего вы с ней валандаетесь? - возмутилась Каменкова.
- Значит, вы утверждаете, что денег у гражданки Каменковой никогда не брали?
- Я вообще не помню, когда последний раз ее видела.
- А что же вы тогда делали дома у Каменковой семнадцатого сентября? В ее квартире?
- Я? - опять театрально подняла брови Борзова.
- Ты, ты! - неожиданно закричала Каменкова.
- Кирилл Владимирович, - передернула плечами Борзова, - уверяю вас, эта женщина или больная, или что-то путает.
- Нет, вы поглядите на эту заразу! - вскочила со стула Каменкова. - Сулила отступного, чтобы я помалкивала, а теперь…
- Гражданка Каменкова! - резко оборвал ее Оболенцев. - Ведите себя пристойно! - Он снова повернулся к Борзовой: - Свидетели Заец и Бардашевич показали, что видели вас, когда вы выходили от Каменковой. Что вы на это скажете?
Борзова брезгливо отмахнулась от Каменковой.
- Скажу… только уберите отсюда эту…
Она прошептала что-то неразборчивое, Оболенцев не услышал, но Каменкова, очевидно, прочитала все по губам, потому что опять вскочила со стула и завопила:
- Ну, тварюга!
- Надежда Николаевна, - опять перебил Каменкову Оболенцев, - спасибо, сегодня вы свободны. Вот ваш пропуск! Жду вас завтра!
Оболенцев подписал пропуск Каменковой. Она взяла его и вышла из кабинета, бросив уничтожающий взгляд на Борзову и даже не попрощавшись с Оболенцевым.
Борзова, нервно ломая пальцы, возбужденно заговорила:
- Да, брала! Брала, потому что все берут, всем надоело нищенствовать!
- Ну, то, что вы брали… и много, нам хорошо известно. А куда деньги шли дальше?
Борзова подняла голову, внимательно посмотрела на Оболенцева и, прищурив глаза, почти шепотом сказала:
- Дальше? А вы что, сами не знаете? Или вы хотите, чтобы меня в камере задушили?
- Тамара Романовна! - поморщился Оболенцев. - Здесь вы за свою жизнь можете быть совершенно спокойны. Не изображайте из себя жертву системы… Вы были не винтиком, а мотором и, требуя мзду, сами толкали людей на преступления… Брали и давали…
- Не будьте идеалистом! - перебила его Борзова. - Они воровали, - она уличающим перстом указала на дверь, за которую только что вышла Каменкова, - воруют и будут воровать, как бы вы тут ни старались. А Бог велел делиться!..
С каждым днем дело все разрасталось и разрасталось, пухлые папки одна за другой вставали друг за другом, выплывали все новые и новые эпизоды.
Борзова отправили в Институт имени Сербского на обследование, где он благополучно провел вдали от допросов несколько месяцев.
Как только его вернули в следственный изолятор и Оболенцев получил заключение судебно-психиатрической экспертизы, он вызвал Борзова на допрос.
Два конвоира ввели его в кабинет и, закрыв за собой дверь, удалились.
Борзов сел на стул, закинул ногу на ногу, кривясь, нагло посмотрел на Оболенцева.
- Ваша тетушка внесла в кассу ремонтно-строительного управления четыре тысячи восемьсот шестьдесят три рубля восемьдесят семь копеек за строительство этого дома, - Оболенцев придвинул к Борзову фотоснимки, - в то время как, по заключению экспертов, стоимость фактически выполненных работ по госрасценкам превысила шестьдесят тысяч. Как вы это объясните?
- Домом я не занимался, спрашивайте у тетки.
- Почему же тогда командир стройбата ежедневно докладывал о количестве солдат на объекте вам, а не тетушке? И вы, а не тетушка, распорядились изготовить для дачи специальную мебель, облицовочные панели, особые дверные ручки, петли и решетки для ограждения территории, забыв заплатить за это. Так?
- Вы тут столько наговорили, что в голове все перемешалось, - пожаловался Борзов. - Что-то у меня с памятью…
- Память у вас в порядке. - Оболенцев раскрыл папку и зачитал выдержку из заключения судебно-психиатрической экспертизы. - Петр Григорьевич! Хватит валять дурака!
Борзов набычился.
- Вы по-прежнему утверждаете, что платили из собственного кармана за все подарки, коньяки и деликатесы, которые шли на "зарядку" холодильников прибывавшим на отдых сановникам? Были в стороне от всех дел с икрой, которыми занимался Штукатуров с таможней? - продолжал Оболенцев.
