* * *
Взяв в библиотеке книги, Лозин читал и перечитывал выписанные Жаровым наколотые строчки:
Ящики груза пронесёт грузовоз
Что вы мямлите, мама, мне?
в палате стоят
По этой
картошки личек
одних пылинок.
Он перечитывал эту бессмыслицу до тех пор, пока не убедился, что ему в ней не разобраться. Он не исключал того, что эти шесть строчек - код, с помощью которого вражеский агент может поддерживать связь с гитлеровцами и, следовательно, способствовать осуществлению диверсии на хлебозаводе. Необходимо было срочно разобраться в этой тарабарщине.
За последние дни Лозин вёл счёт времени на минуты, за его работой следили в Смольном. Каждые три часа он информировал о ходе работы начальника контрразведки Ленфронта.
Поднявшись на этаж выше, Лозин положил перед начальником шифровального отдела Сердюком томики Маяковского, листок с выписанными шестью строчками и тоном, не терпящим возражений, сказал:
- Даю вам два часа на это дело.
Сердюк, невысокий, флегматичный украинец, молча пожал плечами.
- Но два часа - это же сто двадцать минут, - несколько мягче сказал Лозин.
- А если считать на секунды, - серьёзно ответил Сердюк, - получится гораздо больше - семь тысяч двести секунд.
- Товарищ Сердюк! Надо, пойми, надо! Минута промедления может обойтись Ленинграду в десятки тысяч жизней!
- В нашей работе всегда надо спешить, весь вопрос в том, как спешить? На это есть ответ: спешить надо медленно!
- Брось шаманить! - сердито бросил Лозин. - Через два часа зайду за ответом.
- Лучше через семь тысяч двести секунд, - сказал флегматично Сердюк, не отрывая глаз от листка с шестью строчками.
…Прошло два с лишним часа. Лозин нервничал. Не дождавшись звонка от Сердюка, он отправился к нему сам.
Увидев капитана, Сердюк поморщился:
- Полдела сделано, дорогой товарищ. Выяснил, что первые девяносто минут не там искал.
- Нечего сказать, обрадовал! А дальше что?
- Сейчас проверяю наиболее вероятную гипотезу. Скорее всего, перед нами зашифрованные номера телефонов. Каждая наколотая строчка - не что иное, как цифра. В первом томе наколоты строчки шестая и десятая. В переводе на цифры это означает "610". Во втором томе наколоты строчки восьмая, первая, третья, четвёртая. В этом случае получается цифра "8134".
- При чём здесь телефоны? Трёхзначных и четырёхзначных номеров в Ленинграде нет.
- Простейшая подстановка может превратить четырёхзначное число в шестизначное. Перед нами четырёхзначное число "8134". Прибавляем к каждой цифре, ну, скажем, шестёрку и получается шестизначное - "147910". Сейчас я пробую разные комбинации. Шестизначные числа получаются, но телефонов с такими индексами и номерами в Ленинграде нет…
Сердюк задумчиво смотрел на листок с двумя цифрами "610" и "8134". Вдруг он резко повернулся к Лозину и приложил палец к губам. Лозин понял состояние Сердюка, знакомое всем следственным работникам: мгновенно возникшая догадка требовала немедленного логического развития.
- Соединим обе цифры в одну, - сказал Сердюк и вывел на листке новое число - "6108134".
- Получилось семизначное, - не выдержал Лозин.
- Ну, что ж, займёмся вычитанием, превратим семизначное в шестизначное.
Лозин нетерпеливо следил за рассуждениями Сердюка, ему казалось, что все эти манипуляции с цифрами - пустое дело и, скорее всего, Сердюк идёт по ложному пути.
- Кажется, что-то забрезжило, - сказал Сердюк. - Надо отнимать по три…
Он снова вывел крупно семизначную цифру "6108134" и, как ученик первого класса, начал вслух производить арифметическое действие:
- Вычитаем три из шести - получаем три, из десяти три - получаем семь, из восьми три - получаем пять… три, семь, пять… Нет, три и семь не могут соседствовать. Тройка соответствует буквенному индексу Петроградской АТС, но телефоны этой станции с семёрки не начинаются…
"Ничего у него не выйдет", - подумал Лозин и посмотрел на часы. Скоро надо идти с очередным докладом к начальству. Он перестал следить за ходом рассуждений Сердюка, мысли его были сейчас поглощены предстоящей операцией на хлебозаводе.
