"Я читал в одной книжке, как во время польского нашествия на Москву русские люди, как один человек, откликнулись на призыв нижегородских граждан Минина и Пожарского. Так было давно, в прошлом, тем более так должно быть теперь, когда все мы, советские люди, являемся хозяевами своей страны… Вношу 70 тысяч рублей из своих сбережений на строительство танковой колонны…"
Две и больше норм
Бурная жизнь кипит на заводе, где директором тов. Н. Строители, рабочие, ИТР, включившись в социалистическое соревнование, борются за досрочный, скорейший пуск завода. Сотни рабочих и целые бригады выполняют ежедневно по две и более норм.
Не меньше гектара
По примеру косаря Елены Кучегановой развернулось соревнование женщин-одногектарников. Ксения Огородникова, Александра Тамышева, Елена Хабарова ежедневно скашивают вручную траву с площади гектар и больше.
Братская помощь орловским колхозникам
На общем собрании колхозников сельхозартели "Память Чапаева" выступил председатель тов. Володин. Он рассказал о страданиях, горе и ужасе, которые пережили трудящиеся советских районов, находившихся под игом немецких фашистов. Теперь многие районы освобождены, но им нужна большая помощь в восстановлении разрушенного хозяйства.
- Мы знаем, наше правительство оказывает всемерную помощь населению, пострадавшему от немецких захватчиков, - с волнением говорила старая колхозница Елена Беззубцева. - По и мы не можем быть в стороне от этого дела. Наш долг всем, чем можем, помочь нашим родным братьям, сестрам, их детям. Я вношу в фонд помощи свою двухгодовалую телку.
Один за другим поднимаются колхозники и колхозницы. Они заявляют о своей готовности оказать братскую помощь советским людям, освобожденным Красной Армией от фашистского ига. 120 пудов зерна, три головы крупного рогатого скота, семь тысяч рублей деньгами - таков взнос колхозников сельскохозяйственной артели "Память Чапаева". Кроме того, общее собрание колхоза решило внести в фонд помощи из средств колхоза 270 пудов хлеба, 100 овец и 30 голов крупного рогатого скота.
Происшествие
Сокращение числа охотников придало смелости волкам, расплодившимся в большом количестве. Все чаще их видят среди белой) дня на околицах деревень, близ пастушьих стоянок. А недавно они предприняли дерзкий набег на город. Работница обувной фабрики Мария Степановна Полыхалова вышла утром дать корму поросенку и увидела в сарае серого разбойника. Он проник туда через крышу, но, провалившись, попал в пустое стойло для коровы и оказался за прочной решеткой. На зов Полыхаловой прибежали соседи. Вызвали милицию…
Кино
Звуковой фильм "Богдан Хмельницкий". (В программе киножурнал "Репортаж с фронта Отечественной войны".)
"Боевой киносборник № 8". Конферанс ведет бравый солдат Швейк (арт. Канцель).
Глава двенадцатая
1 августа секретарь райкома Непчинов срочно собрал районный актив, рассказал об инициативе ряда предприятий областного центра и колхоза "Партизан" соседнего Шуйского района. Суть ее заключалась в добровольном сборе средств на строительство танковой колонны для Красной Армии. Возникнув в цехах, она обкаталась по кабинетам высших инстанций и снова спустилась вниз, но теперь уже в форме официального партийного и советского документа, призывающего "поддержать начинание патриотов тыла".
4 августа перед полуднем Непчинов неожиданно и срочно вызвал Пирогова. Теряясь в догадках, - зачем такая спешка? - Корней Павлович пришел на приглашение. В кабинете уже сидели несколько человек из комиссии по сбору средств, созданной и утвержденной на недавнем собрании.
Непчинов указал Пирогову на место за столом для совещаний, перешел к нему сам, но прежде чем сесть, оглядел собравшихся сверху, убеждаясь, не забыли ли кого. Сказал:
- Как член областного комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков от имени обкома поздравляю вас с хорошим зачином… Прошу передать эту благодарность всем труженикам района при встречах на собраниях…
Он сообщил, что в колхозах района уже идет сбор средств. В частности в Покровке и Коченеве. Сумма наличных денег и ценностей составила около ста тысяч рублей. (Рокот удивления, недоверия - не оговорился ли?) Нет, не оговорился, продолжал неторопливо Непчинов. Половину или почти половину этой суммы внес Никита Николаевич Черданцев, известный сидящим здесь чабан. Десять тысяч предложил Петр Горлов… От расторопности, активности нашей комиссии зависит, как будут развиваться события дальше. Образно говоря, будет зависеть толщина и прочность брони. Танковой брони!
