Увязнуть в паутине - Милошевский Зигмунт

Дело об убийстве в ходе психотерапевтической сессии связывается с преступлением, совершенным службами безопасности Польши почти два десятка лет назад. Книга погружена в реалии современной польской действительности. Возможно, книга будет любопытна тем, кто интересуется "терапией расстановок".

Содержание:

• ГЛАВА ПЕРВАЯ 1

• ГЛАВА ВТОРАЯ 5

• ГЛАВА ТРЕТЬЯ 12

• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 20

• ГЛАВА ПЯТАЯ 27

• ГЛАВА ШЕСТАЯ 32

• ГЛАВА СЕДЬМАЯ 38

• ГЛАВА ВОСЬМАЯ 42

• ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 50

• ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 54

• ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 60

• ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 65

• ОТ АВТОРА 68

• Примечания 68

Зигмунт Милошевский
УВЯЗНУТЬ В ПАУТИНЕ

Злых людей нет, есть только увязшие

Берт Хеллинджер

Монике, тысячекратно

ГЛАВА ПЕРВАЯ

воскресенье, 5 июня 2005 года

Сумасшедший успех воскрешенного к жизни Яроцина, тысячи человек слушало Джем, Армию и TSA. Поколение JP2 участвовало в ежегодном молитвенном собрании на Леднице. Збигнев Релига объявил, что подаст свою кандидатуру в президенты, и что желает быть "кандидатом национального согласия". На юбилейном, десятом уже авиа-пикнике в Гурашце появились два истребителя F-16, возбуждая энтузиазм собравшихся. В Баку польская сборная в ужаснейшем стиле разгромила Азербайджан, а тренер азеров избил судью. В Варшаве полицейские в качестве предостережения вручали водителям ужасные снимки жертв аварий; на Мокотуве загорелся автобус 122 маршрута, на Киновей перевернулась карета скорой помощи, везущая печень для пересадки. Водитель, медсестра и врач с синяками и ссадинами попали в больницу, печень спаслась и в тот же день была пересажена пациенту клиники на ул. Банаха. Максимальная температура воздуха в столице - 20 градусов, возможны краткосрочные осадки.

1

- Позвольте рассказать вам сказку. Давным-давно, в небольшом провинциальном городке жил-был себе столяр-краснодеревщик. Люди в городке были бедными, они не могли себе позволить приобрести новые столы и стулья, так что столяр тоже был беден. С трудом он сводил концы с концами, и чем старше становился, тем меньше верил, будто бы судьба может измениться, хотя желал этого, как никто другой на свете, поскольку у него была дочка-красавица, и ему хотелось, чтобы у нее жизнь была получше. Как-то раз, летом в дом столяра пришел богатый сановник. "Столяр, - сказал он, - ко мне приезжает брат, которого я давно уже не видел. Я желаю сделать ему ошеломительный подарок, а поскольку он прибывает из страны, обилующей золотом, серебром и драгоценными камнями, я решил, что подарком станет деревянная шкатулка чрезвычайной красоты. Если тебе удастся изготовить ее до воскресенья после ближайшего полнолуния, ты никогда уже не будешь жаловаться на нужду". Понятное дело, столяр согласился и тут же приступил к делу. Работа была исключительно сложной и трудоемкой, ведь столяр хотел соединить множество пород дерева и украсить шкатулку резными миниатюрами всяких сказочных созданий. Он мало ел, почти что не спал, а только работал. Тем временем, известие о визите сановника и необыкновенном заказе разнеслась по всему городку. Его обитатели очень любили скромного столяра, каждый день кто-нибудь приходил с добрыми пожеланиями и пытался помочь в работе. Пекарь, купец, рыбак, даже трактирщик - каждый из них хватал долото, молоточки и пилочки, желая, чтобы столяр закончил работу в срок. К сожалению, никто из них выполнить его работу никак не умел, и дочка столяра с печалью глядела, как ее отец, вместо того, чтобы, собрав все силы, вырезать шкатулку, поправляет то, что напортили его приятели. Как-то утром, когда до срока оставалось всего четыре дня, а отчаявшийся ремесленник рвал головы с головы, его дочка встала в дверях и гнала каждого, кто приходил с помощью. Весь городишко обиделся на них, никто уже не говорил о столяре-краснодеревщике иначе, как о неблагодарном грубияне, а о его дочке - как о невоспитанной старой деве. Хотелось бы мне сказать вам, что краснодеревщик, пускай и потерял приятелей, зато очаровал сановника своей мастерской работой, только это было бы неправдой. Потому что, когда в воскресенье после равноденствия богач прибыл в дом столяра, он уехал в бешенстве и с пустыми руками. Лишь через много дней столяр закончил шкатулку и подарил ее собственной дочке.

