– О совести и о долге мы скорее всего еще будем говорить, товарищ Коробейников.
Он шарахнулся от меня, выставив вперед руки, будто защищаясь от удара.
– Не понимаю вас, товарищ.
– Потом поймете, – пообещал я. – И, пожалуйста, не подходите больше к нашему столу.
Оставив недоумевающего директора на веранде, я направился в зал.
Рита Елецкая раскланивалась после очередной песни, посылала во все стороны воздушные поцелуи, а музыканты, сложив инструменты, гуськом покидали эстраду.
Я посмотрел вдоль зала, и у меня возникло четкое ощущение, что откуда-то издали, может быть, из-за крайнего столика, сквозь пеленой повисший табачный дым за мной наблюдают тревожные, вопрошающие глаза Юрия Вышемирского.
– Что он вам говорил? – спросил Логвинов.
– Знаешь что, Костя, поехали ко мне. – предложил я. – Жена нас таким ужином накормит!
Логвинов спрятал улыбку, и я понял, что мне не придется его долго уговаривать.
Глава 7
Пятница, 28 сентября
1
"А наутро вот что было: бедный Дима вдруг ослеп. На столе лежало мыло. Он сказал, что видит хлеб".
Этими словами началось для меня утро пятницы. Я сидел в кухне за чашкой крепкого кофе и слушал, как дочь, укладывая портфель, зубрит стихотворение, которое собиралась читать перед подшефными октябрятами. "Доктор смотрит на больного, говорит ему сурово: мы тебе не дурачки, не нужны тебе очки". Вот, значит, чем заканчивается история про Диму!
– Пока, папуля, – донеслось из прихожей. Хлопнула дверь, и я остался один.
В активе было чистых двадцать минут, и я мог позволить себе пофилософствовать на отвлеченные темы.
Интересно, чем вообще должен заниматься обычный следователь милиции в самое обычное сентябрьское утро. Чистить свой пистолет? Или подсчитывать патроны? Нет. Наверно, он должен изучать карту города и обдумывать, как обезвредить матерого преступника... В таком случае следователь я никудышний. Вместо всего этого я мазал масло на хлеб, поливал его сверху вареньем, откусывал максимально большой кусок и запивал его кофе. Одновременно рассматривал случайно оказавшуюся под рукой спичечную коробку. На этикетке была изображена небезынтересная сценка: тройка алкоголиков сидела в лодке и распевала песни, дирижируя себе бутылкой. Волна была большая, лодчонка утлая и тесная, а дяди, сидевшие в ней, – дородными и не в меру веселыми. Все три обстоятельства оправдывали и объясняли надпись на этикетке: "Это причина гибели на воде".
Вот такое занятие нашел себе я утром двадцать восьмого сентября. То же самое, в то же самое время мог думать слесарь, живущий этажом выше, или инженер, проживающий этажом ниже. Зато следующая моя мысль уже несла в себе признаки профессиональной принадлежности. "Где бы достать этикетку с аналогичными данными о причинах гибели на суше?"
Дальше – больше. Возник один вопросик, не имеющий отношения к спичкам: "Почему я так удивился, когда узнал, что Рита Елецкая – воспитанница Маркина?" За первым появился второй, потом третий, четвертый... Не знаю, бывает ли по утрам такое у инженеров и слесарей, – у меня бывает. Почти каждое утро. А тут еще этикетка с причинами гибели подвернулась.
Я допил кофе, но бодрости не почувствовал. Этому тоже были свои причины. Всему и всегда есть свои причины. Обидно только, что разобраться в них не всегда так же легко, как в случае со спичечным коробком.
Повязывая галстук, я сделал попытку классифицировать вопросы.
Вопросы общие:
В чем причина сердечного приступа, приведшего к смерти профессора?
В чем причина того, что Юрий, его сын, до сих пор отсиживается в Риге?
Были вопросы поконкретней:
Куда делся чемодан, с которым Юрий вышел из дома три дня назад?
Кто выкрал кассету с пленкой и что на ней было записано?
