4
- Случилось всё это осенью, сразу после окончания войны. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф… - Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.
Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуань, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и ещё с довоенных времён проживало много японцев.
Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средств работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими гражданами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращённых в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результате недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.
Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо "недостаточное питание" писали "нарушение питания". Таким образом, как бы подчёркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.
"Нарушение питания" - это был послевоенный неологизм, позволявший прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.
Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты для изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своём отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена, но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг. Харбинский филиал отряда теперь существовал под вывеской Службы противоэпидемической зашиты и профилактики водоснабжения, и его персонал боялся за свою безопасность меньше, чем офицеры основного отряда. Некоторые считали даже, что советские войска, заняв город, вряд ли станут предъявлять особые к ним претензии. Но потом началась паника, которая захлестнула всех.
Во время этой паники Тэрада взял увольнительную и, захватив с собой несколько тюков, вместе со своим денщиком скрылся из части. Сначала они прятались в доме старого университетского товарища Тэрады, но потом денщик, переодевшись в штатское, отравился к семье в Синьцзин, который был уже переименован в Чанчунь.
В Харбине было полно советских частей. Вылавливали разбежавшихся японских солдат и отыскивали тайные склады оружия.
Однажды к Тэрада в комитет неожиданно заявился Убуката. Поверх одежды на нём был вылинявший белый плащ, вместо фуражки - голубая лыжная шапочка.
- Убуката?! - Тэрада от изумления разинул рот. - Откуда ты взялся?
Он не верил своим тазам. Он полагал, что его друг вместе с персоналом основного отряда давно уже подался на юг или на самолёте удрал в Японию.
- А ты что делаешь в этом паршивом городишке? - вместо ответа спросил Убуката, и на его лице заиграла улыбка.
Больше они объясняться не стали. Молча пожали друг другу руки. Оба без слов всё поняли. Ведь Маньчжурия была их второй родиной, и когда-то они торжественно поклялись до конца своих дней не расставаться с этой страной.
Какую бы работу в 731-м отряде они ни выполняли, им не хотелось отсюда бежать.
Выражение лица Убукаты внезапно стало суровым.
- По правде говоря, - тихо произнёс он, - я в Харбине не один. Со мной женщина.
- Ого! Это приятная новость! Ты неплохо начинаешь свою новую жизнь. Что ж, поздравляю!
Узнав, что жена, или, вернее, возлюбленная, приятеля - русская белоэмигрантка, Тэрада был немало удивлён. Звали её Оля. Она служила продавщицей в большом универмаге Чурина на углу Китайской улицы - харбинской Гинзы.
Универмаг принадлежал старой торговой фирме, во главе которой стояли русские. В этом универмаге можно было найти всё: от мехов, драгоценностей и дамской одежды новейших моделей до лучших сортов водки и шоколада. На работу продавщиц тут подбирались только красивые женщины.
Хотя дело явно шло к военному разгрому, в магазине Чурина можно было увидеть такие товары, о которых в Японии успели уже забыть. Однако за год до окончания войны сотрудники русского отдела японской военной миссии в Харбине совершили на фирму Чурина налёт, произвели обыск и аресты, сам управляющий едва спасся бегством.
Новый управляющий приехал из Шанхая. Это был немец, член нацистской партии, которого поставила во главе фирмы японская военная миссия. Считалось, что это ограничит деятельность русских белоэмигрантов и поможет усилить японскую разведку в Советском Союзе.
Убуката, находившийся в то время на основной базе 731-го отряда, встретил там одного молодого русского - очень красивого юношу. Собственно, это была обычная встреча с подопытным заключённым. Но можно сказать, что Убуката встретился тогда со своей судьбой.
Этот юноша был переведён из харбинской тюрьмы, которую русские эмигранты прозвали "приютом" и которой они страшились больше, чем смерти. Это была специальная тюрьма японской военной миссии, предназначенная для советских разведчиков, тайно перешедших границу, и для русских белоэмигрантов, подозреваемых в шпионаже.
