И все-таки это письмо я отправляю. Только не отвечай мне, пожалуйста. Пусть дети напишут мне письма и что-нибудь нарисуют. Если можно, море, и пусть над морем летают птицы…"
5
- Господин Берг, мою газету интересует, каковы причины ареста Люса.
- Причины ареста Люса известны мне, и я не считаю возможным пока что говорить о них.
- Кроне. Из "Телеграфа". Вы уверены в виновности Люса?
- Ему предъявлено несколько обвинений.
- В каком именно обвинении вы были уверены настолько, что приняли решение арестовать Люса?
- Не в интересах следствия говорить сейчас слишком много… Одно могу сказать: я вижу много загадок в гибели Дорнброка, которая произошла на квартире Люса, - ответил Берг.
- Нам бы хотелось знать подробности, господин прокурор. Я представляю телевидение, и мне интересно, в каком направлении идет расследование вопроса о пленке, которая была передана Люсом редактору Ленцу.
- Я сам люблю подробности и собираю их по крупицам. И когда я наберу достаточно подробностей, я отвечу на ваш вопрос.
- Господин прокурор, - заметил корреспондент телевидения, - мы пришли на пресс-конференцию, а не на турнир остроумия. Наша работа - информация, и, пожалуйста, постарайтесь уважительно относиться к нашей профессии.
- Вы хотите конкретности? Извольте. Я ничего не могу сообщить вам нового по поводу пленки Люса, которую Ленц показывал по вашему каналу ТВ. Я изучаю и эту проблему.
- Нам стало известно, что вы заинтересовались делом болгарского интеллектуала, эмигрировавшего к нам. Удалось ли вам встретиться с господином Кочевым?
- Нет.
- Вы собираетесь добиться встречи с ним?
- Конечно.
- У вас есть какие-то предположения о дне встречи?
- У меня есть всякого рода предположения…
- Почему вы заинтересовались бегством господина Кочева? Почему вы ищете встречи с ним?
- У меня есть на это своя соображения.
- Как себя ведет Люс?
- Тюрьма - это не санаторий.
- В прессе промелькнуло сообщение, что Дорнброк погиб насильственной смертью. Как вы можете прокомментировать это сообщение?
- Спросите об этом автора сообщения. От нас подобного рода заявления не исходили.
- Вы работаете в контакте с политическим отделом полиции?
- Да, мы периодически консультируемся с майором Гельтоффом.
- Можете ли вы назвать какие-нибудь новые имена, попавшие в сферу вашего расследования?
- Это преждевременно.
- Когда вы намерены прекратить расследование и передать дело в суд?
- Очень скоро. Я надеюсь, что дело прояснится очень скоро.
- В какой мере сильны связи Люса с левыми, господин прокурор?
- Сейчас я изучаю связи Люса. Все его связи - с левыми и правыми, и особенно с теми, кто имел с ним контакты как с режиссером, когда он делал "Наци в белых рубашках". Больше мне нечего вам сказать, друзья. Я смогу увидеться с вами не ранее конца этой недели. В эти дни у меня будет много канцелярской волынки с оформлением дела…
Берг кивнул головой на кресло и предложил:
- Садитесь. Ваше имя Конрад Ульм?
- Да.
- Вы ассистент профессора социологии Пфейфера?
- Да.
- Покажите себя на этой фотографии, - попросил Берг, протягивая Ульму кадр, перепечатанный из кинопленки Ленца. - Вот эта машина, видите? Это вы?
- Да.
- А кто рядом?
- Это Граузнец, это Урсула, я забыл ее фамилию, это болгарин, который сбежал… Это… Вот этого я не знаю… Он не из наших…
- А машина чья?
- Моя.
- А кто вам предложил поездить по городу в тот день?
- Не помню. Мы же тогда вып…
- Выпили, выпили… Но это не моя компетенция. Пьянство за рулем карает полиция. Попробуйте вспомнить, кто предложил вам уехать с пляжа.
- По-моему, болгарин… Он хотел посмотреть город…
- О чем он говорил с вами?
- Я не знал, что он сбежит, иначе я бы внимательней прислушивался к его разговорам.
- Он был интересным собеседником?
- Урсуле так показалось. Я с ним что-то не очень разговорился. Он показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень-то верю бодрячкам. Особенно оттуда, из-за стены.
- Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне ответьте на него со всей мерой серьезности… Через два дня после встречи с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?.. Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить.
- Он произвел на меня впечатление бодрячка, - повторил Ульм, - шутил: "Вы все - акулы империализма…" Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что "чувствуешь себя завернутым в целлофан - полная некоммуникабельность".
