Почти все молодые немцы, которые рвались помогать Либерману, были детьми бывших нацистов. И это был один из немногих фактов, который все же заставлял его думать, что хоть медленно, но божьи мельницы все же работают.
- Это просто ужасно. Неудобно.
- Ничего подобного; нас сразу же потянуло друг к другу, а ты потрясающая женщина. Я обратил на тебя внимание еще в кино.
- Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты только подумай: раз, два - и в кровать. Ты даже не знаешь, как меня зовут.
- Мег - от Маргарет.
- Полное имя.
- Рейнольдс. Медсестра Рейнольдс.
- Так темно, что даже пуговиц не могу найти. Ты уверен, что тебе это нужно?
- М-м-м, да, конечно. М-м-м, до чего приятно.
Стыдливо зардевшись, она сказала:
- Я надеюсь, что я тебе нужна не только на одну ночь, не так ли, сэр?
- Неужели ты можешь так думать?
- Нет, я думаю лишь о том, чем мне придется расплачиваться за эти прекрасные минуты. Еще бы мне об этом не думать! Ты же понимаешь, что, как правило, я так себя не веду, это не мой модус вивенди.
- Понимаю. Модус вивенди?
- Я тебе все говорю прямо и откровенно.
- Не буду и пытаться выворачиваться, Мег. Боюсь, что этот вечер может оказаться нашим единственным, но не потому, что мне так хочется. У меня просто нет выбора. Я послан сюда, чтобы... чтобы оказать одну услугу вашему пациенту, который оказался под кислородом в вашей чертовой больнице и к нему никого не пускают, кроме родни.
- Харрингтон?
- Он самый. Когда я позвонил и выяснил, что не могу попасть к нему, стало ясно, что, скорее всего, придется возвращаться в Лондон.
- А не можешь ли ты вернуться, когда он придет в себя?
- Сомнительно. К тому времени я буду заниматься другими делами; им займется кто-то другой. Если даже он придет в себя, Бог знает, когда это случится.
- Да, как ты знаешь, ему шестьдесят шесть лет, и он в довольно тяжелом состоянии. Хотя для своих лет он еще довольно крепок. Каждое утро ровно в восемь часов бегал по парку, по нему часы можно было проверять. Говорят, сердце у него тренированное, но мне кажется, в его возрасте оно может и не выдержать.
- Как жаль, что не могу увидеть его; в крайнем случае, могу остаться тут еще на сутки. Как ты думаешь, мы сможем встретиться на Рождество? Удастся ли прикрыть лавочку, чтобы ты освободилась?
- Я могла бы попробовать...
- Радость моя! В самом деле? У меня есть квартирка в Кенсингтоне, где кровать куда мягче, чем эта.
- Алан, каким бизнесом ты занимаешься?
- Я рассказывал тебе.
- Совершенно не похоже, чтобы ты что-то продавал. У коммивояжеров нет никаких таких "дел". Так чем ты торгуешь, а? Никакой ты не коммивояжер!
- Умница Мег. Ты умеешь хранить тайны?
- Конечно, умею.
- Честно?
- Да. Можешь доверять мне, Алан.
- Ну так вот... я из службы налогового ведомства. Мы получили информацию, что Харрингтон надул нас что-то на тридцать тысяч фунтов за последние десять или двенадцать лет.
- Не могу в это поверить! Он же работает в магистрате!
- Они не лучше всех прочих, и это случается с ними гораздо чаще, чем ты предполагаешь.
- Боже милостивый, он же образец добродетели!
- Может, и так. Для этого, чтобы во всем разобраться, меня и послали сюда. Понимаешь, я поставил под- слушку в его дом, "клопа", и прямо отсюда мог записывать все его разговоры.
- Вот, значит, как вы, зануды, работаете?
