Порядочный парень. Честолюбивый, настойчивый, ловкий и сообразительный. А с другой стороны немного робкий, все еще несколько наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто не без этого?
Может быть, у него был комплекс неполноценности? Например, перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём сгонял в двух метрах и взвешивал, что ему делать.
Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?
Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.
Наконец осталась только одна вещь - серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый.
Колльберг повертел его в руках.
- Очень старательно заклеен.
Он пожал плечами, взял нож для бумаг и разрезал конверт.
- Ага, - сказал Колльберг. - Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.
Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.
- Это его невеста, - почти беззвучно сказал Мартин Бек.
- Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.
Мартин Бек по обязанности начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и лаже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.
Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.
- Она дьявольски хороша! - восторженно сказал он, продолжая просматривать снимки.
- Что ж, завтра ты сможешь увидеть ее воочию, - сказал Мартин Бек.
- Да, - сразу погрустнел Колльберг. - Не очень веселая будет встреча.
Он собрал фотографии и сложил их в конверт.
Они потушили свет и вышли из кабинета.
- Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? - спросил Мартин Бек уже в машине. - Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.
- Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстулльсбру встретил радиопатруль с двумя парнями, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.
* * *
Когда поезд метро остановился на станции "Шермарбринк", Колльберг уже ожидал на перроне. У них с Беком была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.
Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгагатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.
За углом, когда они уже свернули на Эстётагатан, Колльберг спросил:
- Не слыхал, как там с раненым?
- Перед выходом я звонил в больницу. Операция удалась настолько, что Шверин еще жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.
- А есть надежда, что он придет в сознание?
Мартин Бек пожал плечами.
- Кто его знает. Будем надеяться. Они шли по Чёрховсгатан, пока достигли дома номер восемнадцать.
На табличке жильцов внизу стояла фамилия "Турелль", но на дверях квартиры на втором этаже была прибита белая карточка с надписью тушью: "Оке Стенстрём".
Открыла им невысокая девушка, Мартин Бек по служебной привычке отметил, что ее рост - метр шестьдесят.
- Заходите, - сказала она, закрывая за ними дверь.
Голос у нее был низкий и хрипловатый.
Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и голубую вязаную спортивную рубашку.
Она молча выжидательно постояла, пока Мартин Бек и Колльберг пристраивали на полочке шляпы рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Затем все пошли в комнату.
Оса Турелль села в кожаное кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, и Мартин Бек с Колльбергом тоже сели. Пепельница на длинном столике была полна окурков.
- Думаю, вы понимаете, что нам непременно надо как можно быстрее поговорить с вами, - сказал Мартин Бек.
Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла сигарету и глубоко затянулась. Ее рука чуть дрожала.
- Да, я понимаю, - наконец сказала она. - Это хорошо, что вы пришли. Я сижу в этом кресле с тех пор… ну, когда мне сказали… Все сижу и стараюсь понять… стараюсь понять, что это правда…
Ни Мартин Бек, ни Колльберг не знали, что сказать. В воздухе висела гнетущая тишина. Наконец Колльберг откашлялся и глухим голосом проговорил:
- Фрекен Турелль, можно вас спросить кое-что о Стенстр… об Оке?
Оса Турелль медленно подняла на него взгляд.
- Скажите мне, как все это произошло? - спросила она.
- О'кей, - ответил Мартин Бек и закурил сигарету.
- А куда Оке ехал? - выслушав его рассказ, спросила Оса. - Почему он оказался именно в этом автобусе?
Колльберг посмотрел на Мартина Бека и сказал:
- Мы надеялись узнать об этом у вас.
Оса Турелль покачала головой.
- Я не имею никакого представления.
- А вы не знаете, что он делал раньше, в течение дня? - спросил Мартин Бек.
Она с удивлением посмотрела на него.
- Он целый день работал. Вы же должны были знать, какая у него работа.
Мартин Бек какую-то минуту колебался, потом сказал:
- Последний раз я видел его в пятницу. Он заходил на работу перед обедом.
Она встала и прошлась по комнате.