Куда, наконец, подевались деньги?
Был и еще один, далеко не риторический вопрос. Идет пятый день, а результатов практически никаких. Спрашивается: что скажет Иван Васильевич – мой будущий начальник?
Я понял, что ни один из перечисленных вопросов не может волновать ни одного из моих соседей ни сверху, ни снизу, и, говоря откровенно, позавидовал им. Кстати, с певицей из ресторана "Приречный" тоже предстояло встретиться мне, а не кому-то другому. Поэтому я надел пиджак и поспешил на работу.
2
"Ищите женщину", – говорят французы. И правильно говорят. В пятницу, следуя мудрой пословице, я первым делом позвонил в детский сад, где работала Ольга Верещак. Ее на работе не оказалось. "Она на экзаменационной сессии, – сказали мне. – И не звоните каждые пять минут, имейте совесть!"
Последнее замечание задело самолюбие, пришлось отрекомендоваться по всей форме и поинтересоваться, кому, кроме меня, понадобилась Оля.
– С пять минут назад звонил молодой человек, – сообщили мне. – На тот случай, если она зайдет на работу, просил передать, что звонил Юра.
– Больше ничего?
– Ничего, – ответил строгий женский голос.
Не имело смысла спрашивать, был ли звонок междугородным, Вышемирский – я не сомневался, что звонил он, – наверняка воспользовался телефоном-автоматом, а сигналы автоматической связи ничем не отличаются от городских. Итак, налицо первая весточка! Юрий подает признаки нетерпения.
Что касается Ольги, то оставалось надеяться, что я застану ее дома. Хорошо, Сотниченко позаботился узнать точный адрес.
Легкий на помин инспектор позвонил как раз в тот момент, когда Рита Елецкая, вызванная повесткой на девять утра, переступила порог кабинета.
Я показал ей на стул, но она осталась стоять у двери.
Понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем говорит Сотниченко. У меня были все основания заподозрить его в том, что он специально выбирает телефонные аппараты с плохой слышимостью.
– Алло! Алло! Это Скаргин? – Его голос пробился сквозь гул и треск на линии. – Алло! Вы слышите меня, Владимир Николаевич? Они уже там, уже там, поняли? – Откуда-то в телефонную трубку прорвался писк морзянки. Было слышно, как Сотниченко воюет с аппаратом. – Здесь собралась очередь, Владимир Николаевич... у меня мало времени. Специалисты уже там, вы поняли?
– Все понял, – сказал я, но он вряд ли слышал меня.
– Они в доме. Все в доме. Вы поняли? Буду звонить позже. – Он чертыхнулся, вешая трубку.
– Присаживайтесь, – предложил я Елецкой.
– Мне кажется, это какое-то недоразумение, – сказала она, не трогаясь с места. – Я не рассчитываю долго задерживаться у вас.
– Боюсь, что двумя минутами мы не обойдемся, – возразил я. – Вопросов у меня к вам много.
Она вздернула плечи, походкой манекенщицы прошла через кабинет и села.
– Какие же сведения вы рассчитываете получить от меня? – Рита говорила тоном, не оставлявшим сомнений в ее артистических способностях и желании их продемонстрировать. Сейчас она была само Удивление.
– Меня интересует ваш приятель Юрий Вышемирский. – Я не видел необходимости играть с ней в прятки, к тому же был уверен, что Коробейников известил ее, о чем говорили с ним работники милиции.
– Мы с Юрием были знакомы – это верно, но что из того? – притворно удивилась она. – У меня множество знакомых, почему вас интересует именно он?
– У меня сложилось мнение, что вы были не просто знакомы.
Вряд ли моя реплика понравилась ей. Тем не менее Елецкая решила перевоплотиться в Снисходительность и сделала это профессионально.
– Я певица, – вздохнула она. – У меня, да будет вам известно, нет личной жизни.
– А поклонники?
– О, их всегда больше, чем нужно. Мужчины тщеславны и падки на все, что труднодостижимо.
От Риты исходил стойкий дух светскости.