- Надо поменять местами эти два числа, - услышал он голос Сердюка. - Получится "8134610". Это на что-то похоже.
Занятый своими мыслями, Лозин с раздражением слушал бормотанье Сердюка.
- Ещё одна неудача. Хорошо. Вычитаем из восьми три - пять, из тринадцати три - десять, из четырёх три - один, из шести три - три, из десяти три - семь. Получаем "510137". О це инше дило, - сказал Сердюк с удовлетворением, и Лозин с надеждой взглянул на него. Он знал: украинские слова в речи Сердюка появляются обычно, когда дело идёт на лад.
- Пять, один, ноль, один, три, семь. Переведи на телефонный язык, что получается? Пять соответствует букве "Д", то есть существующему индексу одной из ленинградских АТС, номера которой начинаются с единицы.
Сердюк старательно вывел на отдельном листке "Д1-01-37" и протянул листок Лозину.
- Из всех "телефонных" вариантов - это единственно возможный.
- Нашаманил? - спросил недоверчиво Лозин.! Про себя он решил, что с расшифровкой наколов ничего не вышло. Так и придётся доложить начальству.
Установить, кому принадлежал номер телефона Д1-01-37, не составило никакого труда. Через десять минут Лозин знал: телефон установлен в кабинете начальника одного из эвакогоспиталей Ленинграда. Начальник госпиталя - участник гражданской войны, в двадцать пятом году работая секретарём одного из райкомов комсомола, окончил вечерний рабфак. В тридцать первом году окончил Военно-медицинскую академию, перед войной работал хирургом в клинике Института усовершенствования врачей. В партии с 1924 года.
Сведения о начальнике исключали даже малейшую возможность заподозрить его в связи с врагом.
Лозин смотрел на листок с номером телефона и что-то неуловимо знакомое почудилось ему в этих цифрах. Он повторял про себя всевозможные сочетания из этих пяти цифр.
- Пять один ноль один тридцать семь… Пятьдесят один, ноль один тридцать семь… Пятьсот десять один тридцать семь… тридцать семь… - Лозин вспомнил газету "На страже Родины". Он так и не смог добиться от Куликова, что означала дата на полях газеты. Странная дата: почему в конце сорок первого года кто-то записывает дату тридцать седьмого?.. А теперь вот номер телефона, который оканчивается на ту же цифру - тридцать семь… Случайное совпадение?
Лозин вынул из сейфа папку, на которой было написано: "Дело N 62105. В одном томе. По обвинению Куликова Василия Карповича". В конце "дела" лежала газета "На страже Родины". На её второй странице чернела карандашная запись: "5/XI-37"…
- Пять одиннадцать тридцать семь… одиннадцать тридцать семь… - Теперь Лозин "обговаривал" эту нераскрытую дату, так же как минуту назад "обговаривал" полученный Сердюком номер телефона. Пятьсот одиннадцать, тридцать семь… - Он вспомнил слова Сердюка: "Пять соответствует буквенному индексу АТС". Значит, эту дату можно записать иначе: Д-XI-37? Чёрт возьми! Всё-таки есть какая-то связь между датой и номером телефона… Но пятизначных телефонов в Ленинграде нет… Он смотрел на две записи: "Д1-01-37" и "Д-XI-37". Как они схожи! Красным карандашом он перечеркнул вторую запись, написал её по-другому: "Д-11-37". Совпадение усилилось. Неужели случайность? Для полного совпадения не достаёт только ноля и этот ноль надо найти во что бы то ни стало! Он снова взглянул на газету: "5/XI-37". И вдруг пришло мгновенное озарение, не догадка, а именно озарение. Он словно увидел, как римская цифра XI распалась на две: "X" и "I". Торопливо, боясь что-то упустить, он написал: "5.Х.I-37 = 5.10.1-37 = Д10-1-37 = Д1-01-37". Всё! Цепь замкнулась! Дата на газете и отметки в двухтомнике стихов Маяковского означали одно и то же: номер телефона начальника Ленинградского эвакогоспиталя.
