Было уже без трех минут двенадцать. Пирогов чиркнул спичкой, снял стекло с керосиновой лампы. Конечно, можно было подняться сейчас, сказать: оставим разговор до завтра. Но надо быть справедливым. Брюсов тоже нуждался в отдыхе, пожалуй, больше чем Пирогов. По словам ленинградок, Евгений Львович и день и ночь проводил в хлопотах о их детях. Да и не только детях. Много у него было в пути обязанностей: добывать еду, выменивая ее на вещи во время длительных остановок, бегать за водой и кипятком, вести переговоры с дежурными по станции, выяснять, почему поезд с эвакуированными часами торчит в тупиках, а не идет дальше. Все эти переговоры мало что меняли, но их требовали женщины, и Брюсов подчинялся, чтоб не обижать их. По всему он был хороший человек. Но у Пирогова были свои инструкции, обойти которые он не имел права. В биографии Брюсова было не все ясно.
- Вы сделали, что я просил?
Геннадий Львович утвердительно кивнул, ощупал себя, вспомнил, что оставил пиджак в приемной, тяжело поднялся и, приволакивая ноги, вышел. Вернулся он уже одетым, держа в руке два листа жирно расчерченной бумаги. Корней Павлович чуть не застонал. "Надо завтра же… Сегодня! Ну да, сегодня же выбросить чертову книгу. На ней можно голову свихнуть". Положив листы перед собой и не заглянув в них, спросил:
- Днем вы обмолвились, что выходили из окружения. Это так или тоже для словца?
- Обязательно так! Двое суток - балками, перелесками, садами.
- Значит, вы были на территории занятой врагом?
- Территория была наша.
- Кто-то из нас не понимает, что такое окружение.
- Там, где проходила дивизия полковника Ольшанского, была только наша территория. Немцы были слева, справа, впереди показались их мотоциклисты. Но среди нас… Извините, между нами фашистов не было.
- Вы уверены?
- Я верю, что люди, поставленные ловить шпионов во фронтовой полосе, не зря едят хлеб.
- Где и как вы соприкасались с немцами?
- Товарищ Пирогов!..
- Вспомните, это важно.
Брюсов потускнел, засопел протяжно, с присвистом.
- Понимаю. - Облизнул губы, достал из кармана баночку из-под монпансье, вынул из нее порошок, высыпал на язык. Пирогов налил воды из графина, протянул стакан. - Спасибо… Астма чертова. Где соприкасался?.. Понимаю… Лично я? Под Ольховаткой… Нас вынудили отойти на юг. И тут они сели на хвост… Прямо как приклеились, честное слово. Ольшанский оставил один полк на прикрытие, два остальных и толпы эвакуированных пошли дальше. Я не мог уйти с ними. У меня, - постучал по груди пальцем, - у меня астма. Я не выношу дыма. Задыхаюсь. Меня раздирает кашель… А кругом и впереди горела стерня, солома, хаты, сады… Это ужасное зрелище, скажу вам… Это кошмар какой-то… Я подобрал винтовку, залег в воронку. Чуть позади красноармейской цепи. Я понимал, что не имею права, что меня могут неправильно понять. Но я не мог идти дальше. В душе я надеялся, что меня убьют… Дым, пожары измотали меня вконец… Вы никогда не думали о смерти, как об избавлении? - Он кашлянул. - Извините… Немцы появились на машинах. Они торопились, догоняли дивизию. Их было не очень много. Человек сто пятьдесят. Какая-то ударная группа. С пулеметами, автоматами… Я их видел, как вас сейчас. Они торопились по проселку и не знали, что мы их ждем… А вы говорите - не факт… Что тут началось. Я человек не военный, но, как я понял, их пропустили в мешок и дали перцу. Они прыгали с машин, ложились у дороги, но пули доставали их. Они попались… И тут я увидел совсем близко немца. Он был больше меня. Честное слово. Я против него, как кролик против удава… Он зашел сбоку и приближался к нашим пулеметчикам… Так я с ними встречался, товарищ Пирогов…
- Что ж вы замолчали?
- Он сам оказался против моей винтовки. Мне оставалось нажать спусковой крючок.