Цезарий Рудский закончил рассказ, откашлялся и налил в кружку кофе из термоса. Трое его пациентов, две женщины и мужчина, сидели с другой стороны стола. Не хватало лишь пана Генрика.

- И какая же из этого следует мораль? - спросил мужчина, сидящий слева, Эузебий Каим.

- Только лишь такая, какую вы сами в этой сказке найдете, - ответил Рудский. - Я знаю, что хотел сказать, но вы лучше меня знаете, что хотите понять, и какой смысл вам сейчас нужен. Сказкам комментарии не нужны.

Каим замолк, Рудский тоже ничего не говорил, поглаживая седую бороду, которая, по мнению некоторых, делала его похожим на Хемингуэя. Он размышлял, следует ли как-то провести связь с событиями предыдущего дня. В соответствии с принципами - ему этого делать не следовало. Тем не менее…

- Пользуясь тем, что пана Хенрика нет, - сказал он, - мне хотелось бы напомнить всем, что мы не комментируем не только сказки. Не комментируем мы и ход психотерапии. Это один из базовых принципов. Даже если какая-то из сессий была столь интенсивная, как вчера. Тем более, нам следует молчать.

- Почему? - спросил Эузебий Каим, не поднимая головы от тарелки.

- Поскольку тогда мы прикрываем словами и попытками интерпретации то, что мы выявили. Тем временем, правда обязана начать действовать. Найти дорогу к нашим душам. Было бы нечестно, по отношению к нам всем, убить эту правду посредством академических дискуссий. Поверьте мне, пожалуйста, что так лучше.

Кушать продолжали молча. Июньское солнце впадало сквозь узкие, похожие на бойницы окна и окрашивало темный зал светящимися полосами. Помещение было очень скромным. Длинный деревянный стол, не покрытый скатертью, несколько стульев, распятие над дверью. Шкафчик, электрический чайник, микроскопический холодильник. Больше ничего. Когда Рудский обнаружил это место - пустынь в самом центре города - он был восхищен. Ему казалось, что церковные помещения в большей мере будут способствовать психотерапии, чем снимаемые до сих пор хозяйства, участвующие в программах зеленого туризма. И он был прав.

Несмотря на то, что в здании размещались костёл, школа, врачебная амбулатория и несколько частных фирм, а рядом проходила Лазенковская Трасса, здесь чувствовался глубокий покой. А именно в нем нуждались его пациенты.

Покой имел свою цену. Здесь не было никакой кухонной инфраструктуры; пришлось самому купить холодильник, чайник, термос и посуду. Обеды заказывали в городе. Проживали в кельях на одного, кроме того в их распоряжении имелась небольшая трапезная, в которой сейчас сидели, и такой же небольшой зальчик, в котором проводили сессии. Небольшой такой зал с крестовым сводом, опирающимся на трех толстенных колоннах. Да, криптой Леонарда это назвать было нельзя, но, по сравнению с комнаткой, где он сам принимал пациентов - почти.

Но теперь в голову ему приходили мысли, а не выбрал ли он место излишне мрасное, слишком замкнутое. У него складывалось впечатление, что высвобождаемые в ходе сессии эмоции оставались между стенами, отражались от них словно каучуковый мячик и били рикошетом всякого, кто имел такую незадачу здесь появиться. Сам он был едва живым после вчерашних событий, радуясь лишь тому, что вскоре все закончится. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее.

Рудский отпил глоток кофе.

Ханна Квятковская, сидящая напротив Рудского женщина тридцати пяти лет, крутила в пальцах ложечку, не спуская с психотерапевта глаз.