13. Объект N 3
Пятнадцатого февраля во всех цехах хлебозавода появились новые работницы. Отличить новеньких было нетрудно - землистый цвет лица, запухшие глаза, тонкие, прямые, как палки, ноги. В цехах хлебозавода привыкли видеть такое пополнение. Все знали: к хлебопроизводству эти люди не имеют никакого отношения, но, проработав здесь три-четыре недели, они выйдут из состояния дистрофии и вернутся к своей основной работе.
Появилась новая работница и в печном отделении.
- Меня зовут Ирина, фамилия - Малова, - сказала она, знакомясь с Климовой и Кормановой.
- Тебя куда поставили? - спросила Климова.
- Газовщицей - следить за горелками.
- Там и без тебя хватает работниц. Пока что грейся и отъедайся. Хлеба у нас можно есть досыта…
- Да, мне говорили…
Но прошёл целый час, а Малова к хлебу не прикоснулась.
- Ты что это? - подозрительно глядя на неё, спросила Климова. - Может, ждёшь бубликов? Зря! Бублики немцы кушают, а мы - мякину!
Малова жадно смотрела на ленту конвейера, по которому медленно плыли глинистые буханки хлеба.
- Ой, как есть хочется! Сырое тесто - и то съела бы!
- Ешь хлеб, кто тебе не даёт?
- Но вы же не едите во время работы.
- На нас не равняйся, - вмешалась в разговор Корманова, - мы постоянные, уже насытились…
Климова вспомнила:
- Я в первый день так набросилась, что к вечеру юбка не сходилась!
Новенькая оказалась на редкость старательной и толковой. Слабая от недоедания, она всё делала медленно, но к концу смены усвоила весь производственный цикл печного отделения, назначение и характер работы каждой машины.
- А ты смышлёная, - заметила Климова. - До войны где работала?
- На Кировском, в конструкторском бюро…
- Чего ж ты не эвакуировалась с заводом? - спросила Корманова.
- У каждого свои причины, вот вы ведь тоже не уехали.
- Сдуру осталась, - сказала зло Климова. - В Ташкенте сейчас всякая шпана шашлыки да плов ест, а мы хлеб из бумаги жуём.
- Да, конечно… А я у вас в общежитии буду жить, - сообщила вдруг Малова.
- Живи, если негде. Разбомбили, что ли?
- Ага. Стена обвалилась, окна выбило…
- Занимай мою койку, я к подруге переезжаю. Тут поблизости, - сказала Корманова.
- Когда? - удивилась Климова. - Ты что же мне ничего не говорила?
- Сегодня после смены переберусь. Ну, хватит болтать, следите за печью.
Выстоять первые восемь часов Маловой было нелегко. Непривычное тепло клонило ко сну, но она нашла способ бороться с усталостью. Малова нарезала тоненькими ломтиками кусок хлеба и, когда ей казалось, что она от усталости не может стоять на ногах, - съедала очередной кусочек.
Смена кончила работу в полночь.
- Ну, я пошла, - сказала Корманова, пряча под ватник полбуханки хлеба. - До завтра!
- А меня предупреждали: на заводе хлеб ешь, сколько хочешь, а выносить не разрешается, а то - под суд! - сказала Малова.
- Дурочка ты ещё! - усмехнулась Корманова. - Мало ли чего не разрешается.
- Не будь дурой, занимайся физкультурой, - пробормотала Климова и тоже сунула под ватник большой кусок хлеба.
Они втроём спустились в общежитие, и Корманова, забрав из тумбочки свои вещи, ушла. Её кровать стояла рядом с кроватью Климовой.
Укладываясь спать, Малова положила на тумбочку ломтик хлеба.
- Вдруг проснусь от голода, - пояснила она смущённо. - Весь день ела, а не наелась. Даже страшно: вдруг так никогда и не наемся, всю жизнь буду голодная?!