- И вы нажали?
- Да… Он не успел… Не успел увернуться. Он был очень крупный. Просто нельзя было промахнуться в такого.
- Вы, кажется, жалеете, что не промахнулись?
- Мне не жалко его. Нисколько. Мне себя жалко.
- Вы случаем не верующий?
- Нет. Но с вами я разговариваю как на духу. Поймите драму человека, который на своем веку мухи не обидел и вдруг - человек.
- Фашист, - поправил Корней Павлович.
- Я понимаю это умом… Умом я бы их всех в порошок… Но одно дело рассуждать, другое - убивать.
- Они испоганили ваш Харьков. Вы же не звали их туда? Не звали? Они пришли с огнем…
- Товарищ Пирогов, не агитируйте меня. Если бы мне пришлось стрелять сто раз, я стрелял бы и убивал. Но мне не пришлось. Бойцы сами расправились с ними. Остатки их зайцами… Пешком, заметьте! Пешком зайцами драпнули. И мы отошли. На рассвете догнали дивизию. Она занимала оборону, пропустила нас через свои окопы.
- А как же дым? Или к рассвету все сгорело? Дождь прошел?
Брюсов вздохнул покорно. Облизнул розовые губы.
- Вы не верите мне.
- Но почему же так сразу? Просто я обязан свести концы с концами.
- Это ваша работа. - Поглядел на стенные ходики. Они натикали половину второго. - Я задержал вас.
- Не беспокойтесь, мне было интересно вас слушать. Так что с дымом случилось к рассвету?
- На рассвете всегда бывает покой в природе. Утихает малейший ветерок… Это было ужасно. Дым стоял стеной и сделался ядовитым, как укус гремучей змеи. Я думал, что скончаюсь от кашля. Падал на землю, просил оставить меня. Даже просил судьбу послать мне шальную пулю, потому как винтовку у меня отобрали. Красноармейцы, сами измученные боем и усталостью, все-таки вывели меня в расположение наших.
- Скажите, кто может подтвердить, что вы того… фашиста пристрелили?
Брюсов пожал плечами.
- Вы говорите, что он подкрадывался к нашим пулеметчикам, и если бы ему удалось подойти ближе, исход боя мог бы другим оказаться. Так я понимаю?
- Спасибо, товарищ Пирогов. Вы хотите помочь мне. Но я действительно ничего не понимаю в военном деле. И боюсь, что в сутолоке боя, в волнении никто не обратил внимание на одиночный выстрел. Эка невидаль, когда по всему огромному полю грохот и треск стоял, аж в ушах пробки получались.
- Жаль, - признался Корней Павлович. - Вам бы очень пригодился свидетель.
- Но с тех пор его могли сто раз на дню убить. Там же война! Там пули роем летают, как сердитые пчелы. Там мины разбросаны чаще, чем конские котяхи на дороге. Там самолеты с бомбами, а орудия бросаются снарядами. Там чем больше убьешь, тем выше тебе награда. Тем у самого прибавляются шансы прожить на день дольше.
- Ладно, - сказал Пирогов примирительно. - Скоро светать начнет, а мы без выходных работаем. Что мне с вами делать?
Уставился в писанину Брюсова, увидел жирную клетку, отпрянул от нес, будто ожегся.
- Мне бы отдохнуть, товарищ лейтенант. Не знаю, каким духом держусь на ногах. Видно, со страху перед вами.
- Понимаю. Думаю, куда вас устроить.
- Днем я видел у вас в отделе небольшую келью… Или как это по-вашему: ка-пэ-зэ. Так, кажется? Она пустая, и я бы мог некоторое время занимать ее. Тем более, что вроде как арестован и нахожусь под следствием.
- Не говорите лишнего, - перебил Пирогов. Ему понравилась идея. И слово "келья" понравилось. Как колыбельная звучит: кель-я, кель-я…
Комнатка эта была в уголке на месте старых сеней против черного хода во двор. Наружная дверь теперь была прочно заколочена и обшита изнутри широкими толстыми плахами.