- В Покровке инициатива получила дополнительное развитие. Многие колхозники, служащие, интеллигенция, кроме денег и облигаций, сдали в фонд строительства танковой колонны фамильные, семейные ценности из золота, платины, серебра, дорогих камней. Свое решение они объяснили так: казначейские билеты и облигации, которые они передают в фонд армии, обеспечены золотом Государственного банка и не пополняют золотой запас страны. А во многих домах, в шкатулках, в сундуках, с давних пор лежат неучтенные банком ценности: броши, кольца, браслеты, портсигары, империалы и просто рассыпное золото, подобранное в отмелях рек, в отвалах старателей…
- У подножия Пурчеклы, говорят, как мусору, его лежит, - вставил Паутов. Непчинов сделал паузу, выслушал, ничего не сказал на вставку, продолжал:
- Мысль эта - сбор ценностей - и объяснение ее свидетельствует о высокой зрелости рядовых тружеников. Вы только вдумайтесь, как мудро разложили по полочкам: ценности, не учтенные банком… Наша с вами задача - довести до сведения всего района почин покровчан. Но, товарищи, сделать это надо осторожно. Без кренов. Деликатно. Нисколько не принижая деньги и облигации. Вопросы будут?
Вопросов не было. Непчинов встал первым. Поднялась комиссия, восхищенно обсуждая известие. Там и там слышались припоминания: так ведь и у меня где-то… От деда еще… Надо порыться в старом барахле… Корнею Павловичу негде было искать. Весь он новый да казенный: шинель, гимнастерка, сапоги, портянки… И от этого немного обидно, горьковато в душе. Будто бы неискренний он, лукавый, шельмоватый до мозга костей, - других подталкивает, подставляет под траты тяжелые, а сам, как штукарь, сторонкой держится.
- Пирогов, задержись, - окликнул Непчинов. И, проводив остальных, спросил: - Куда-то очень торопишься?
- Так вроде все ясно.
- Чего ж тебе ясно? - Непчинов глянул на Паутова. Тот сидел непроницаемо невозмутимый. - Надо охрану денег и ценностей обеспечить. На время транспортировки. Да и хранение здесь.
- Когда?
- Прямо сейчас. - Снова глянул на Паутова. - Поезжай в Покровку. Потом в Коченево. Сборы в сельсоветах лежат. Председатели нервничают. Особенно Князькин. Не знакомы еще с ним? Познакомитесь.
- Поближе, - подсказал предрик.
Пирогов хотел сказать, что именно сегодня у него выкроилось "оконце", он намеревался еще раз побывать на месте гибели Ударцева, но сдержался, промолчал. Кому это интересно? Кому нужно знать?
- Разрешите выполнять?
Ирина Петровна поднялась навстречу ему.
- Корней Павлович, прокурор звонил. Спрашивал, по какому праву мы задерживаем необоснованно арестованного Брюсова.
- От кого же он узнал?
- От ленинградок. Они и сюда приходили толпой. И ребятишки. Не райотдел, а детский сад…
- Что вы ответили прокурору?
- Ничего. Пообещала передать его вопрос вам. Он требует, чтоб его ознакомили с обвинительным заключением.
- А сам Брюсов?
- Выпросил тряпку, ведро. Наводит марафет.
- Значит, у Брюсова нет претензий? Пригласите его.
Брюсов явился тотчас. Одет он был по-домашнему небрежно: в парусиновые штаны, старенькую рубаху с закатанными рукавами. На ногах - галоши. Крупное лицо его блестело от пота. Он был возбужден работой, дышал глубоко, с присвистом. Глаза светились восторгом.
- Обживаете келью?
- Вы знаете, я бы не имел ничего против, - сказал Брюсов.
- Не представляю, как я буду жить у чужих людей.
- Что вас беспокоит?
- Не люблю стеснять. Не люблю, когда и меня ограничивают.
- Но вы же ехали в вагоне с женщинами.
- Ах, товарищ Пирогов. Чего не сделаешь, чтобы уехать… И потом - у них положение не лучше моего было. Мы все ехали неизвестно куда, все сидели на колесах. А тут - дом! Привычки, традиции, свой уклад какой-то. Порядок еще от отцов. И вдруг посреди этого уклада - посторонний.
- Ну что ж, приглядывайте пока, что вам ближе. Знакомьтесь. А сегодня напишите письмо полковнику Ольшанскому. Это возможно?
- Думаю, что да. Он должен подтвердить, что я есть я?
- Хотелось бы.
Отпустив Брюсова, Пирогов позвонил прокурору.
