3
Решение я принял сразу же, почти автоматически. Если это Киселев, а девяносто процентов за то, что убийца - именно он, то его надо брать горячим, так сказать, с пылу с жару. Не думаю, что он смог бы оказать мне сопротивление. Правда, я еще официально не вел это дело и права на арест у меня тоже не было, но я понимал, что стоит мне созвониться с Меркуловым, как я буду официально назначен следователем по делу Смирнова. Кому, как не "важняку", вести дело против Маршала Советского Союза?
Как это я вспомнил? Действительно, генерал армии Киселев был последним, кому присвоили звание Маршала Советского Союза. Если не ошибаюсь, Пугачева - последняя народная артистка Советского Союза, ну а Киселев - маршал. Бывает же!..
Все находилось рядом, как в нормальной деревне. Элитные дома на Фрунзенской набережной стоят недалеко друг от друга, так что ловить такси чтобы добраться до дома Киселева, мне не пришлось. Через три минуты интенсивной ходьбы я был в нужном мне подъезде.
Здесь дежурным по подъезду был молодой человек в очках.
- Напомните мне, пожалуйста, номер квартиры маршала Киселева, - попросил я его.
Он недоуменно посмотрел на меня поверх очков.
- А вы, простите, по какому вопросу? - спросил он в свою очередь меня.
- Не понял, - сказал я ему. - Вы дежурный по подъезду или секретарь Совета безопасности?
В моем голосе было достаточно металла, чтобы поставить его на место. Он пожал плечами.
- Пятьдесят пятая, - буркнул тут же и, раскрыв какой-то роман, уставился в него.
Похоже, эти дежурные - самые читающие люди в нашей самой читающей в мире стране.
- Этаж?
- Седьмой, - не отрывая от книги глаз, ответил он: пошел ты, мол…
И я пошел.
Да, никто пока официально не поручал мне этого дела, но и медлить было нельзя. Даже если впоследствии Меркулов поручит разобраться со всем этим кому-то другому, я всегда смогу поделиться своими соображениями, которые - в этом не было сомнений - возникнут у меня после разговора с Киселевым. По свежим следам.
Степан Алексеевич Киселев, последний, как уже заметил, Маршал Советского Союза, встретил меня на пороге своей квартиры так, будто давно дожидался моего прихода. Взглянув на его лицо, я понял, что Анастасия Дмитриевна была права. Пусть меня уволят, если сегодня вечером он не дрался.
Нет, конечно, нельзя сказать, что дверь его квартиры была так уж гостеприимно распахнута передо мной. Но она отворилась буквально через десятую долю секунды после того, как я нажал кнопку звонка. И красное, возбужденное, в капельках пота лицо нависло надо мной.
Я не отшатнулся: что я, возбужденных физиономий никогда не видел?
- Здравствуйте, - сказал я максимально приветливо.
Выражение лица не изменилось.
- Что надо? - отрывисто спросил Киселев.
- Можно войти? - поинтересовался я.
- Кто вы? - Он не спускал с меня настороженного взгляда.
Я снова вспомнил о своем удостоверении и, выругавшись про себя, сказал:
- Степан Алексеевич! - И подумал: сейчас ты забудешь про все документы мира, старый козел! - Михаил Александрович Смирнов попросил меня передать вам привет.
Я все еще мысленно аплодировал самому себе, восхищенный собственной сообразительностью, когда вдруг понял, что моя сверхкаверзная тирада произвела на хозяина вовсе не то впечатление, на которое я рассчитывал.
Он не вздрогнул, не закрыл лицо руками, не упал на колени и не зарыдал. Он отошел в сторону, разрешая мне войти в квартиру, и проворчал, как мне показалось, с заметным облегчением в голосе:
- Опомнился, старая калоша. Всегда так: сначала хочет по мозгам получить и только потом начинает соображать. Но сегодня я больше к нему не пойду.
Мне стало совсем интересно. Если он притворяется, то театр в его лице потерял очень много. Бездарных маршалов у нас - пруд пруди, а вот хороших актеров остается все меньше и меньше. Я так думаю.