Для тех, кого переводили в 731-й отряд, всякое общение с внешним миром, в том числе и с "приютом", полностью прекращалось. Ни писем, ни передач…
Время от времени Убуката заходил в камеру к русскому юноше. И однажды тот сказал ему:
- Господин поручик, позвольте мне обратиться к вам с просьбой. У меня есть невеста. Зовут её Оля, она работает продавщицей у Чурина…
Судя по рассказу молодого человека, он тоже служил в этой фирме, там его арестовали и увезли в "приют". Незадолго до этого он был помолвлен с Олей. Просьба сводилась к тому, чтобы Убуката передал ей от него весточку. Обратился он именно к Убукате потому, что тот учился в Маньчжурии и немного знал русский язык. Молодой человек, когда работал в фирме Чурина, обслуживал японских клиентов и довольно сносно говорил по-японски. Благодаря этому между ними сразу установилась какая-то близость.
Убуката согласился выполнить просьбу русского; выбрав удобный момент, он во время служебной поездки в Харбин отыскал дом неподалёку от греко-православной церкви, где жила со своей матерью невеста русского юноши. Он решил явиться к ней прямо домой, потому что разыскивать её в универмаге, находившемся под неусыпным надзором японской секретной службы, для него, японского офицера, было делом небезопасным.
Оля считалась русской эмигранткой, но по матери она была еврейкой. Когда управляющим фирмы Чурина стал немец-нацист, над ней нависла опасность увольнения.
Увидев перед собой японского офицера, Оля сначала испугалась, но когда Убуката сказал, что пришёл по поручению её жениха, она впустила его в дом. Матери дома не было.
- Как это ни печально, но я должен вам сообщить… - начал Убуката. Он рассказал о том, что жених её заболел тяжёлой инфекционной болезнью и умер. Это известие потрясло Олю. От ужаса она не могла произнести ни слова. Убуката передал ей каштановую прядь волос.
Сжимая в руке волосы, она упала на колени и зарыдала. Это был душераздирающий плач, от рыданий содрогаюсь всё её юное тело. Казалось, скорбь тяжёлым грузом навалилась на её плечи и не давала ей разогнуться.
На самом же деле жених Оли был ещё жив. Но заключённые, попадавшие в 731-й отряд, никогда оттуда живыми не выходили. Это знал Убуката и решил, что будет лучше, если она заранее примирится с мыслью о смерти жениха и, возможно, найдёт себе нового возлюбленного.
С тех пор каждый раз, бывая в Харбине, Убуката навещал Олю. Он привозил ей сладости и всячески старался, чтобы она как можно скорее забыла своё горе.
Наступило лето. Последнее лето перед окончанием войны. Убуката стал брать с собой Олю на прогулки. Они ездили на Солнечный остров на реке Сунгари. В отпускные дни он имел право носить гражданскую одежду, в ней он чувствовал себя свободнее. Они ездили на этот остров, который словно был создан для удовольствий, купались там, катались на яхте. Вскоре они сблизились.
Когда война подошла к концу, Убуката не захотел, чтобы эти быстро промелькнувшие летние дни остались просто забавой. Воспользовавшись паникой, поднявшейся в отряде, Убуката бежал и укрылся у Оли. Её старая мать к этому времени умерла.
Выслушав рассказ приятеля, Тэрада сказал:
- Я всё понял, постараюсь вам помочь.
Он почувствовал, что просто обязан помочь скрыться Убукате и Оле, которых судьба свела в столь необычное время. Вместе с Убукатой он отправился на квартиру к Оле. Когда Тэрада увидел её, ему ещё сильнее захотелось им помочь - она была на четвёртом месяце беременности. Было очевидно, что долго они оставаться здесь не смогут.
Многие русские эмигранты получили советское гражданство. Тех же, кто сотрудничал с японцами и маньчжурскими властями, предавал своих соотечественников, интернировали и вместе с японскими военнослужащими Квантунской армии отправляли в Сибирь.
И тут Тэраде вспомнилось одно обстоятельство. В Мукдене начиналась эпидемия чумы, и в харбинский Комитет помощи беженцам приезжал оттуда представитель вербовать людей для борьбы с эпидемией. Если им втроём удастся добраться до Мукдена, где у Тэрады много знакомых и друзей, там-то уж они как-нибудь выпутаются.