- Да? - спросил он.

- Я беспокоюсь, - ответила та деревянным голосом. - Уже четверть десятого, а пана Хенрика нет. Быть может вам следует пойти и проверить, все ли в порядке, пан доктор.

Тот поднялся с места.

- Проверю, - заявил он. - Мне кажется, пан Генрик просто отсыпает вчерашние эмоции.

По узенькому коридорчику (в этом доме все было узким) он дошел до комнаты Генрика. Постучал. Ничего. Постучал еще раз, более решительно.

- Пан Генрик, подъем! - крикнул он в дверь.

Рудский переждал еще секунду, нажал на дверную ручку и вошел вовнутрь. Пусто. Постель застлана, личные вещи отсутствуют. Психотерапевт вернулся в трапезную. Три головы одновременно повернулись в его направлении, словно вырастали из одного туловища, что напомнило драконов с иллюстраций в детских книжках.

- Пан Генрик покинул нас. Только не следует брать это на себя. Не первый и не последний раз пациент довольно неожиданно отказывается от терапии. Тем более, после столь интенсивной сессии, как вчера. Надеюсь, что пережитое на него подействует, и ему будет легче.

Квятковская даже не шевельнулась. Каим пожал плечами. Барбара Ярчик, последняя из троих - совсем еще до недавнего, четверых - его пациентов, поглядела на Рудского и спросила:

- Это конец? Можем ли мы, в таком случае, отправляться по домам?

Психотерапевт отрицательно покачал головой.

- Давайте на полчаса разойдемся по своим комнатам, отдохнем, успокоимся. А ровно в девять встретимся в зале.

Все трое - Эузебий, Ханна и Барбара - кивнули и вышли. Рудский обошел стол, проверил, есть ли в термосе еще кофе, и налил себе полную кружку. Ругнулся под носом, потому что забыл оставить место на молоко. Теперь следовало выбирать: отпить или отлить. Вкуса черного кофе он не терпел. Вылил сколько-то в мусорную корзину, долил молока и встал у окна. Он глядел на проезжающие по улице автомобили, на стадион через дорогу. И как этим мазилам вновь удалось проиграть лигу, подумал. Теперь не будут даже вице-чемпионами, не помог даже унизительный разгром "Вислы" со счетом 5:1 две недели назад. Но, по крайней мере, им хоть кубок взять удастся, завтра первый полуфинальный матч с Гроцлином. С тем самым Гроцлином, с которым за последние четыре года "Легия" ни разу не выиграла. Снова какое-то чертово проклятие.

Он тихонечко рассмеялся. Невероятно, как действует человеческий мозг, если сейчас он еще способен обдумывать футбольные ситуации. Рудский поглядел на часы. Еще тридцать минут.

За несколько минут до девяти он покинул трапезную и отправился в ванную почистить зубы. По дороге разминулся с Барбарой Ярчик. Заметив, что психотерапевт идет в сторону, противоположную залу для сессий, та вопросительно глянула.

- Сейчас буду, - сказал тот.

Он еще не успел выдавить пасту на щетку, когда услышал крик.

2

Теодора Шацкого разбудило то, что обычно будило его в воскресенье. Нет, это было не похмелье, ни жажда, ни потребность отлить, ни яркое солнце, проникшее сквозь соломенные жалюзи, ни дождь, барабанящий в навес над балконом. Это была Хелька, его семилетняя дочка, которая вскочила на него с таким задором, что диван от Икеи затрещал.

Теодор открыл один глаз, в который тут же сунулась каштановая кудряшка.

- Видишь? Бабуля сделала мне локоны.

- Вижу, - ответил тот и вытащил волосы из глаза. - Жаль только, что она ими тебя не связала.

Шацкий поцеловал дочку в лоб, сбросил ее с себя, поднялся и отправился в туалет. Он уже был в двери комнаты, когда с другой стороны лежанки что-то пошевелилось.

- Щелкни там воду на кофе, - послышалось урчание из-под одеяла.