Поколебавшись - удобно ли? - Пирогов распорядился открыть "келью", первым вошел в нее, провел лампой по углам. Трос откидных нар с тонкими несвежими матрацами составляли ее казенное убранство. Но над ними была настоящая крыша. Ветер не проникал сюда. Здесь можно было лежа распрямить спину, вытянуть ноги.
- Не побоитесь? - спросил Корней Павлович.
- Не успею, товарищ Пирогов. Усну раньше, чем лягу.
- Устраивайтесь.
И вышел, оставив открытой дверь.
Суматошный, бестолковый день.
Глава десятая
В уголке, где вчера коротал вечер Брюсов, сидел чуть свет старик-пожарный. Отозвавшись на приветствие, он вслед за Пироговым двинулся было в кабинет. Корней Павлович попридержал его.
- Я вас приглашу.
- Подождем. Добро бы на свадьбу. - Старик вернулся на место, уселся прочно, давая понять, что никуда не торопится.
Составив рапорт для райкома и исполкома, перечислив в нем происшествия минувших суток и мероприятия, проведенные вчера, Пирогов набросал на маленьких листках вопросники-задания для своего угро: выявить, не появлялся ли Якитов в Ржанце и в районе вообще, есть ли родня в городе, а если нет, то друзья, знакомые… Уточнить по оставшемуся номеру, кому принадлежала машина в городе (официальный запрос в ГАИ), выяснить, какой груз был в кузове, кому предназначался, как упакован…
Начнем работать, очаровательные амазонки, как говорил ночью Брюсов. Будем учиться.
Первый листок, подумав, он адресовал Постовой. Второй - Ткачук. Накануне вечером Полина провела подробное дознание в Сарапках. Ей и продолжать.
Убрав вопросники в папку, он выглянул в приемную, пригласил старика. Тот вошел степенно, лицо насупленное - обиделся на прием, вымученно поздоровался второй раз, как бы растягивая время, чтоб обдумать дальнейший разговор. Увидев на стене карту с флажками, линиями фронтов, датами, он оживился было, но сразу же погас.
- Давно не отмечали, - сказал с сожалением.
"Вот это зрение!" - отметил Пирогов. Он действительно не вносил поправки в карту, составленную Ударцевым.
Острый не по годам глаз старика привлек внимание Пирогова к нему самому. Присмотревшись, Корней Павлович увидел перед собой крепенького боровичка, немного выше среднего роста, короткорукого, короткопалого, медлительного, но, похоже, цепкого - не приведи бог попасть под руку такому. Густая грива волос, круглая борода делали его похожим на льва.
- Вы по делу ко мне?
- А как же! По машине той. Акт принес.
Протянул тетрадный лист в крупную линейку. Ниже размашистого неопрятного текста стояла подпись - Сахаров. И фамилия, и написание ее были знакомы Пирогову. Не так давно он видел их близко.
- Вы не пытались установить причину пожара? - спросил Корней Павлович, пробегая глазами текст.
- Установи се, коль там куча золы осталась да две железки.
- А что опыт говорит на этот счет?
- Опыт? Опыт на опыт не приходится. - Старик пожал плечами, глядел мимо не мигая: наивным простофилей, умным дурачком прикидывался. - Да и не мое дело - причины искать. На то пожинспектор есть. А мое дело - коня понукать, придется, так из кишки поливать. И писать акт о выезде из депо. Для счету. Для этой - статистики.
- Но статистика предполагает ответ - в чем причина, - сказал Пирогов, приглядываясь к старику. Крепкий, с розовыми пампушками незаросших скул, он был моложе лет, которые называла Ирина Петровна.
"А с чего ему стареть? - подумал вдруг. - Это - пожинспектор, это - начрайотдела… А его дело - из кишки. Да коня понукать… И раньше, поди, не очень гужи рвал. Тлел неторопливо: свежий воздух, хороший аппетит… Себе дешевле жить под легкого придурка".
- Так я чо? - Старик плечи вскинул, пошевелил ими. - Тут не борода нужна, а голова. Ученье специальное. И опять же, я одно брякну, пожинспектор - другое. Конфуз полный!
- Меня не вывод, а ваше мнение интересует.