– Среди ваших знакомых есть мужчины, думающие иначе, – осторожно заметил я.
– Кто же это? – рассеянно спросила она.
– Михаил Мендозов, например.
Самообладанию Елецкой можно было позавидовать. Словно невидимый суфлер подсказал ей реплику из несуществующей пьесы:
– Ох, уж эти современные мещане! Они непобедимы, как клопы, и лживы, как нильские крокодилы.
Не нравилось мне начало разговора, не нравились ее афоризмы, не нравилась и сама Рита, но у нас, в милиции, как известно, собеседника не выбирают.
– Тем не менее Мендозов утверждает, что вы знали Вышемирского не менее десяти лет.
– Стаж важен для пенсии, – нравоучительно изрекла Елецкая. – В личных отношениях он не имеет решающего значения.
– Вы правы. Но о ваших отношениях с Вышемирским говорит не только Мендозов.
– "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой", – процитировала Рита.
– Зотов, приятель Вышемирского, поделился с нами и более свежими сведениями.
Что-то случилось с суфлером, он искал и не находил подходящей реплики, но Рита на свой страх и риск мужественно вела сцену к счастливому финалу.
– Мендозов – моя первая и последняя ошибка. – Она, кажется, входила в образ кающейся грешницы. – Каждая женщина имеет право на ошибку. Совершив ее, она или исправляется, или идет по дурной дорожке.
Я был равнодушен к мелодраме. Кроме того, меня начинало раздражать пустое препирательство. Пришлось изменить тактику.
– Я не совсем понимаю, Рита, что заставляет вас так упорно отрицать очевидное. В доме Вышемирских совершено преступление, и если вы хотите внушить нам подозрение, если хотите, чтобы мы усомнились в вашей непричастности к нему, пожалуйста, продолжайте. Я вас внимательно выслушаю.
Суфлер, по всей видимости, бросил заранее заготовленный текст с афоризмами и обобщениями и покинул будку.
Она прикурила сигарету, затянулась, не обращая внимания на то, что делает это некрасиво. "Неплохой симптом", – подумал я.
– Дурацкий характер: если мне показывают на белое, я обязательно говорю, что это черное. – Она еще раз глубоко затянулась. – Во мне сидит дух противоречия. Спрашивается, какого черта я связалась с Вышемирским! Как старуха, осталась у разбитого корыта. С самого раннего детства он преследовал меня своей любовью. Выслеживал, подглядывал, как тень, ходил по пятам, потом стал назначать свидания. Я опаздывала на полчаса, на час, на полтора, а он все равно ждал... И с этим скотиной Мендозовым он меня познакомил, а когда узнал, что мы встречаемся, рыдал, как младенец. Ничтожество, тряпка! Упрекал, устраивал сцены ревности и сам же просил прощения... А недавно познакомился с какой-то девицей, наговорил мне кучу гадостей и ушел. И слава богу!
На кончике сигареты вырос столбик пепла. Елецкая точным и красивым щелчком сбросила его на середину пепельницы. Взялась ли она играть новую роль? Пожалуй, нет, скорее, хотела высказаться.
– У меня голос. Понимаете? К нам приходят специально, чтобы меня послушать. Мужики прохода не дают, и, между прочим, у каждого машина, деньги. А он хотел, чтобы я в трамвае за три копейки домой ездила. Не от мира сего был юноша. "Одевайся скромнее. Не надо ярко красить губы". Идиотизм! Я, говорит, люблю тебя, поэтому не общайся с посторонними мужчинами. А с кем общаться? С пассажирами в трамвае, со старухами у подъездов? Кто же против чувств? Но к ним должно прилагаться что-то посущественней... Да, да, и не смотрите на меня так. Приходится быть материалисткой. – Елецкая притушила сигарету. – Разве мне не хочется иметь семью? Хочется. Но что мог дать Вышемирский?
– Он был против брака с вами?
– Нет, но я поставила условие: выйду замуж только в том случае, если муж сможет меня обеспечить.