Через несколько дней группа сотрудников противоэпидемического отделения, получив разрешение советских военных властей, погрузилась я санитарный вагон в эшелоне, направлявшемся в Мукден. В составе этой группы были Тэрада, Убуката и Оля, одетая в белый халат и ехавшая под видом медсестры. Из Мукдена Убуката с Олей вскоре перебрались в Дальний. Дело было в том, что у Убуката появилась возможность устроиться судовым врачом на санитарный транспорт, который должен был отплыть из Дальнего в Японию раньше, чем пароход с репатриируемыми японцами. Тэрада оставался в Мукдене. Здесь он под руководством бывшего профессора Мукденского университета вёл работу по борьбе с эпидемическими заболеваниями, в том числе и с чумой. Однако спустя некоторое время он был пойман как скрывавшийся японский офицер и отправлен в Сибирь.
В Дальнем, родив дочку, жена Убукаты заболела родильной горячкой. Ни сульфамидных препаратов, ни антибиотиков тут не было, и она умерла. Убуката с новорождённой в санитарном транспорте отправился на родину. Об этом Тэрада узнал лишь впоследствии, когда из Сибири вернулся в Японию.
Тэрада закончил свой рассказ, Кохияма сказал:
- Когда думаешь об Эмме, начинаешь понимать, что такое превратности судьбы. Но согласитесь, что вся эта романтическая история вашего приятеля отнюдь не похожа на чистую любовь.
- Почему?
- Очень просто. Ведь тот молодой человек был ещё жив, а он обманул девушку, сказав ей, что её жених умер. И я не верю, что он сделал это в её интересах. Скорее, он преследовал собственные интересы. Он сам добивался этой девушки, и это ему удалось.
Когда Кохияма подумал о том, что всё-таки Эмма воспитана Убукатой, ему стало как-то неловко за свои слова. И всё же он не мог подавить в себе желание возражать Тэраде.
- Нет, вы не правы, - ответил Тэрада. - Как же можно говорить, что Убуката решил просто позабавиться? Ведь он так и остался вдовцом, больше не женился и воспитывал дочь.
- Всё это, конечно, хорошо, но у меня, Тэрада-сан, такое чувство, что вы что-то приукрашиваете.
СУМАСШЕДШАЯ НОЧЬ
1
Третьи сутки пребывания в изоляторе. День выдался пасмурный, ветреный, холодный, и никто не выходил даже на прогулку во двор.
Кохияма сидел в гостиной и листал случайно оказавшуюся под рукой медицинскую книгу.
Среди газетных корреспондентов встречается тип людей, которых можно было бы отнести к своего рода "пассивным нигилистам". Они нелегко сближаются с людьми, их мало привлекают события повседневной жизни, но зато они проявляют исключительную активность, загораются, как только речь заходит о необычных происшествиях и сенсациях.
К такому типу людей принадлежал, по-видимому, и Кохияма. Свою внутреннюю, растущую с каждым днём неудовлетворённость он заполнял интересом к разного рода необычным явлениям внешнего мира. Здесь, вероятно, сказывалась склонность современного человека в той или иной мере жить самообманом, всё больше возрастающая по мере развития радио, телевидения и других средств массовой информации.
Однако когда Кохияма оказывался вовлечённым в действительно серьёзные события и становился их участником, он чувствовал желание бороться не за страх, а за совесть, как бы наверстать упущенное. Его юные годы совпали с периодом, когда мощная волна выступлений против так называемого японо-американского пакта безопасности, встретив ожесточённое сопротивление, резко пошла на убыль. И Кохияма стал сомневаться в том, во что раньше так верил. Нельзя сказать, чтобы ему была чужда бравада; происшествие, в которое он был вовлечён, начинало казаться ему событием более серьёзным, чем прежняя борьба против договора безопасности.
- Что это вы штудируете? - насмешливо спросил вошедший в комнату Катасэ.
Этот человек с самого начала был неприятен Кохияме. Правда, он мог стать его союзником в борьбе против Тэрады, но у Кохиямы не было никакого желания иметь Катасэ своим союзником. Уж слишком откровенной была его позиция - этот карьерист сам хотел завладеть результатами исследований Убукаты. Потому-то он так рьяно и натравливал против Тэрады слабохарактерного Муракоси. Пожалуй, это было вполне в духе нового поколения.
- Если вас интересует, - сказал Катасэ, - проблема чумы, то насчёт себя вы можете не волноваться. Первая опасность для вас миновала.
- В самом деле?