- Как обычно в таких делах. У меня в папке есть разрешение. Из больничной палаты еще лучше организовать, чем из его дома. В больнице человек начинает нервничать: он рассказывает жене, где спрятано похищенное, шепчется со своим адвокатом... Но я никак не могу подсунуть к нему эту чертову штуковину. Я мог бы показать предписание вашему шефу, но как бы он не оказался приятелем Харрингтона; стоит ему обронить хоть слово, и нашего Джонни поминай, как звали.
- Ты подонок. Ты старый рыжий подонок!
- Мег! Что ты...
- Ты думаешь, я не понимала, зачем все эти игры? Ты хочешь, чтобы именно я подсунула ему твою штучку как-ее-там. Вот почему мы вроде бы "случайно" встретились. И ты стал пудрить мне мозги... о, Господи, да мне сразу же надо было понять, что тебе надо. Красавчик Гарри влюбился в такую толстую старую корову, как я.
- Мег! Не говори так, любовь моя!
- Убери свои лапы. И не называй меня "любовь моя", благодарю покорно. О, Господи, ну и дура же я была!
- Мег, дорогая, прошу тебя, ложись и...
- Пошел прочь! Я только рада, что он хоть что-то у вас утянул. Ваши подслушки вот уже где у нас сидят! Хо! Это шутка. Напомни мне, когда смеяться.
- Мег! Да, ты права, все правда; я надеялся, что ты поможешь мне и поэтому мы встретились. Но здесь мы оказались не потому. Ты что, думаешь, я настолько предан этому чертовому налоговому департаменту, что лягу в постель с кем-то, кто мне не нравится, чтобы только расколоть такого мелкого жулика как, Харрингтон? И буду этим заниматься сутки напролет? Да он никакого отношения не имеет к нашим чувствам. Я отвечаю за каждое слово, Мег, которое сказал тебе, я вообще предпочитаю крупных женщин, зрелых, в соку и жутко хочу, чтобы ты осталась у меня на Рождество.
- Да не верю я ни одному твоему лживому слову.
- Ох, Мег... да чтоб у меня язык отсох! Встреча с тобой - лучшее, что случилось со мной за последние пятнадцать лет, и я все испортил своей глупостью! Ну, ложись же на спинку, любовь моя! Я ни слова больше не скажу о Харрингтоне. Мне не нужна никакая твоя помощь, лишь бы ты простила меня.
- И не собираюсь, так что можешь не беспокоиться.
- Просто ложись на спинку, любовь моя... о, какая девочка... и дай мне обнимать тебя и целовать твои большие... м-м-м! Ах, Мег, с тобой я познаю небесное наслаждение! М-м-м-м!
- Ах, подонок...
- Знаешь, что я сделаю? Завтра я позвоню своему шефу и скажу, что Харрингтон пошел на поправку и, думаю, что поставлю ему "клопа" только через день-другой. И что я должен буду быть здесь до четверга или пятницы, пока меня не отзовут. М-м-м-м! Ты знаешь, что я просто с ума схожу по медсестрам? Моя мать работала ею, и Мэри, моя жена. М-м-м-м!
- Ах...
- Может, ты меня и не любишь, но твои груди меня обожают.
- Ты в самом деле хочешь увидеть меня на Рождество, подонок?
- Клянусь, любовь моя, да и в любое другое время, что нам выпадет. Может, даже ты сможешь перебраться в Лондон; ты когда-нибудь подумывала об этом? Там всегда можно найти работу для медсестры...
- О, я не могу вот так сняться с места и упорхнуть. Алан? А ты в самом деле... можешь остаться еще на сутки?
- Я мог бы остаться еще и побольше, если бы мне удалось поставить подслушку; я должен дождаться, когда его отключат от кислорода и он будет разговаривать с посетителями... Но я не позволю тебе, Мег, заниматься этим, как я и говорил.
- Я бы...
- Нет. Я не хочу подвергать риску наши отношения.
- О, черт! Я с самого начала знала, что ты сукин сын, так какая разница? Я хочу помочь правительству, а не тебе.
- Ну... я не могу помешать тебе, если ты хочешь помочь мне сделать свое дело.
- Я всегда считала, что ты только ходишь вокруг да около. Что я должна делать? Я не умею крутить провода.