– Но Юрий хорошо зарабатывал.
– На комбинате? – презрительно фыркнула Рита. – Не смешите. Это крохи. С такой зарплатой не в ресторан, а в столовку ходить.
– Вас послушать, так в ресторан ходят воры.
– Я хочу сказать, что в рестораны должны ходить люди с деньгами. – Устами Елецкой говорила Умеренная дерзость. – Откуда брать деньги, мужчина должен решать сам, это не моя забота. Во всяком случае, на воровство я Вышемирского не толкала. Я имела в виду честно заработанные деньги.
– Поскольку вы продолжали поддерживать с ним отношения, можно сделать вывод, что Юрий исполнил ваше условие?
– Он добивался этого много лет, – ответила Рита и задумчиво закончила: – Вышемирский был настырным – этого у него не отнять.
– Достиг-таки материального благополучия?
– Только не спрашивайте как. Я не знаю. Он кидался из одной крайности в другую, пробовал сочинять рассказы, работал почтальоном, писал картины, а в итоге ничего не заработал. Но однажды, года два назад, пришел ко мне на репетицию в новом костюме, с цветами, и, представьте, у него были деньги...
3
Она заметила его еще издали, когда он вошел в пустой зал ресторана, но не подала вида.
– К тебе пришли, – сказал ей гитарист.
– Подождет, – небрежно ответила она. – Ему это полезно.
– Иди, иди, мы все равно должны поработать над вальсом. До вечера.
– Чао. – Она перекинула через плечо кожаную сумку и пошла к выходу.
– Рита, постой. – Юрий догнал ее в середине зала, протянул цветы. – У меня к тебе дело.
– Сколько раз тебя просить – не приходи на репетиции! – Она, не оборачиваясь, стремительно спускалась по лестнице. – Ты мне не муж и даже не любовник.
– Перестань, прошу тебя. – Он взял ее под руку.
– Отпусти, у тебя пальцы в краске. – Ей нравилось дразнить его. – Ну, ладно, пойдем, выясним отношения, но учти: раз и навсегда.
Они спустились на набережную и пошли по направлению к кинотеатру.
– Послушай, – начала она, – сколько лет ты ухаживаешь за мной, страдаешь, мучаешься – и все впустую. Мне жалко смотреть, как ты изводишь себя. Охота тебе время терять? Я, конечно, виновата – иногда, под настроение, разрешала быть ближе, чем следует, но это игра, это моя слабость. А ты все принимаешь за чистую монету...
– Не говори со мной так. – Он остановился у дебаркадера. – Не для этого я шел к тебе.
– А для чего? – Рита вздохнула. – Как не надоест, честное слово.
– Я не могу без тебя.
– А я могу.
– Неправда! Тебе было хорошо со мной. Разве не так?
Рита рассмеялась.
– Вспомнил! Это было тысячу лет назад.
– Не тысячу! – выкрикнул он.
– Тише, сумасшедший. – Она прикрыла ему рот рукой, и он тут же поцеловал ее ладонь. – Сумасшедший, – повторила Рита и несколько раз похлопала его по щеке. – Веди себя прилично. Ну, что ты предлагаешь? Что?!
– Выслушай меня. – В голосе Вышемирского прозвучало что-то такое, что заставило ее прислушаться. – Мы уедем с тобой, уедем куда-нибудь к морю. Будем жить красиво и честно...
– Старая песня. Чудак, где ты возьмешь средства на честную жизнь?
– У нас будут деньги...
– Откуда? Ты что, мальчик, жилу золотую нашел?
Не спуская с нее глаз, он вытащил из кармана пухлый бумажник. Оттуда торчала пачка сторублевых купюр.
– Где ты взял столько? – испугалась Рита.
– Неважно. Я сделал это ради тебя... Закрой глаза...
Она выполнила его просьбу, и он вложил ей в ладонь свернутые вчетверо бумажки.
– Что это?
– Билеты.
– Куда? – растерялась она.
– На юг! – Он широко развел руки. – Завтра мы летим к морю!