Глава тринадцатая
На повороте, под которым погиб Михаил, он остановился. Поворот этот лежал на пути в Покровку. Привязав коня к придорожной осинке, Корней Павлович осторожно спустился к камню, прикрывавшему Ударцева, зрительно восстановил, как лежало тело, направление вытянутой руки с револьвером, мысленно продолжил эту линию. Она выходила на кромку дороги перед самым поворотом. Придерживаясь направления, он начал подниматься вверх, сантиметр за сантиметром осматривая склон перед собой и по сторонам, сколько доставал взгляд. В прошлый раз они спускались под прямым углом и наследили там. Теперь же он двигался под углом градусов сорок пять или пятьдесят. Он не знал, точнее, боялся признаться себе, чего ищет в траве, между камнями. Все, чем руководствовался он в этом поиске, было лишь неудовлетворенностью доказательствами несчастного случая. Вопросы - почему конь не взял поворота, куда торопился Ударцев - звучали в ушах, как крик о помощи.
Около часу, а может, и весь час лазил он на четвереньках по склону, но не нашел ничего, что насторожило бы его. Склон был чист. И не к месту празднично наряден: гречавки, незабудки, фиалки, ирисы, тьма-тьмущая разных неизвестных Корнею цветов, мелкорослых, вершок-другой, но броско окрашенных в белые, желтые, голубые, синие, сиреневые, розовые, красные тона, сильно пахучих, с густым пушком на лепестках и стеблях - как в шубках от ночных студеных рос, отвлекали внимание, мешали сосредоточиться.
"Прошлый раз их не было столько, - думал Пирогов, озираясь: не спутал ли место. - Хотя, до того ли тогда…"
Он снова вернулся к камню. Припомнил, как лежала простреленная голова, провел мысленно параллельную дороге еще одну линию, но теперь на уровне камня. Ему показалось, что он очень удачно придумал это. Воображаемая линия проходила через голову лежавшего здесь Ударцева… Корней Павлович похолодел от собственной решимости. Если так, то получается, что он подозревает присутствие здесь еще одного вооруженного человека. Именно на этой линии, что как ремешок опоясывает склон.
Он огляделся, будто тот, второй, все еще мог быть поблизости и подтвердить своим присутствием нечаянную идею. Место было нелюдимое и голое. Правда, у подножия густо зеленели заросли тальника. Там пробегал ручей, но его почти не было видно за раскидистыми кронами. А склон точно подстрижен - цветы, травка мелкая, со всех сторон открытым ощутил себя Пирогов. Даже не по себе стало.
"Эко бросает тебя, - подумал он огорченно. - Затрепыхал, как синица в силке… Прав Кречетов - от избытка пара это бросает туда-сюда". Но другой голос, упрямый, властный, требовал не отступать.
Он наметил широколистный зеленый пучок на линии нового направления и тут сообразил, что склон-то круто закругляется, что если опуститься, - лечь! - пучка этого видно не будет, он отступит за кромку елбана, да и сама кромка приблизится. И тогда… И тогда выявится сама точка…
Дернулось в нетерпении сердце. И вдруг будто оборвалось: в акте медицинского освидетельствования трупа не указано проникающее направление раны. Вот в чем загвоздка! Пуля могла войти в череп под большим углом или наоборот - под малым. Сверху, снизу, сзади… Таким образом, на расстоянии десяти-пятнадцатн шагов но видимой кромке склона могло быть великое множество точек для стрельбы.
"Как же так? Почему? Неужели и на Бобкова подействовала уверенность Кречетова? Или испугал вид Ударцева: была нужда копаться, когда и без того видно два открытых перелома, сильные ушибы, возможно, сотрясение… И неделя… Почти неделя - на склоне. Под солнышком…"
Необъяснимо, но чем дольше находился Пирогов на откосе, тем больше утверждался в сомнительности самоубийства. Обостренная мысль привела его к выводу и сделала этот вывод бесспорным - Михаил обладал натурой не сентиментальной, а суровой, холодной, ему не свойственно было слепое отчаяние, присущее людям слабым, неуверенным, нерешительным. Это первое! И второе заключалось в оборонительной позе тела. Ведь не мог он, описав дугу в воздухе, упасть прямо за камень и остаться там. Крутой склон непременно увлек бы его ниже, почти к основанию. Значит, тело лежало не там, куда его бросило. Это, кстати, подтверждается и другим наблюдением. Ударцев и конь оказались не на одной прямой линии, а как бы на двух разных лучах, исходящих с места начала падения.