- Тебе и не придется. Просто поставь к нему в палату эту коробку. Небольшую, как из-под подарков. Она в самом деле таковая, красиво обернута в цветную бумагу. И тебе надо только развернуть ее, и поставить поближе к его кровати - на полочку или ночной столик, словом, чем ближе к его голове, тем лучше - после чего приоткрыть ее.
- И все? Только приоткрыть?
- Дальше все пойдет автоматически.
- Я думала, что эти устройства поменьше.
- Другой тип. Встроено в телефон.
- Но не будет искры? Там же всюду кислород.
- О, нет, этого просто не может быть. Под бумагой там всего лишь микрофон и передатчик. Ты не должна открывать коробку, пока не окажешься рядом с ним; устройство такое чуткое, что будет записывать все подряд.
- Ты его уже привел в порядок? Завтра я поставлю его. То есть сегодня.
- Хорошая девочка.
- Подумай только - старый Харрингтон мухлевал с налогами! Ну и шуму будет, если он пойдет под суд!
- Ты не должна никому и словом обмолвиться, пока мы не получим доказательства.
- О, нет, буду молчать, как рыба; я все понимаю. Мы должны исходить из того, что он ни в чем не повинен. Просто потрясающе! Знаешь, что я сделаю, открыв коробку, Алан?
- Не могу себе представить.
- Я кое-что шепну туда, о том, чего мне хочется от тебя будущей ночью. В обмен на мою помощь. Ты сможешь это услышать, не так ли?
- Сразу же, как ты откроешь ее. Я буду слушать, затаив дыхание. И ты скажешь все, что у тебя на уме, моя мудрая Мег! О, да, ох, это в самом деле сладко, любовь моя.
Либерман посетил Бордо и Орлеан, а его друг Габриель Пивовар - Фагерсту и Гетеборг. Никого из четырех шестидесятипятилетних гражданских служащих, которые скончались в этих городах, невозможно было представить в роли жертвы нацистов, как и тех четырех, которых уже удалось проверить.
Пришла еще одна парочка вырезок, на этот раз в них упоминалось двадцать шесть человек, на шесть из которых стоило обратить внимание. Таким образом, всего было семнадцать вариантов, из которых восемь - включая и тех трех, что погибли 16 октября - можно было уже исключить. Либерман не сомневался, что Барри чего-то напутал, но, напомнив себе о серьезности ситуации, решил проверить судьбы еще пятерых, из тех, до кого было легче всего добраться. По поводу двух в Дании он направил своих помощников - сборщика налогов по фамилии Гольдшмидт, а Клауса - в Триттау, рядом с Гамбургом. Двух в Англии он решил проверить сам, объединив приятное с полезным, так как ему представлялась возможность навестить в Ридинге дочку Дану и ее семью.
Пятеро принесли те же результаты, что и предыдущие восемь. Разные, но в принципе все было так же. Клаус сообщил, что вдова Шрайбера хотела не только побеседовать с ним.
Пришло еще несколько вырезок, сопровождаемые запиской от Байнона: "Боюсь, что больше не смогу объясняться перед Лондоном. Удалось ли вам что-нибудь выяснить?"
Либерман позвонил ему; Байнона не оказалось на месте.
Но он перезвонил через час.
- Нет, Сидни, - сказал Либерман, - пока все впустую. Из семнадцати предполагаемых вариантов я проверил тринадцать. Никто из них не походил на человека, которого планировали убить нацисты. Но я не жалею, что занимался ими, и мне только жаль, что я доставил вам столько хлопот.
- Ничего страшного. Ваш мальчик еще не объявился?
- Нет. Я получил письмо от его отца. Он уже дважды побывал в Бразилии и дважды в Вашингтоне; он не собирается успокаиваться.
- Жалко его. Дайте мне узнать, если он что-то выяснит.
- Обязательно. И еще раз спасибо вам, Сидни.