- Он сказал вам, что не смог бы здесь жить?
- Да. Он так говорил.
- Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину?
- Для меня это было полной неожиданностью.
- Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу.
- Хорошо.
- И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день.
- Хорошо.
- Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым - тоже пишите.
- Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: "Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать - без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем". Ну и еще что-то в этом роде.
- Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече?
- Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни.
- Напишите мне ее адрес и телефон.
- У нее нет телефона, она живет в общежитии.
- Адрес?
- Нойерштадт, семь. По-моему, на третьем этаже. Ее там все знают.
6
Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания.
- Девятнадцатого мы уговорились о встрече - это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор… Мы выпили кофе…
- Где вы увиделись?
- В "Момзене".
- В какое время?
- В пять часов.
- Кто платил за кофе?
- Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что-нибудь случилось?
Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением:
- Где вы были последнюю неделю?
- Дня два я сидела у себя… Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся.
- Ага… Ну понятно. Транзисторы-то хоть возите с собой?
- У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли - Рэй Конифф, а потом "поп-мьюзик". А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие-нибудь неприятности. Надоело… Пугают гибелью от бомбы, пугают гибелью от русских, пугают гибелью от таяния льдов и загрязнения атмосферы…
Берг рассмеялся.
"Прекрасное доброе животное… Тот, кто на ней женится, будет самым счастливым человеком, - подумал Берг. - Она отплатит за нежное чувство привязанностью на всю жизнь".
- Ну хорошо, - сказал он, - пошли дальше… Если хотите курить - курите. Я, в общем-то, всем запрещаю курить. У меня язва… Жую протертые котлетки и боюсь табачного дыма…
- Вы похожи на Спенсера Тресси, вам говорили?
- Говорили. Он приезжал ко мне, когда они снимали "Нюрнбергский процесс". Славный старик.
- И вы тоже очень славный.
- Что?!
- Я говорю, что вы тоже очень славный старик. Сейчас совершенно невозможно иметь дело со сверстниками. Их интересует только социология, Маркузе и Режис Дебрэ. Только ваше поколение умеет понимать женщину. Нет, я не психопатка, я просто всегда говорю то, что чувствую. Знаете, я очень смеялась, когда прочитала у Франса - "думающая женщина". Таких нет. Есть женщина чувствующая и нечувствующая…
- Пойди вас разбери, - неожиданно для самого себя сказал Берг и почувствовал, что краснеет.
- Прокурор, вы девственник?.. - спросила Урсула.
- Сколько вам лет, Урсула? - перебил ее Берг.
- Двадцать.
- Можно задать вам нескромный вопрос, не относящийся к нашей беседе?
- Я знаю, о чем вы хотите спросить. Да, да, в пятнадцать. Меня поторопили. Да и я не очень-то хотела стоять на месте. Я никого не виню. Я понимаю вас, вы правы. Мы обвиняем ваше поколение, но сами тоже хороши… Но ведь мы ничего не можем изменить: идеи - ваши, танки - ваши и бомбы - ваши. Нам остается только болтать и рвать мясо руками. А этот красный мне очень понравился. Он мужчина, настоящий мужчина…
- Вы были близки с ним?
- Я отвыкла от таких формулировок… Конечно… Если считать соседство за столиком, то мы были очень близки.
- Как же вы определили, что он настоящий мужчина?
- Не знаю. Почувствовала. Он не пускал дым ноздрями, не скорбел. Веселый парень, который знает дело и умеет отстаивать свою точку зрения. Словом, я бы хотела иметь его другом. Мой отец всегда говорил, что надо дружить с мальчиками. Он говорил, что они могут отлупить, но не предать… А что с ним? Он шпион? Вообще, он подходит к роли шпиона…
- Он исчез. Его ищут уже неделю. Говорят, что он решил остаться у нас. Он сказал якобы, что не хочет жить в условиях коммунистического террора…
- Что за ерунда! Он рассказывал мне про то, как они с друзьями уезжают осенью охотиться в тайгу под Софией…
- Разве под Софией есть тайга?
- Ну, значит, под Москвой. Откуда я знаю, что у них там есть. Но мне впервые было интересно слушать про красных, когда он говорил, как они там живут, разводят костры в тайге, как пьют молоко и какие рассказывают друг другу анекдоты… Он говорил, что собирается дней через пять, как только вернется домой, сразу же уехать на охоту.
- Попробуйте вспомнить, Урсула, как он сказал это?