- Но он же работал и в субботу и в понедельник. Мы вышли вместе в понедельник утром. А вы тоже не видели Оке в понедельник?
Она посмотрела на Колльберга. Тот покачал головой и спросил:
- Он не говорил, что поедет на Вестберг? Или на Кунгсхольмсгатан?
Оса минуту подумала.
- Нет, не говорил ничего. У него было какое-то дело в городе.
- Разве он никогда не рассказывал о своей работе? - спросил Мартин Бек.
- Рассказывал. Но о последнем задании он молчал. Я даже удивилась. Обычно он рассказывал о разных случаях, особенно если было что-то тяжелое и запутанное. А на этот раз…
- Дело в том, что он не мог ничего особенного рассказать, - сказал Колльберг. - Последние три недели были исключительно бедны происшествиями. Мы сидели фактически без дела.
Оса Турелль пристально посмотрела на него.
- Зачем вы это говорите? По крайней мере, у Оке последнее время было полно работы…
* * *
Рённ посмотрел на часы и зевнул.
Потом перевел глаза на кровать, где лежал забинтованный мужчина. Затем задержал взгляд на аппаратуре, которая поддерживала жизнь потерпевшего, и наконец на медсестре, только что сменившей пустую бутылку в капельнице.
Рённ уже не один час сидел в этой антисептической, изолированной комнате с холодным светом и голыми белыми стенами.
Вместе с ним в палате находилась личность по имени Улльхольм, которую Рённ до сего времени никогда не встречал и которая, однако, оказалась одетым в штатское платье старшим полицейским инспектором.
Даже простодушному Рённу Улльхольм казался безгранично нудным и тупым.
Улльхольм был недоволен всем - начиная от зарплаты, которая для него была очень низкой, и кончая начальником полиции, не умевшим навести у себя порядок. Он возмущался, что детей в школе не учат послушанию и что даже среди полицейских нет настоящей дисциплины. Причину увеличения преступности и падения нравов он видел в том, что полиция не имела фундаментального военного образования и не носила шашек.
Однако сильнее всего он набрасывался на три категории людей, которые Рённу никогда не сделали ничего плохого и о которых он никогда не думал, а именно: Улльхольм ненавидел иностранцев, молодежь и социалистов.
Улльхольм на все явления имел свою безапелляционную точку зрения и без умолку разглагольствовал на разные темы.
- Смотришь на эти безобразия, и помимо воли хочется убежать на природу. Я б с удовольствием выбрался в горы, если бы всю Лапландию не опоганили лопари. Ты ж понимаешь, что я имею в виду, а?
- Моя жена саамка, - сказал Рённ.
Улльхольм сразу нахмурился, замолчал и отошел к окну. Он стоял там часа два, печально глядя на недобрый, изменчивый мир вокруг.
Рённ подготовил два четких вопроса, которые хотел задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот. Первый: "Кто стрелял?" И второй: "Как он выглядел?"
Рённ сделал еще и другие приготовления, а именно: поставил на стул портативный магнитофон и перевесил микрофон через спинку стула. Улльхольм не принимал участия в этих приготовлениях, он ограничился тем, что время от времени критически посматривал на Рённа от окна.
Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра вдруг наклонилась над раненым и быстрым нетерпеливым движением руки позвала к себе обоих полицейских.
Рённ быстро схватил микрофон.
- Думаю, что он приходит в сознание, - сказала медсестра.
Лицо раненого стало меняться. Веки и ноздри задрожали.
Рённ протянул микрофон.
- Кто стрелял? - спросил он.
Никакой реакции. Рённ подождал несколько секунд и повторил вопрос:
- Кто стрелял?
Губы больного шевельнулись, и он что-то сказал. Рённ переждал две секунды и вновь спросил:
- Как он выглядел?
Потерпевший ответил и на этот раз, уже несколько отчетливее.
В комнату вошел врач.
Рённ уже раскрыл рот, чтоб повторить второй вопрос, когда мужчина на кровати повернул голову в левую сторону. Нижняя челюсть у него отвисла.