Но, слава Богу, я вошел в квартиру, теперь можно было взяться за хозяина всерьез.
Степан Алексеевич был в самой вульгарной пижаме из тех, какие мне доводилось видеть. Не удивлюсь, если куплена она была лет сорок назад на какой-нибудь Тишинке. Полосатая и широкая, она навевала воспоминания о первых послевоенных фильмах. Но лицо маршала выдавало волнение, которое, впрочем, теперь было не таким уже сильным, как в ту минуту, когда он открыл мне дверь. И это тоже настораживало. Если ты не убивал, то почему все-таки волнуешься?
И действительно, судя по всему, Степан Алексеевич не пребывал в панике, но возбуждение его до конца не проходило, это было видно и невооруженным глазом. Он ходил по комнате, меряя ее огромными шагами, размахивая руками, но вовсе не был похож на человека, которого застали на месте преступления. Он был просто чем-то очень сильно раздражен, но на чистосердечное признание мне рассчитывать не приходилось. Я еще не совсем понимал, в чем тут дело, ясно было только одно: я поступил очень правильно, что не стал никого ждать и пришел сюда. Видно, что Степану Алексеевичу есть о чем рассказать.
Он вдруг резко остановился и с недоумением посмотрел на меня: а что это, мол, ты здесь делаешь, любезный? И он таки был прав, потому что, размышляя и наблюдая за ним, я молчал и не спешил объяснять, что стоит за приветом от Смирнова. Пора было нарушить затянувшееся молчание, что я и не преминул сделать.
- Разрешите представиться, - сказал я. - Александр Турецкий.
- Киселев, - буркнул он недовольно.
- Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, - добавил я, несколько неловко себя при этом чувствуя.
Он снова с недоумением уставился на меня.
- Кто?
- Что - кто? - переспросил я довольно глупо.
- Кто - старший следователь?
- Я.
- Ага, - сказал он озадаченно и замолчал.
Я тоже молчал.
- Ну? - сказал он наконец.
Настроение у меня было в высшей степени скверным. Не знаю почему, но я понял уже, что этот человек не убивал Смирнова, и тем не менее получалось так, что никто, кроме него, не мог это сделать. Два противоречивых чувства не давали мне сосредоточиться. Борьба противоположностей никак не могла обрести свое диалектическое единство.
- Степан Алексеевич, - осторожно начал я. - Когда вы в последний раз видели Михаила Александровича Смирнова?
- Да только что! - вскинулся он. - А он что, убил кого-нибудь?
Ничего себе поворот?!
- То есть? - спросил я его.
Он пожал плечами.
- Когда я уходил от него, - сказал он, - я и сам был готов убить кого угодно. Не удивлюсь, если он пришил того, кто подвернулся ему под горячую руку. Удивляюсь, что и сам я не пришил никого по дороге.
- Вы с ним поссорились? - спросил я.
- Это не ваше дело, - ответил он сразу, при чем лицо его сразу стало непроницаемым. - Это наше личное с ним дело. Уверяю вас, ни прокурор, ни адвокат нам с Михой не понадобятся.
- Кто это - Миха? - быстро спросил я.
- Смирнов, - посмотрел он на меня удивленно. - Кто же еще?
Я мог бы назвать ему с пяток людей, кого вполне можно было бы назвать Михою, но воздержался.
- Я бы не был на вашем месте таким категоричным. От тюрьмы да от сумы, знаете ли…
Договорить он мне не дал.
- Послушай, как тебя там? - перебил он меня. - Я что-то не пойму. Что случилось-то?
Ну что ж. Сейчас я посмотрю, какой ты там актер.
- Михаил Александрович Смирнов убит, - сообщил я, внимательно за ним наблюдая.
Он не убивал, это ясно. Я не верю в доморощенных самородков, которые запросто становятся гениальными актерами. Тем более среди генералитета нашей армии.