- И я поначалу так думала, - отозвалась Климова. - А теперь больше килограмма не съедаю, а вот по мясу соскучилась. Мяса я бы тоже килограмм зараз умяла. - Она сняла ватник и сунула под голову. - Раздеваться не буду, ночи не проходит без воздушной тревоги.
- А я разденусь, - сказала Малова. - Уж и не помню, когда спала раздетая, в комнате такой холод, что в перчатках спала.
- Ты замужняя?
- Нет, не успела. А вы?
- Замужняя.
- Муж на фронте?
- Где же ещё? Таким не воевать - кому и воевать?!
- Он у вас кто?
- Лейтенант. До войны боксом занимался. Чемпионом был! Тебе бокс нравится?
- Не знаю, бокс я только в кино видела.
- Это знаешь какой спорт?! Для настоящих мужчин! Отвага! Сила! Воля к победе! Я, как увидела Игоря на ринге, - сразу голову потеряла, дня без него прожить не могла… А теперь вот пришлось - пропал он без вести. Да я не верю в плохое! Не верю - и всё! Жив он! А не пишет - значит партизанит. Есть у меня такие сведения…
- На войне всякое может быть, - заметила Малова. - А мне сказали, что в этой комнате все незамужние живут…
- Я тоже числюсь незамужней. В паспорте у меня штампа нет. А Игорь, когда уходил в армию, приказал: "Не пиши, что замужняя, а то у отца денежный аттестат отберут, на тебя перепишут". Вот и хожу в девицах…
- Повезло вам, что попали на хлебозавод. Как это вам удалось?
Климова ответила не сразу, - казалось, что вопрос смутил её.
- Через одного человека, - ответила Климова и протяжно зевнула. - Спи! Знаешь, за что бог Еву из рая выгнал? За любопытство…
14. Снова Куликов
Вторичная проверка подтвердила: Д1-01-37 - телефон начальника эвакогоспиталя. Возник вопрос: почему этот номер зашифрован и у шпиона Куликова и у Климовой?
Лозин перелистал дело Куликова. Оно было подготовлено для передачи следователю. Сняв трубку, Лозин приказал привести к нему арестованного.
Когда ввели Куликова, Лозин сказал:
- Скоро вы предстанете перед военным трибуналом.
- Расстреляют? - безразлично спросил арестованный.
Лозин знал это состояние апатии, вызванное у преступников мертвящим страхом перед близкой расплатой.
- Это решит трибунал. Но одно мне известно точно… - Он умолк, раскрыл папку с делом Куликова и вынул из неё газету "На страже Родины". - Одно мне известно точно, - повторил он, - вы не были правдивы и откровенны до конца. Это обстоятельство всегда учитывается трибуналом. Вы меня поняли?
- Я всё сказал… признался во всём… полностью… откровенно… - выдавил Куликов и тут же, не выдержав, метнул испуганный взгляд на помятый газетный лист, где отчётливо виднелась запись:. "5/XI-37".
- Ну как же всё? - укоризненно сказал Лозин. - Совсем не всё. Кое-что мы узнали не от вас, признались не вы, а другие.
- Я всё сказал, - тупо повторил Куликов.
- Нет, не всё. Вы что - не успели позвонить по телефону?
- По какому телефону?
- Не притворяйтесь, Куликов. Вы знаете, по какому. Впрочем, у вас плохая память: не смогли запомнить номер телефона.
- Какого телефона? - Куликов был не в силах отвести взгляд от газеты.
- Виляете, Куликов, виляете. Глупо и бесполезно. Чей это телефон?
Куликов сделал последнюю попытку уйти от ответа:
- Это же не телефон… Это же дата какая-то…
- Это номер телефона, а не дата, и вы это отлично знаете. Но у вас никудышная память, поэтому я напомню вам номер этого телефона: Д1-01-37. Ну? Вспомнили?
Куликов сник, губы его задрожали. Не давая ему опомниться, Лозин заговорил резко, отрывисто:
- У вас остался единственно правильный путь - говорите правду! Бойтесь упустить этот шанс! Иначе… Вы поняли, о чём я говорю?