"Почему мы не увидели всего этого сразу? - подумал Пирогов. - Видно, нас угнетала внезапность факта. Сам вид… Смерть…"
Он вспомнил слова Кречетова: пытался ползти… Конечно, пытался! Но почему не по ровному уклону, а под камень? Под камень, который сначала оставался в стороне, а потом оказался на пути непреодолимым препятствием. Не полз ли Михаил, чтоб укрыться за ним? Тогда - от кого? От человекообезьян? От пещерных людей? Не их ли имел в виду Ударцев, говоря о затерянном мире?
Он еще долго шарил по траве, обнюхал, заглянул в каждую трещинку, под каждый камешек, лист. Ничего! Ни "визитки" преступника, ни записной книжки Ударцева, ни карандашика дамского. Не было на склоне и у его основания оборванной латунной пуговицы со звездой по выпуклой лицевой стороне… Ну хотя бы чего-нибудь! Не на безлюдной же планете пробегает узкая каменистая дорога.
Но может, это как раз и указывает на тщательность приборки?
"Спокойно. Спокойно, - сказал он себе, поднявшись на дорогу и отвязывая коня. - Главное, не сорваться в галоп. Не пороть горячку".
Рассуждая так, он старался не думать о том, что сделал плохо, без возражений уступив Ударцева капитану Кречетову, слепо повинуясь старшему по званию и большему опыту.
Глава четырнадцатая
В Покровку он приехал вечером уже. Однако его ждали, и он встретился с несколькими активистами, передал благодарность Непчинова. В сельсовете ему показали опись взносов: пятьдесят три тысячи в казначейских билетах и облигациях, три браслета из серебра, четыре золотых кольца, одиннадцать золотых монет царской чеканки достоинством в пять и десять русов, две плитки гамбургского серебра достоинством по два фунта.
- Как ото понимать - русы? - спросил Пирогов.
- А это господа хорошие мечтали заменить рубль на рус. Даже начали приучать уже людишек, - пояснил старик из активистов. - Давно то было. Годов семьдесят тому. Али шестьдесят. До японской войны.
- А как эти русы сюда попали?
- Того не спрашивай. Чего тут не было в переворот. Сказывают, в девятнадцатом объявился здесь самозванец, за царевича Алексея себя выдавал. Может, он и завез? Пышно трактом проехал, со свитой казаков. В городе в честь его обед давали. Тут-то и поняли - самозванец. Смешно и грешно. Царевич-то вилкой есть не умел. Сморкался…
- Интересно. Ну а гамбургское серебро? Гамбург - это ж немецкий город.
Старики, их было четверо, сочувственно смотрели на него: живет человек, в петлички вырядился, а в голове столь места пустующего…
- Серебро тоже очень старое. Его завезла сюда торговая экспедиция… Вообше-то везла она его за границу, да шустрые людишки подкараулили обоз-то.
- Ну, деды! Такие страсти - на ночь.
- Тому двадцать годов с лишком будет. Тут тс и революция, всякие другие флаги взросли. А кто и без флага баловал.
- Смотрю я, вы тут все торговые… эксперты.
- Жили с того.
Жили-были… Из-за сложного географического положения, щедро напичканная золотом, серебром, медью, железом, углем, драгоценными и поделочными камнями до революции область не развивала промышленность. Три десятка частных крупорушек, десяток кожевенных мастерских, две или три колесные - вся эта немеханизированная индустрия работала на сиюминутные внутренние нужды. Население - по одним данным до ста тысяч душ, по другим - за сто - занималось земледелием, скотоводством, охотой, извозом, работало на купеческих факториях. В единственном уездном городе, выросшем из петровской казачей крепости в предгорной укрепленной линии, на начало века числилось две с половиной тысячи домов, из которых только тридцать восемь были каменными. В одной старой книжке, написанной полицейским исправником и отпечатанной в местной типографии, приводились прелюбопытные сведения о городском населении: шестнадцать потомственных дворян, сорок два священнослужителя, сто тридцать семь купцов, четыре иностранных подданных, четырнадцать тысяч мещан, двести с гаком крестьян…
Как бы там ни было, отцами, работодателями, кормильцами половины простого люда считались купцы: с севера на юг проходила горами старая караванная тропа, по ней круглый год неторопливой вереницей тащились тысячи лошадей, сотни верблюдов, а с ними - возчики, народ пестрый и в основном себе на уме. Купеческие миллионы раззадоривали мужицкое воображение, чуть ли не каждый мнил себя при собственном деле… Ох уж это русское воображение!
Рассказывают, что начало организованной торговли с западными аймаками Монголии положил в конце восемнадцатого века некто Ивашка Хабаров, мужичонка неприметный и бесславный. Сделав одну ходку, набив мошну, он забросил дело, а скоро и совсем сгинул с глаз людских. Куда делся, никто не помнит.