Простите за банальность, но он разинул рот и выпучил глаза, причем так органично, что у меня отпали последние сомнения: он такой же убийца, как и я. Речь, разумеется, в данном случае о Смирнове.
- Что?! - наконец после продолжительной паузы выдохнул он.
- Сразу после вашего ухода, - сказал я. И на всякий случай добавил: - Или - до.
- Что - до? - вздрогнул он. - Как он мог быть убит до моего ухода? Вы соображаете, что говорите?
- Вполне, - ответил я.
- Вы соображаете, кому вы это говорите?!
Он стремительно брал себя в руки. Не знаю, каков он вояка, но голос его стал адекватен званию.
- Как, вы сказали, ваша фамилия?! - продолжал он греметь.
- Турецкий, - тихо ответил я. - А ваша - Киселев.
Он тут же взял себя в руки - теперь уже по-настоящему, как и подобает мужчине, к тому же офицеру.
- Простите, - проворчал он, и я вздохнул с облегчением. Не люблю иметь дело с дураками чиновниками и солдафонами.
- Степан Алексеевич, - сказал я, - так что же произошло между вами? А?
Он вдруг зацепил взглядом кресло и так стремительно к нему бросился, что я даже испугался: мало ли что там у него. Но он просто рухнул в кресло и снова посмотрел на меня:
- Что вы сказали?
Я вздохнул.
- Степан Алексеевич! Поверьте мне: положение ваше сложное. Мало кто захотел бы сейчас поменяться с вами местами, хоть вы и маршал. Прошу вас, будьте со мной предельно откровенны.
Он тяжело дышал и смотрел куда-то в одну точку. Мне пришлось добавить:
- Хочу вас предупредить, что я приложу все силы, чтобы отвести от вас подозрения, а сделать это будет очень нелегко, поверьте. У вас есть один-единственный выход: полностью мне довериться и рассказать все, что произошло между вами и покойным. Все!
Он вдруг медленно поднял голову и уставился на меня. На губах его зазмеилась хитроватая улыбка, а щеки стали приобретать утраченный было румянец. Я растерялся.
- Что такое? - спросил я у него.
- Можно мне позвонить? - спросил он неожиданно.
Я понял. Сразу.
- Конечно, - кивнул я. - Только предупреждаю: трубку снимет в лучшем случае сотрудник МУРа. И спросит, кто говорит.
- А в худшем? - быстро спросил он меня.
- А в худшем - никто, - пожал я плечами.
Маршал кивнул, встал и подошел к телефону. Набирая номер, он все время смотрел на меня. Я был индифферентен, поскольку мне действительно было все равно.
Прижав трубку к уху, он не сказал ни слова, лицо его вмиг изменилось, в глазах мелькнул страх, и с величайшей осторожностью, будто это была бомба, он положил трубку на рычаг.
- Ну и что там? - спросил я у него небрежно.
Было видно, что он ошеломлен.
- Это не он. - Киселев с ужасом смотрел на меня.
- Вы проверили мои слова, и это нормально, - кивнул я. - Но теперь-то вы верите, что я говорю правду?
- Не знаю, - все еще не мог прийти в себя последний Маршал Советского Союза.
- Степан Алексеевич, - как можно мягче заговорил я. - Что же все-таки произошло между вами и Смирновым?
Он покачал головой.
- Я не могу вам этого сказать.
- Степан Алекс…
- Не могу! - вскричал он так, что я вздрогнул. - Понимаете вы это или нет? Не мо-гу!
Он снова рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Я смотрел на него и ничего не понимал. Если это скорбь, если он только что до конца прочувствовал, что его старинный друг, Михаил Смирнов, убит, если он действительно это понял, то что же все-таки мешало мне в его поведении поверить ему? И потом, я ведь уверен, он и вправду никого не убивал. Что происходит?!
Он посмотрел на меня, и в это же мгновение я понял, в чем причина моих сомнений. Но легче мне от этого не стало.