- Ну ежлив мнение, то я… уже сказал его вчера. Проворовался парень, груз стебанул и в бега подался.
- Где он мог продать столько грузу?
- Да где хошь. Хошь в городе, хошь в деревнях. Мало ли, коль не по карману молебны служит.
От слова к слову старик говорил уверенней. Пирогову, однако, было известно, что некоторые люди увлекаются собственным вдохновением и, начав говорить предположительно, заканчивают убежденно, как по писаному. Поэтому, выслушав, Корней Павлович спросил:
- Другого не предполагаете?
Сахаров обвел его клейким взглядом. Обиделся.
- Ты же спросил, что я думаю. Другое ты сам думай.
Пирогов снова прочел акт. Задержал взгляд на дате - вчерашним числом составлен, на подпись: Сахаров.
- Виноват, вы не состояли в переписке со старшим лейтенантом Ударцевым?
Старик помедлил, точно припоминая, какая договоренность на такой случай была.
- Состояли, - ответил кротко.
- Вы сообщили письменно, что в июне над долиной Урсула летал воздушный шар?
- Не только шар.
- Что еще?
- Я в том смысле, что состоял не только по шару.
Вскинул бороду: вот я какой!
Пирогову неприятно стало. От признания этого. От вида старика - гоношистого через меру - знай и почитай наших.
О сексотах знал Корней Павлович не послухам. Нештатная служба эта, тайная и необходимая, как фронтовая разведка, была при каждом отделе. Она охватывала почти всех кадровиков на предприятиях, в колхозах. Входили в нее кладовщики, бухгалтеры, кассиры, буфетчики, официанты - все те, кто по роду основной работы не был привязан к станку, трактору, швейной машинке, кто по прямому долгу своему обязан был встречаться в течение дня со многими людьми и, расставаясь с ними, не вызывать подозрения: куда он, сукин сын, подевался.
В штате сексотов Ржанецкого райотдела Сахаров не значился. Несмотря на тонкие намеки о давнем сотрудничестве. А почему? Почему Ударцев не воспользовался готовностью старика послужить органам? Едва ли от переизбытка бдительных ушей и глаз.
- Мы ведь тоже маленько энкэвэдэ, - говорил между тем Сахаров. - И тоже отечество сторожим. От огня. И от дурного человека. Вот ить два дня тому в очереди расходилась одна мадамочка, расквакалась. Из приезжих, между прочим. "Придет Гитлер, всех перевешает!" Это она - мне. Это нас перевешают. А ее, вроде как, нет. Пришлось ввязаться. Призвать к порядку: шпионская рожа твоя! Я те кудряшки-то разглажу.
Пирогов положил акт на стол. Сообщение старика не тронуло его. Знавал Корней таких ретивых борцов. С ними и милиции, и НКВД хлопот выше головы. Попробуй не прими заявление!
- У вас все?
Сахаров точно на стенку налетел. Руки развел, хлопнул по ляжкам. Получилось тяжело. Как только кость не треснула.
- Еще дельце. Такое себе. Но как хошь - решай. Вчера мне бабенку навесили. Эти твои, силикалки, прости господи.
- Милиционеры, - поправил Пирогов.
- Ну да, милиционерши твои. Я им русским языком, а они как турки. Свое кроют. Стыдно сказать.
- Ругаются, что ли? Как кроют?
- Не без того. И слово употребят. Они - молодые нынче ни бога, ни черта. Так ведь навесили бабенку. Городскую. Моя-то сразу - в бутылку: "Или я, или она". Условье мне. Она у меня с дурцой маленько. Правда, по молодости, при старом режиме еще, был за мной грешок… Попался я. И всего-то разок. А вот с тех самых пор ненавидит она свой бабий пол. "Или я, или она!" А мне каково на старости лет? Куда я… И правду сказать, эта городская, только на порог - титьки оголила и… "Где тут у вас умываются?" Срам глядеть, хоть и не святой я.
- Так что вы от меня хотите?
- Вот, здорово живешь! Я ему про Фому, он мне - про Ерсму. Городскую бы, говорю, надо переселить. Не разбегаться ж мне с бабой.