– Ты сошел с ума!
– Да, сошел! Если бы ты знала, как приятно сходить с ума...
4
– И вы поехали? – спросил я.
– Да, я взяла отпуск за свой счет, – ответила Елецкая. – Полторы недели мы пробыли в Крыму, оттуда вылетели в Сочи. Отдыхали там дней десять, но в конце концов поссорились и вернулись.
– Из-за чего произошла ссора? – спросил я.
– Он настаивал, чтобы мы оформили наши отношения.
– А вы были против?
– Нет, но прежде я хотела знать, как он заработал деньги.
– А вы осторожная женщина, – заметил я.
Елецкая восприняла мои слова, как комплимент, и добавила:
– А зачем мне рисковать? Откуда известно, насколько надежен источник, из которого он брал деньги?
– И какую же сумму вы потратили за время своего путешествия?
– Не больше тысячи, – небрежно бросила Рита.
– Ваша предусмотрительность была нелишней. С таким аппетитом любой источник мог быстро иссякнуть.
– Осторожность – качество умных людей, – сказала она, и я отнес эту фразу на счет суфлера, занявшего свое место в будке.
– Он сказал вам, где взял деньги?
Очевидно, я поспешил задать этот вопрос. Она отрицательно покачала головой, но чувствовалось, что в запасе есть и другой ответ. Что ж, подождем. У меня были все основания считать, что главный разговор у нас еще впереди.
– Вы только не воображайте, что я встречалась с ним из-за денег. – Елецкая попробовала сыграть Бескорыстие. – Мне, к примеру, неприятно брать пятерки, которые суют в ресторане, заказывая музыку... Юра нравился мне, я знала его много лет, привыкла к нему и по-своему любила. Если он долго не приходил, я скучала. И не моя вина, что он нашел себе другую...
"Очень трогательно, – подумал я. – И главное – какая последовательность!"
– Скажите, Рита, у Коробейникова есть машина?
– У Коробейникова? – Рита сделала удивленные глаза.
– У директора музея, в котором работает ваш дядя. Только не вздумайте отрицать, что вы с ним знакомы, не говорите на белое черное.
– У него есть машина. – Она была само Безразличие. – Изредка он подвозит меня домой.
– Как вас понимать? Вы встречаетесь?
– Да, мы встречались.
"Универсальное словечко", – отметил я про себя.
– Расскажите подробней, когда и по чьей просьбе вы заказали Юрию копию с картины.
Это был один из главных вопросов, и от того, ответит на него Елецкая или нет, зависело очень многое. Она ответила. Из страха ли, из расчета, глупости или неискушенности – не знаю, хотя всему есть причины.
– Это было незадолго до нашей поездки в Прибалтику, – тихо сказала она. – Олег Станиславович, мой дядя, у которого я живу после смерти отца, любит живопись, вообще интересуется искусством, – он узнал, что я встречаюсь с Юрием...
Надо было закрепить успех.
– Как ему стало известно это?
– Юра несколько раз заходил за мной домой.
– Дядя одобрял ваш выбор?
– К Юрию он относился равнодушно.
– Здоровался с ним?
– А как же. Один раз они даже сцепились из-за живописи, и дядя назвал его профаном.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Дядя попросил, чтобы я заказала Вышемирскому копию с одной из тех картин, что висят у него дома.
– Почему он сам не попросил?
– Может быть, из-за той ссоры?
– Он просил сделать копию с любой картины или сказал с какой?
– Картина называлась "Зима в деревне", а кто автор – я не знаю. Дядя называл, но я забыла. Там еще такой снег голубой и телега какая-то едет. Вышемирский сделал копию. Я отдала ее дяде, а он сказал, чтобы я повела Юрия в ресторан и поужинала с ним. Дал пятьдесят рублей.
– Значит, копия ему понравилась?
– Наверное, раз она до сих пор висит у нас дома.
Все. Я был почти удовлетворен. Из ее ответов на множество мелких вопросов я, кажется, нашел один большой ответ. Но главная работа была все еще впереди.