Степан Алексеевич Киселев был напуган. Даже не напуган. Он был в состоянии, близком к панике. В ужасном смятении. Он просто задыхался от страха.
Но - почему?
Я обязан был понять это во что бы то ни стало.
Пришел в себя он быстро, и, хотя страх все еще оставался в его глазах, Киселев стал меня допрашивать по полной программе. Временами я даже сомневался: кто же из нас все-таки следователь?
- Когда он был убит? - отрывисто спрашивал Киселев.
- С точностью до минуты сказать трудно. Вскрытие покажет, как говорят в таких случаях.
- Как он был убит?
- Ему снесли половину черепа.
- Что-о?!
- Ему снесли половину черепа, - терпеливо повторил я.
- Выстрелом?
- Да.
- Кто?
- Хороший вопрос. - Я позволил себе улыбнуться. - А что, если я вам скажу, что это - вы?
- Чушь.
- Не факт, - заметил я. - Вы были последним, кого видели уходящим от Смирнова, причем уходили вы с таким видом, будто только что с ним подрались.
- Да какой там - подрались! - в сердцах воскликнул Киселев. - Если б я его хоть раз ударил, он бы окочурился на месте!
- Он и окочурился, - напомнил я.
Киселев напряженно взглянул на меня:
- Вы действительно считаете… что я мог?..
- Степан Алексеевич, выслушайте меня, - поднял я ладонь, пытаясь его успокоить. - Вы можете, конечно, думать, что ваш разговор со Смирновым не имеет никакого отношения к тому, что произошло после вашего ухода, то есть к убийству вашего товарища. Но позвольте судить об этом мне. Я прошу вас рассказать обо всем, понимаете? И ничего не скрывать.
Он покачал головой. Странное дело: известие об убийстве Смирнова оказывает на него меньшее влияние, нежели напоминание о разговоре, происшедшем между ними. Очень странно! Едва возвращался я к причине их ссоры, как его лицо искажалось от страха. Хотя я и не знал той причины.
- Вам все равно придется рассказать, - заявил я почти в отчаянии. Эти маршалы, видно, привыкли раскалываться только в присутствии Абакумова или Берии. А где я их ему найду?..
Но, видимо, твердость моего голоса на него подействовала. Он посмотрел на меня как-то по-новому и вдруг заговорил совсем иным голосом.
- Вы даже не представляете, в какое говно лезете, - сказал он.
Начало мне понравилось. Я ему так и ответил:
- Как интересно! Вы умеющий рассказчик. Знаете, с чего начать.
Главное - не перегнуть. Не нажимать чересчур. Ну, давай, мой хороший, колись, родной. И он раскололся, но…
Но лучше бы он этого не делал.
Глава 2
ТУРЕЦКИЙ. ВТОРОЕ УБИЙСТВО
1
Машина мчалась с огромной скоростью прямо на меня, и, успев внутренне выматериться, я отскочил в сторону с прытью возбужденной лягушки.
Нет, так быстро они бы не успели, подумал я. То, что рассказал мне последний Маршал Советского Союза, конечно, впечатляло, но чтобы сразу организовать покушение на мою скромную персону, - это вы, господин Турецкий, детективов начитались. Впрочем, я не помню, когда в последний раз читал детективы.
Так, ладно, успокоимся и подумаем. Не стоит так переживать, остановись, приведи дыхание в норму и прикинь к носу: могло это быть покушение?
Если то, что рассказал Киселев, правда и если они действительно хотели бы меня убить, вряд ли бы я сейчас так спокойно рассуждал, стоя посреди дороги. Та машина давно уже исчезла, и водитель ее, наверное, перепуган в эту минуту не меньше моего. А ты, Турецкий, чуть ли не под колеса ему сиганул, задумчивый ты наш…
Справедливости ради нужно сказать, что задуматься было о чем. Не так уж часто нам приходится выслушивать то, о чем рассказал Киселев, хотя как старший следователь по особо важным делам я наслышался и навидался в своей практике такого, что хватило бы мастерам авантюрного романа Тому Кленси и Джону Ле Карре, вместе взятым, на всю жизнь.