- Может, утрясется? Если нужно, я сам поговорю с вашей женой. Как же так, люди без крова, а у вас площадь позволяет… Да и не на веки вечные это.
- Не доводи до греха. Случится что, кто виноват будет?
- Вы меня пугаете?
- Не-ет! Только зачем человеку жизнь отравлять? Мало ей той блокады, что ли?
- Что вы говорите? Опомнитесь!
- Выслушай меня. У людей спроси. Баба моя на полномочного с наганом собаку спустила… В своем дому - подвинь ее, если не захочет. При Колчаке уходил я в партизаны. Звал с собой. Пугал - ухлопают белые. Ничем не пронял. Дома осталась. Была замест разведчика… Всем заслуженный человек, но с дурцой. А какой спрос с дурака?
"Ты и сам не простачок, - подумал Пирогов. - Старые времена, красные, белые… Пыль в глаза… Самогон, поди, гонишь, старый хрен. Вот и партизан приплел. И разведчицу. А по селу то там, то там сивуха ум застит. Что пили? Где взяли? Нет в магазине водки в продаже. По особым ордерам выдают водку. Значит, кто-то усмотрел и тут нетрудовой источник… Может, потому городская помехой стала?"
Однако не пойманный - не вор, и это - дело будущего.
- Михаил Степанович, царствие ему небесное, хорошо мою бабу знал. Заходил, бывало, поговорить о том о сем… О партизанах там… Чайку… Шутил: сердитая вы женщина, Климовна, - продолжал старик. Пирогов перебил его:
- У вас есть предложение, куда переселить ленинградку?
- Так если подумать…
- Подумайте. Если нам подойдет ваше предложение, мы продолжим разговор. Но не позже, чем через час. Сегодня с этим делом должно быть покончено. И самым деликатным образом.
В дверь заглянула Ирина Петровна. Поздоровалась, доложила, что пришла уже, что время - без минуты восемь часов.
Корней Павлович выпроводил Сахарова, положил на машинку рапортички, постановление о начале расследования дорожного происшествия. Предупредил, чтоб Ткачук и Пестова зашли к нему сразу, как появятся в отделе.
И этот день начинался напряженно.
Глава одиннадцатая
"Затерянный мир" и загадочная фраза Ударцева - кивок на фантастическую фауну - как заноза засела в голове Пирогова. Выйдя из райкома, поколебавшись чуть-чуть, он свернул в улочку, тихую и зеленую, как парковая аллея, остановился против широкой, давно не крашенной террасы под короткой тесовой крышей. Что было в этом небольшом с претензиями домике раньше, Пирогов не знал. Теперь в нем располагалась библиотека.
Он вошел, поздоровался, внимательно оглядел книжные выставки, стенды, точно за тем и пришел сюда. На него повеяло тихим, безмятежным уютом, спокойствием другого, непривычного мира.
Библиотекарь, немолодая женщина, сидела за круглым столиком, расчерчивала амбарную книгу. Выслушав Корнея Павловича, она охотно перебрала стопку плотных перегнутых листков-формуляров с читательскими фамилиями на "у". Пирогов удивился такому количеству их: человек сорок, не меньше. Столько, сколько на самые распространенные "к" и "н".
- В Ржанце двенадцать домов Устиновых. И все - родня, - пояснила библиотекарь.
Пирогов слушал и думал о своем: зачем он здесь? Разве не прав Кречетов, опытный, бывалый оперативник и розыскник, что на дороге произошел несчастный случай? Если местный мужик - депутат сельсовета - свалился перед войной с горы на повороте дороги, то почему не допустить, что и Михаил тоже мог… "Ударцев не был жокеем", - сказал Кречетов, и это верно. Ударцев не был горцем. Как и Пирогов… Наконец, что изменится, если узнает Корней, что в горах водятся динозавры или еще что-то такое? Мертвого не подымешь.
"Ты упорствуешь в своих сомнениях, будто у тебя есть прямые доказательства… Основания для сомнения… Мало тебе Якитова, шофера?.."
- Так что там? - Он глазами показал на формуляр Ударцева, который библиотекарь уже держала в руках.