Концерт по желаниям, как и каждый выходной. Шацкий тут же почувствовал раздражение. Он спал десять часов, но устал невероятно. Когда все это началось, он не помнил. Валяться в постели можно было полдня, и все равно, вставал с неприятным вкусом во рту, песком в глазах и таящейся между висками болью. И без какого-либо смысла.

- Ну почему бы тебе не сказать прямо, чтобы я сделал тебе кофе? - спросил он с претензией.

- Потому что себе я и сама могу сделать, - слова жены были едва различимы, - не хочу морочить тебе голову.

Шацкий в театральном жесте вознес взгляд к потолку. Хелька рассмеялась.

- Но ведь ты же всегда так говоришь, а кофе все равно делаю тебе я!

- Можешь не делать. Я ведь прошу тебя только поставить воду.

Шацкий отлил, заварил жене кофе, пытаясь не глядеть на кучу грязной посуды в раковине. Это же четверть часа мытья, если желает сделать обещанный завтрак. Боже, как же он устал. Вместо того, чтобы дрыхнуть до полудня, а потом пялиться в телевизор, как все остальные мужики в этой патриархальной стране, он строит из себя супер-мужа и супер-отца.

Вероника вылезла, наконец-то, из постели и теперь стояла в прихожей, критично приглядываясь в зеркале. Теодор и сам присмотрелся к ней критично. Нет, сексуальной та была всегда, но на модель никогда не походила. И все равно, трудно найти объяснение второму подбородку и жирку спереди и сзади. А тут еще эта футболка. Он не требовал, чтобы жена всякий день спала в тюлях и кружевах, но, черт подери, ну чего она все время таскает эту футболку с выцветшей надписью "Disco fun", родом, похоже, из времен посылок с подарками! Он подал жене чашку с кофе. В ответ Вероника поглядела на мужа подпухшими глазами и почесала себя под грудью. Сказала спасибо, инстинктивно чмокнула в нос и отправилась под душ.

Шацкий вздохнул, пригладил ладонью белые, словно молоко, волосы и пошел на кухню.

"Так, а на самом деле, чего мне нужно?" - подумал он, пытаясь вытащить губку из-под грязных тарелок. Приготовление кофе - это один момент, мытье посуды - момент второй, завтрак - третий. Несчастные полчаса, и все будут счастливы. Еще более устало он подумал о всем том времени, которое проходило для него сквозь пальцы. Стояние в пробках, тысячи пустых часов в суде, бессмысленная трата времени на работе, когда, самое большее, он мог раскладывать пасьянс, ожидание чего-то, ожидание кого-то, ожидание ожидания. Ожидание - как отмазка, чтобы абсолютно ничего не делать. Вот передовик Гурник отдохнул лучше меня, жаловался он про себя, пытаясь пристроить в сушилке стакан, для которого там не было места. Ну почему он раньше не убрал сухую посуду? Черт бы ее всю побрал! Неужто для всех остальных жизнь - это тоже такая же мука?

Позвонил телефон. Трубку сняла Хеля. Шацкий слушал разговор, направляясь в комнату и вытирая руки тряпкой.

- Папа дома, но он подойти не может, потому что он моет посуду и жарит всем нам яичницу…

Теодор забрал трубку из руки дочери.

- Шацкий. Слушаю?

- Добрый день, пан прокурор. Не хочу пана беспокоить, только яичницу вы уже сегодня никому не пожарите. Разве что на ужин, - услышал он с другой стороны линии знакомый, говорящий с восточным распевом голос Олега Кузнецова из полицейского участка на Вильчей.

- Олег, умоляю, только не это.

- Это не я, пан прокурор, это город вас призывает.

3

Огромный, старый ситроен плыл под опорой Швентокшижского моста с грацией, которой ему могли позавидовать многие автомобили, появляющиеся на том же мосту в качестве нахального product placement в польских романтических комедиях. Вполне возможно, что этот Пискорский и махинатор, подумал Шацкий, но два моста ведь стоят. При Селезне никто и подумать не мог, чтобы отважиться принять решение о подобной инвестиции.

Тем более, перед выборами, Вероника была юристом в мэрии и неоднократно рассказывала, как теперь принимаются решения. Так вот: на всякий пожарный их вообще не принимают.