Последние несколько вырезок не дали ровным счетом ничего. Чего и следовало ожидать. Либерман обратил внимание на компанию по отправке писем, которая должна была побудить правительство Западной Германии возобновить попытки добиться экстрадиции Вальтера Рауффа, ответственного за уничтожение в газовых камерах девяноста семи тысяч женщин и детей и ныне живущего под своим собственным именем в Пуэнта-Аренас в Чили.
В январе 1975 года Либерман приехал в Соединенные Штаты, где его ждало нечто вроде двухмесячного лекционного турне, в ходе которого он должен был против часовой стрелки, начав с восточного побережья и завершив его в Нью-Йорке, объехать всю страну. Его лекционное бюро получило более семидесяти заявок на него, часть из которых поступила от колледжей и университетов, а немалая часть встреч должна была состояться за ленчем с еврейскими группами и объединениями. Прежде чем отправиться в путешествие, он прибыл в Филадельфию, где принял участие в телевизионной программе вместе со специалистом по здоровому питанию, актером и женщиной, писавшей эротические романы, но мистер Голдвассер из бюро убедил его, что это выступление неоценимым образом скажется на рекламе.
В четверг вечером 14 января Либерман выступал в Конгрегации поддержки Израиля в Питтсфилде, Массачусетс. Женщина, которая протянула ему дешевое издание его книги, чтобы Либерман расписался на нем, сказала, что она из Леннокса, а не из Питтсфилда.
- Из Леннокса? - переспросил он, - Это тут неподалеку?
- В семи милях, - улыбаясь, сказала она. - Но я бы приехала и за семьдесят миль.
Улыбнувшись он поблагодарил ее.
16-го ноября; Карри Джек; Леннокс, Массачусетс. Списка у него с собой не было, но он помнил его наизусть.
Этой ночью в комнате для гостей, отведенной ему в доме президента конгрегации, он лежал без сна, слушая, как шелестят снежинки по окнам. Карри. Что-то, связанное с налоговым ведомством, то ли счетовод, то ли бухгалтер. Несчастный случай на охоте, неосторожный выстрел, случайность. Или в него стреляли?
У него есть возможность проверить. Тринадцать из семнадцати. Включая и трех за 16-е октября. Всего семь миль? Поездка на автобусе... все займет у него не более двух часов, и к обеду он будет обратно. В крайнем случае, можно и задержаться...
Ранним утром следующего дня он позаимствовал автомобиль своей хозяйки, большой "Олдсмобиль" и отправился в Леннокс. Снега выпало не менее пяти дюймов и большая часть его стаяла, но все же на дороге осталась снежная корка. Бульдозеры отбрасывали ее остатки к обочинам и из-под колес проносящихся машин вздымались снежные буруны. Странно, но он уже поставил крест на этой истории.
В Ленноксе он выяснил, что никто не верит в случайную смерть Джека Карри. И к тому же шеф полиции Де Грегорио конфиденциально признался ему, что не верит в несчастный случай. Выстрел был произведен на удивление точно, пробив затылок жертвы, обтянутой красной охотничьей шапочкой. Скорее, можно было говорить о безошибочности прицела, чем о случайном выстреле. Но когда Карри нашли, он был мертв уже пять или шесть часов и всю местность вокруг истоптали дюжина человек, так что каких находок можно было ждать от полиции? Даже гильзу не удалось обнаружить. Они обрыскали все вокруг в поисках людей, у которых были конфликты с Карри, но никого не обнаружили. Джек был честным добросовестным финансистом, уважаемым добропорядочным членом городской общины. Принадлежал ли он к какой-нибудь международной группе или организации? Разве что к клубу "Ротари", обо всем остальном мистер Либерман может справиться у миссис Карри. Но Де Грегорио предположил, что вряд ли она будет очень словоохотлива; он слышал, что эта история буквально подкосила ее.