И хотя мне очень не хотелось этого делать, память, увы, настырно возвращала меня к утомительному разговору, точнее, странной исповеди маршала Киселева.
Прошу прощения за банальность, но порой он напоминал мне затравленного зверя. Впрочем, не зверя - зверька. Да, так правильней.
Поверьте на слово, это не слишком приятное зрелище, когда большой человек - в прямом и переносном смысле - стремительно меняется на твоих глазах и становится похож то на загнанного зайца, то на высокомерную гиену. Я, правда, никогда не видел высокомерных гиен и не могу отвечать за свои слова с буквальной точностью, но другие сравнения как-то в голову не лезут.
Сначала он молчал. Долго молчал. Четыре с половиной минуты - я машинально отметил время. Причем все эти долгие минуты он не смотрел на меня. Взгляд его был устремлен в пол, и, таким образом, мне была видна только его великолепная лысина. Наконец он поднял голову, и я расстроился: впечатление было такое, что он сию минуту наложит в штаны. Прошу прощения у очередного министра обороны и всего российского генералитета.
Итак, он поднял голову и я, внутренне содрогнувшись, сказал ему:
- Степан Алексеевич! Если вы не можете говорить, то… - и я заткнулся. Он должен был начать говорить, а человеколюбие нужно оставить в покое, авось пригодится в иных ситуациях.
Он будто не расслышал моих слов. За что я уважаю советских генералов, а Киселев стал им в советское время, так именно за то, что уж если они примут решение, что бывает крайне нечасто, то идут до конца.
И пошел такой бред сивой кобылы, что только память о служебном долге заставила меня с серьезным видом слушать маршала и постоянно демонстрировать, что я верю в реальность всего, что с таким усердием он пытался мне втолковать. Впрочем, выражение его лица было адекватно тексту:
- Не уверен, что вы поймете, - начал он. - Ну, да все равно. Когда-нибудь об этом нужно начать говорить, теперь мне уже ясно. Почему бы не вам?
Последнее я воспринял не без оговорок, но до поры до времени решил его не перебивать.
- Действительно, почему бы не вам быть первым, кто сие услышит? - будто беседуя с самим собой, продолжал он. - Хорошо. Скажите, Турецкий, вы слышали что-нибудь о так называемом Стратегическом управлении?
- О чем, простите?
- О Стратегическом управлении, - повторил он терпеливо.
- Нет. - Я покачал головой.
- Конечно, - подтвердил он. - Откуда вам знать о нем?..
Я разозлился.
- Степан Алексеевич, - заявил я, - вы что, издеваетесь надо мной?
Кажется, я повысил голос, но он никак не отреагировал. Он словно изучал в самом себе некую очень важную для себя мысль, и мысль эта, по всей видимости, приводила его в ужас, граничивший с отчаянием.
- Я не могу вам рассказать всего. - Он говорил монотонным и срывающимся голосом одновременно, и в какую-то минуту я подумал, что и сам недалек от испуга. И это начинало меня серьезно беспокоить: в порядке ли его рассудок? - Я и не смог бы вам все рассказать, - продолжал он, - даже если бы и захотел. Просто не знаю всего. Только малую часть. Очень малую…
- Малую часть чего? - осторожно спросил я.
Казалось, только теперь он впервые посмотрел на меня более-менее осмысленным взглядом.
- Не торопитесь, молодой человек, - предупредил он, - не торопитесь. Вообще никогда не торопитесь. Я вот поторопился - и к чему это привело?
- К чему? - словно ласковый доктор, спросил я.
- Не торопитесь, - мрачно повторил он. Нет, он все-таки невменяем. - В свое время и я поторопился вступить в одну организацию. Я думал, что это именно та организация, которая в конечном итоге спасет Россию. Я ошибся.
- Вы говорите про секту Муна? - подсказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Он посмотрел на меня с удивлением.
- Я что, похож на верующего человека? - протянул он. - На сектанта?