Рённ посмотрел на врача, и тот серьезно кивнул ему, складывая инструменты.
Подошел Улльхольм и сердито сказал:
- Ты что, в самом деле не можешь больше ничего от него добиться?
Потом громко обратился к больному:
- Слушайте, господин, с вами разговаривает старший полицейский инспектор Улльхольм…
- Он умер, - тихо сказал Рённ.
Улльхольм вытаращил на него глаза и бросил только одно слово:
- Идиот!
Рённ выключил микрофон и понес магнитофон к окну. Там он осторожно перемотал ленту указательным пальцем правой руки и нажал на кнопку воспроизведения записи.
- Кто стрелял?
- Днрк.
- Как он выглядел?
- Самалсон.
- Ну и что это нам даст? - сказал Рённ.
Улльхольм секунд десять зло, с ненавистью смотрел на него, а затем сказал:
- Что даст? Я обвиню тебя в служебной халатности. Ты же понимаешь, что я имею в виду, а?
Он повернулся и вышел из комнаты. Его шаг был быстрым и энергичным. Рённ грустно смотрел ему вслед.
* * *
Когда Мартин Бек распахнул дверь Дома полиции, ледяной ветер бросил ему в лицо горсть острых, словно иголки, снежинок.
Перейдя Агнегатан, Мартин Бек нерешительно остановился, прикидывая, как ему ехать. Он все еще никак не мог освоить новые автобусные маршруты, которые возникали взамен трамвайных линий.
Внезапно около него затормозила машина. Гюнвальд Ларссон опустил боковое стекло и позвал:
- Залезай.
Мартин Бек обрадовался и сел впереди, рядом с ним.
- Брр, - сказал он. - Не успеешь заметить, как пройдет лето, и уже вновь холод. Ты куда едешь?
- На Вестманнагатан, - сказал Гюнвальд Ларссон. - Хочу поговорить с дочерью той старушки из автобуса.
- Мне по пути. Высадишь меня перед Сабатсбергом.
Они миновали Кунгсбру и поехали вдоль старых торговых рядов. За окнами мелькал сухой мелкий снег. На Васагатан им повстречался двухэтажный автобус сорок седьмого маршрута.
- Н-да, - сказал Мартин Бек. - Мне теперь муторно становится, как только вижу такой.
- Это другой, - сказал Гюнвальд Ларссон. - Это немецкий. "Бюссинг". Через минуту он спросил: - Может, заглянешь к вдове Ассарссона? Я буду там в три.
- Не знаю, - ответил Мартин Бек. - Все будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.
На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил мужчина в желтом шлеме и с красным флажком в руке. На территории Сабатсбергской больницы развернулось большое строительство. Грохот взрывов катился волной между стенами домов. Гюнвальд Ларссон сказал:
- Почему бы им не поднять на воздух сразу весь Стокгольм? Пусть бы делали так, как Рональд Рейган, или как там его, хочет поступить с Вьетнамом: заасфальтировать, намалевать желтые полосы и наделать автостоянки. А то ведь понастроят черт-те что. Наверное, это самое большое несчастье, когда плановики дорвутся до реализации своих замыслов.
Мартин Бек вышел из машины перед въездом в ту часть больницы, где размещалось родильное отделение.
Дверь ему открыла молодая женщина:
- Вы комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.
Ухватив, словно клещами, его руку, она радостно пожала ее.
Моника Гранхольм была почти такого же роста, как и Мартин Бек, только плотней. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы - белые и крепкие, а темные волосы - густые и волнистые; все в ней казалось большим, здоровым и крепким.
Та девушка, что погибла в автобусе, была маленькая и невзрачная, она определенно выглядела очень хрупкой и нежной по сравнению со своей подругой.
Они направились в сторону Далагатан.
- Вы не возражаете, если мы зайдем в кафе? - спросила Моника Гранхольм. - Я должна подкрепиться, прежде чем начну с вами разговор.