К середине утра Либерман сидел в маленькой неухоженной кухоньке, попивая слабый чай из выщербленной кружки и маясь смущением, потому что миссис Карри каждую минуту могла разразиться слезами. Как и вдове Эмиля Дюрнинга, ей было сорок с небольшим, чем сходство и ограничивалось; миссис Карри была худенькой и скромной женщиной, с короткой мальчишеской стрижкой; под выцветшим домашним халатом просматривались ее острые плечи и маленькая грудь. Она была воплощением скорби.
- Никому не могло прийти в голову убивать его, - настаивала она, растирая мешочки под глазами пальцами с красными наманикюренными ногтями. - Он был... прекраснейшим человеком на этой Божьей земле. Сильным, добрым, терпимым и всепрощающим; он был как... как скала, а теперь... о, Господи! Я... я...
И тут она заплакала, схватив скомканную бумажную салфетку, она стала поочередно прижимать ее то к одному глазу, то к другому и, положив голову на руки с острыми локтями, она продолжала всхлипывать и содрогаться.
Либерман поставил свой чай и беспомощно склонился к ней.
Она извинилась за свои слезы.
- Все в порядке, - сказал он, - все хорошо.
Ничего себе.
Он отмахал семь миль через снег, только чтобы вызвать слезы у этой женщины. Неужели ему недостаточно тринадцати из семнадцати?
Вздохнув, он откинулся на спинку стула, обводя взглядом маленькую кухоньку с облупившейся желтой краской по стенам, с грудами грязной посуды и стареньким холодильником, с картонным ящиком пустых бутылок у задней двери. Четырнадцатый номер - тоже впустую.
- Прошу прощения, - сказала миссис Карри, вытирая нос салфеткой. Ее влажные газельи глаза покорно смотрели на Либермана.
- У меня всего лишь несколько вопросов, миссис Карри, - сказал он. - Принадлежал ли ваш муж к какой-нибудь международной организации или группе, в которую входили бы люди его возраста?
Положив салфетку на стол, она покачала головой.
- Разве что к каким-то американским группам, - сказала она. - Легион, Ветераны Америки, Ротари - да, вот это международная. Ротари-Клуб. Это единственная.
- Он был ветераном второй мировой войны?
Она кивнула.
- Служил в авиации. Получил английский крест "За летные боевые заслуги".
- В Европе?
- На Дальнем Востоке.
- Следующий вопрос носит очень личный характер, но я надеюсь, что вы не будете возражать... Он оставил вам свои деньги?
Она еле заметно кивнула.
- Их было так немного...
- Откуда он родом?
- Из Береи, в Огайо, - она посмотрела куда-то мимо него и с усилием улыбнулась. - Почему ты вылез из постели?
Он обернулся. В дверях стоял сын Дюрнинга Эмиль, нет, Эрик Дюрнинг, угловатый и остроносый, с растрепанными темными волосами; он был в пижаме в бело-синюю полоску и босиком. Он почесал грудь, с любопытством глядя на Либермана.
Либерман, полный удивления, поднялся и сказал "Гутен морген", поняв при этих словах - мальчик кивнул и вошел в комнату - что Эмиль Дюрнинг и Джек Карри знали друг друга. Они должны быть знакомы; как иначе мальчик мог приехать сюда в гости? С растущим удивлением он повернулся к миссис Карри и спросил:
- Каким образом этот мальчик очутился здесь?
- У него грипп, - сказала она. - И кроме того, из-за снегопада школа все равно не работает. Это Джек-младший. Нет, не подходи слишком близко, мой милый. Это мистер Либерман из Вены, что в Европе. Он известный человек. Ох, а где же твои шлепанцы, Джек? Что тебе надо?
- Стакан грейпфрутового сока, - сказал мальчик. На отличном английском. Даже акцент у него был, как у Кеннеди.
Миссис Карри встала.
- Честно говоря, я не успеваю покупать тебе соки. И к тому же у тебя грипп! - она направилась к холодильнику.
Мальчик посмотрел на Либермана светло-голубыми глазами Эрика Дюрнинга.
- А в чем вы известны? - спросил он.
- Он охотится за нацистами. Как Майкл Дуглас, которого ты видел в кино на прошлой неделе.