- Я не попугай. Он сказал, что как только вернется домой и кончит все свои бюрократические дела… Я еще тогда спросила его: "Неужели у вас есть бюрократы?" А он нагнулся ко мне и сказал на ухо: "Есть". И засмеялся. Он смеялся очень хорошо - всем лицом… Погодите, вот еще что он мне говорил… Он говорил: "Ульм нападал на меня все время: "Все же Судеты - это немецкая земля!" А в Судетах, в Чехословакии, помимо того, что это чешская земля, - самые богатые в Европе залежи урана. Неужели тебе нужно, чтобы ваши сволочи имели свою бомбу?" Конечно, я сказала, что мне не нужна бомба… Ни наша, ни их…
- Вы не обиделись, когда он сказал "ваши сволочи"?
- А по-вашему, Шпрингер и Тадден ангелы?
- Значит, иногда вы слушаете транзистор, если знаете про Таддена и Шпрингера?
- Да нет же… Все мои друзья мужчины говорят об этом - одни ругают, другие хвалят. Но мне Шпрингер не нравится, потому что у него слишком красивенькое лицо.
- Кочев ничего не говорил вам, собирается он сразу же уходить в восточный сектор или у него остались какие-то дела у нас?
- Нет. Он мне ничего не сказал об этом. А, нет, погодите… Он сказал, что хочет зайти попрощаться с профессором… Я не помню его фамилию. Может быть, Пфейфер? Социолог. Ульм у него занимается. А потом сказал: "Если хотите, берите ваших друзей, и вечером, на прощание, перед отъездом, все выпьем пива. У вас, - он добавил, - пиво лучше нашего, я здесь все время пью пиво".
- А куда он вас пригласил? - Берг замер и чуть подался вперед. - Не помните?
- Не помню.
- Но он называл вам вайнштубе или вы просто забыли сейчас?
- Не помню, господин добрый прокурор… Ага! Я - гений! Все говорят, что я дура, а я - гений! "Ам Кругдорф"! Он еще говорил, что "круг" пришло к ним от нас. У русских казаки собирались "на круг" после войны с нами… Не этой, а какой-то другой, когда казаки брали Берлин…
- Урсула, - сказал Берг, - я прошу вас никому не говорить об этом… Вы не должны никому говорить о последней встрече с Кочевым. Иначе наши сволочи могут сыграть с вами злую шутку. Если хотите, я заставлю вас подписать официальную бумагу о неразглашении тайны. Хотите? Или удержитесь?
- Нет, - Урсула рассмеялась, - я не удержусь. Я очень люблю расписываться, давайте я распишусь, господин прокурор.
7
- Профессор Пфейфер, здравствуйте, это прокурор Берг. Мне необходимо увидеться с вами.
- По поводу Кочева, я понимаю. К вашим услугам, господин прокурор. Когда бы вы хотели видеть меня?
- Я готов принять вас в любое время. Сейчас свободны?
- Сейчас? Как долго вы меня задержите?
- Как пойдет разговор.
- Минут тридцать? Час? У меня лекция в тринадцать сорок.
- Я жду вас. Мы уложимся, я думаю. Постараемся, во всяком случае.
Профессор Пфейфер был маленький лысый бровастый человек, который, казалось, скреплен шарнирами; он не мог сидеть спокойно на месте, словно собственное тело мешало ему и он не знал, какую же позу принять: то он выбрасывал вперед маленькие толстые ножки, то поджимал их; раздувал ноздри, двигал крючковатым носом и беспрерывно поправлял манжеты, вздымая при этом коротенькие ручки над головой, словно мусульманин во время намаза.
- Нет, нет, о времени, а тем более о точном времени не спрашивайте меня, господин прокурор! Я не в ладах с точностью из-за того, что сам слишком точен. Если я не уверен в абсолютной истинности даты, часа, диаграммы, я не посмею вам ответить - это значит обречь себя на терзания. Я буду беситься, что сказал неверно, и это может нарушить цепь ваших рассуждений. Это было вечером - с такой формулировкой я соглашусь. Он пришел ко мне, когда уже начинало темнеть. Нет, это снимите: начинало темнеть или стемнело - это разные временные категории. Просто вечером. Долго ли он пробыл у меня? Не помню. Мне было интересно с ним: время замечаешь, лишь когда тебе скучно.
- Вы не могли бы рассказать, о чем вы беседовали?
- Обо всем. Потому что единственная наука, которая объемлет ныне все проблемы мира, - это наша с ним наука - социология!
- С чего вы начали беседу?