Время ленча прошло, и в кафе было много свободных столиков. Мартин Бек подождал, пока девушка поела, и уже хотел начать разговор об убитой подруге, когда она отодвинула тарелку и сказала:
- Ну все. Теперь, комиссар, спрашивайте, что вас интересует, а я попробую ответить. Но можно мне сперва задать вам вопрос?
- Можно, - сказал Мартин Бек.
- Вы уже поймали того сумасшедшего?
- Нет, - сказал Мартин Бек. - Еще не поймали.
- Люди напуганы. Одна девушка из нашего отделения уже не ездит на работу автобусом. Боится, что вдруг появится тот сумасшедший со своей хлопушкой. Вы должны его поймать.
- Делаем все возможное - ответил Мартин Бек.
- Ну так что вас интересует о Бритт?
- Хорошо ли вы ее знали?
- Думаю, что знала лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе с нею три года, с тех пор как она начала работать в больнице. Она была чудесная подруга и очень хорошая медсестра. Умела выполнять тяжелую работу, хотя была слабенькая.
- У нее был жених?
- Да, отличный парень. Они хотели пожениться на Новый год.
- Она давно с ним познакомилась?
- Самое меньшее десять месяцев. Он врач. Говорят, будто девушки становятся медсестрами, чтобы иметь возможность выйти замуж за врача. Но Бритт была не такая. Она была страшно стеснительная и боялась парней. Прошлой зимой она часто болела и ходила в больницу. Там и встретила Бертиля. И сразу влюбилась. Она говорила, что ее вылечила любовь, а не лекарства.
Мартин Бек разочарованно вздохнул.
- А что в этом плохого? - спросила девушка.
- Совсем ничего. У нее было много знакомых мужчин?
Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.
- Только те, кто работает в больнице. Не думаю, чтоб она с кем-то встречалась до Бертиля. А почему вы об этом спрашиваете?
Мартин Бек вынул из внутреннего кармана блокнот и положил перед собой на стол.
- Рядом с Бритт Даниельссон в автобусе сидел мужчина, - сказал он. Полицейский, по имени Оке Стенстрём. Мы имеем основание считать, что он и фрекен Даниельссон были знакомы и ехали вместе в автобусе.
Мартин Бек вынул из блокнота фотографию Стенстрёма.
- Вы встречали этого человека?
Моника посмотрела на фотографию и покачала головой:
- Ни разу. Могу присягнуть, что и Бритт его не знала. Она б ни за что не позволила никому, кроме нареченного, провожать себя домой.
Моника Гранхольм открыла сумочку и вынула кошелек.
- Мне пора к своим деткам. Их сейчас у меня семнадцать.
Она начала копошиться в кошелечке, но Мартин Бек остановил ее.
- Платит государство, - сказал он. - А как фамилия врача, которого вы зовете Бертилем?
- Перссон.
- Где он живет?
- Гильбакен, двадцать два.
* * *
Машина Гюнвальда Ларссона стояла на Тегнергатан перед домом номер сорок. Мартин Бек посмотрел на часы и толкнул входную дверь.
Было двадцать минут четвертого, а это означало, что Гюнвальд Ларссон сидел у госпожи Ассарссон уже двадцать минут. А за это время, наверное, успел выяснить жизнь Эсты Ассарссона еще с пеленок.
Дверь в квартиру открыл пожилой человек в темном костюме и серебристом галстуке. Мартин Бек назвал себя. Мужчина протянул ему руку.
- Туре Ассарссон, - сказал он. - Я брат… брат убитого. Заходите, ваш коллега уже пришел.
Он подождал, пока Мартин Бек разделся, и прошел впереди него через высокую двустворчатую дверь в гостиную.
- Мерта, дорогая, это комиссар Мартин Бек, - сказал он.
На низкой желтой кушетке, не менее трех метров длины, сидела худая женщина в черном платье джерси и держала в руке бокал. Она протянула другую руку, грациозно согнув ее в запястье, как бы для поцелуя. Мартин Бек нескладно пожал расслабленные пальцы и невыразительно пробормотал: "Сочувствую вам, госпожа Ассарссон".