- Понял…
- Кто этот человек, которому вы должны были позвонить?
- Мне неизвестно… У меня был только номер телефона…
- Кого вы должны были спросить?
- Я должен был говорить только с женщиной… На мужские голоса не отвечать… Я звонил два раза… мне отвечал мужчина… Больше я не успел… меня арестовали…
- Всё понятно, - сказал Лозин, хотя он ещё многого не понимал. - Женский голос вам уже не мог ответить. Вы догадываетесь, где он находится в настоящее время, этот женский голос?
Куликов молча кивнул головой.
Казалось, Лозин вёл дознание, руководствуясь интуицией, в действительности же многолетний опыт помогал ему мгновенно улавливать состояние преступника. Лозин понимал, что телефонный разговор нужен был Куликову, чтобы договориться о встрече с неизвестным ему "женским голосом", и, конечно, при этой встрече Куликов должен был получить от резидента какие-то сведения. Для этого немцы и забросили его в Ленинград.
- Значит, вам ничего не удалось получить от этой особы? - многозначительно спросил Лозин, делая ударение на слове "ничего".
- Не удалось…
- А если бы удалось, какие последствия это могло иметь? - Лозин понимал, что малейшая неточность вопроса могла поколебать уверенность Куликова в том, что ему уже известно главное. - Как вы думали выполнить своё основное задание, о котором вы до сих пор умалчиваете?
- Должен был оставить её в цехе Кировского завода… незаметно… А последствия? Конечно, цех вышел бы из строя… рабочие могли пострадать…
"Оставить её… цех вышел бы из строя…" "рабочие могли пострадать…" - Лозин облегчённо вздохнул. Наконец-то! Остаётся получить официальное признание Куликова, в котором всё будет названо своими словами.
- Значит, вы должны были получить от немецкого резидента мину и подложить её в ремонтно-тракторном цехе Кировского завода?
- Да… Но я не хотел этого делать… Я думал, получу мину и приду с повинной…
Лозин усмехнулся: такие уверения он не раз слышал от загнанных в угол преступников, цену им он знал.
- Вам известна система мины, которую вы должны были получить?
- "Прилипала" с часовым механизмом.
- Немцы сообщили вам фамилию, имя, отчество этой женщины?
- Нет…
- Как вы должны были обратиться к ней по телефону?
- Услыхав женский голос, я должен был сначала закашляться, а потом сказать: "Говорит лейтенант Щеглов".
- А дальше?
- Она должна была сказать: позвоните тогда-то, в такое-то время. Это означало, что в указанный день и час меня будут ждать у булочной на Невском, напротив улицы Маяковского, там мне передадут мину.
- Кто?
- Не знаю.
- Значит, неизвестный должен был знать вас в лицо?
- Мне приказали держать в зубах пустой мундштук зелёного цвета. По этому признаку он бы меня опознал…
- Хорошо… На сегодня достаточно.
Теперь многое становилось на своё место: исчезновение Куликова немцев не встревожило. Если резидент в эвакогоспитале на свободе и продолжает работать, значит, Куликов не выдал его, дата на газете не привлекла внимания советских контрразведчиков. Не удалась диверсия на Кировском заводе - удастся на хлебозаводе.
Едва увели Куликова, как в кабинет вошёл озабоченный Ломов. Он приехал из госпиталя.
- Ну? - нетерпеливо спросил Лозин. - Докладывайте быстрее! Остаются уже не часы - минуты!
- Телефон у начальника эвакогоспиталя переводной. Звонок к секретарю. Попасть к начальнику можно только через секретаря.
- И этот секретарь - женщина! - воскликнул Лозин.
- У этой женщины усы не меньше ваших.
- Значит, около телефона сидит машинистка.
- Кроме секретаря в комнате никого нет.
- Фамилия секретаря?
- Виноградов Иван Петрович.
- Давно он работает секретарём?
Ломов замялся:
- Это я… не выяснил.
- Да ты что? - возмутился Лозин. - Это же элементарно!
Он заглянул в блокнот, крутанул диск телефона и соединился с отделом кадров эвакогоспиталя.