- Откуда вам, буквоеду, знать о русском гостеприимстве? Не говоря уж про партийные обычаи! А я двадцать четыре года отдал выборной работе, всю жизнь исповедовал Коммунистический манифест! - распаляясь, прокричал Борзов. - Даже тогда, когда не знал о его существовании!
- И пытался переправить в камеру жены записку, чтобы скорректировать ее поведение на следствии, - насмешливо добавил Оболенцев. - Что же, расскажите про обычаи, интересно послушать.
- У комиссии директивных органов есть мое объяснение, а вам я больше ничего не скажу! - Борзов энергично замахал в воздухе указательным пальцем. - Вы - да-да, лично вы! - оказываете на меня психологическое воздействие в духе тридцать седьмого года!
Оболенцев перевел взгляд на стол, где под стеклом лежала фотография погибшего Ярыгина, и на его скулах заходили желваки.
Когда Борзова увели, Оболенцев, спрятав в сейф дело, пошел на обед.
Выйдя из дверей следственной части и поднявшись вверх по Благовещенскому переулку к улице Горького, Оболенцев заметил стоящую у тротуара рядом с магазином "Эфир" черную "Волгу" с антенной на крыше. Передняя дверца машины распахнулась, и он узнал сидящего рядом с водителем парня с короткой стрижкой, который уже приезжал за ним. Тот улыбнулся и жестом руки пригласил сесть в машину.
Оболенцев сел на заднее сиденье "Волги", и она плавно вписалась в общий поток автомобилей.
Человек в роговых очках ждал его в березовой роще. Неровные тени от деревьев ложились на землю, укрытую ковром из выгоревшей за лето травы.
Человек в роговых очках смотрел на поблескивающую ленту Москвы-реки.
Когда Оболенцев подошел к нему, он вместо приветствия сразу сказал:
- Дело Борзова надо заканчивать!
- Но там вырисовывается интересная перспектива! Есть хорошие выходы!
- Да знаем, все мы знаем! Я в курсе! - несколько раздраженно сказал человек в роговых очках. - Но что тратить силы и время на Борзова? Сколько тысяч он взял, значения не имеет… Надеинов считал, и я в этом убедился, что вы способны правильно оценивать ситуацию…
- Кто же хлопочет о Борзове? - усмехнулся Оболенцев. - Липатов?
- Дело не в этом! Для нас сейчас это контрпродуктивно. - Человек в роговых очках внимательно посмотрел на Оболенцева. - Стоило Андропову заболеть, как все они подняли головы… И Липатов, если хотите, тоже. Ими движет одна из самых могущественных сил - инстинкт самосохранения. Придет время, и воздастся каждому. А сейчас нужно учитывать существующие реалии. Главное, что проведенное вами расследование многим раскроет глаза. А со временем и до "интересной перспективы" докопаемся… Следы к многим преступлениям ведут в будущее…
- Но зло не уничтоженное, а загнанное в угол, становится не только опаснее, но и еще более изощренным…
- Давайте не будем пудрить друг другу мозги. В этом драмокипящем мире никто власть просто так не отдает. Вы все-таки следователь по особо важным делам. Можно сказать, фигура политическая!
Поправив пальцем левой руки очки на переносице, он не спеша направился к берегу Москвы-реки.
- А как же закон… неотвратимость ответственности перед ним за совершенное преступление?..
- Закон… Смотрите глубже в историю. Вы, по-моему, ее неплохо знаете… Вспомните Горация: "Какую пользу могут принести законы в обществе, в котором нет нравственности?.." Так вроде бы свидетельствовал он? А многие из тех, кто опередил свое время, вынуждены были ждать его не в самых удобных местах!
- Значит, уступить должен я! - констатировал Оболенцев, больше думая уже о перспективах расследования по делу, чем о политической стороне разговора.
Человек в роговых очках поднял воротник плаща, поежился и, глядя на сверкающую поверхность Москвы-реки, совсем уже другим тоном заметил:
- Жизнь - это выбор! Надо определиться и ждать! Надо определиться!.. Осень!.. Сыростью тянет…
Оболенцев повернул голову и тоже посмотрел вдаль, туда же, куда и его визави, - на поблескивающую в холодных лучах осеннего солнца ленту реки. "Натянута, как струна, - подумал он, - и спокойна, как смерть".