Катасэ горделиво посмотрел на Кохияму и, явно желая блеснуть своей эрудицией, пояснил:
- Наиболее опасная форма чумы - лёгочная. Она передаётся капельной инфекцией через воздух - с мелкими брызгами при кашле или разговоре с больным. Её симптомы: внезапное повышение температуры, иногда до сорока, а то и до сорока двух градусов. Потом появляется озноб, головокружение, рвота, бред, безотчётный страх, и в течение 3–4 суток больной погибает. Симптомы чумной пневмонии обнаруживаются на второй день после заражения, и протекает она стремительно. А вы здесь уже третий день. Так что всё в порядке.
Катасэ говорил гладко, без запинки, словно это был старательно вызубренный урок. Возможно, медику так и полагается, ведь к медицине нельзя ограничиваться какими-то главными, основополагающими знаниями. Эта наука покоится на опыте, наблюдениях предшествующих поколений. Поэтому хорошим врачом может стать только тот, кто сумеет всё это усвоить. Впрочем, хотя Катасэ и был ему неприятен, Кохияма не мог не отметить, что врач он, по-видимому, неплохой.
- Но вы говорите, что миновала лишь первая опасность? А что это значит?
- Это значит, - ответил Катасэ, - что существует ещё бубонная и кожная чума. Они возникают от укуса заражённой крысиной блохи. При бубонной чуме увеличиваются лимфатические узлы. Кожная форма чумы характерна образованием на месте укуса заражённой блохи пузырька, наполненного сероватой жидкостью. В обоих случаях образуются нагноения, язвы, которые открываются и при кожной чуме превращаются в чёрные пятна, поэтому, вероятно, чуму в народе и называют "чёрной смертью".
- Значит, эти формы по сравнению с лёгочной протекают менее активно?
- Да, они развиваются медленнее. Это не значит, что они менее опасны, но тут хоть есть время помочь больному: в запасе целая неделя.
- Следовательно, пока миновала только первая опасность, остальное ещё впереди?
- Мы сейчас самым энергичным образом занимаемся истреблением грызунов и насекомых. Так что не падайте духом!
- Отрадный факт! - усмехнулся Кохияма. - Скажите, а вы не могли бы прочитать мне теперь коротенькую лекцию по поводу исследований господина Убукаты о наследственной устойчивости бацилл?
- Вы полагаете, что это имеет отношение к чуме? Во всяком случае, я ничего об этом не знаю. Ведь я был у него всего-навсего скромным помощником. Кое-что, наверное, мог бы рассказать Тэрада-сан. Но из него не вытянешь ни слова.
Катасэ явно уклонялся от ответа. Чувствовалось, что его так и подмывал" сказать: "И вообще теперь за всё здесь отвечает Тэрада, вам следовало бы по-настоящему взяться за него".
- Кстати, доктор Канагаи сегодня не приедет.
- А что толку от его посещений! - сказал Кохияма. - Он не успевает взглянуть на наши физиономии, как тут же мчится назад, словно за ним гонятся.
- Сегодня я его замещаю, - сказал Катасэ.
- А разве в этом есть необходимость?
- Да, Эмма… - замялся Катасэ и быстро направился к двери.
- А что с ней?
Утром Эмма пила кофе с Тэрадой и Кохиямой и с тех пор больше не показывалась.
- Вчера ночью её укусило какое-то насекомое, и на коже остался след. Я не думаю, чтобы это был укус чумной блохи, но кто знает.
Бросив на ходу эти слова, Катасэ поспешно зашагал по коридору. Кохияма остался в гостиной. Наконец ему надоело читать, и он отложил книгу в сторону. Неужели Эмма заболела чумой? Ведь ей наверняка ввели максимально возможную дозу противочумной вакцины. Но иногда заболевают чумой и люди с достаточно иммунизированным организмом. Не говоря уже о том, что и при введении вакцины профилактический эффект отнюдь не является абсолютным.
Мысль о том, что Эмма заболела чумой, была для Кохиямы невыносимой. Он уже знал незавидную историю её появления на свет. Неужели она снова стала игрушкой в руках судьбы!
Но дело было не только в этом, кажется, он серьёзно полюбил Эмму. Он вспомнил недобрую усмешку, мелькнувшую на лице Катасэ, когда тот направлялся в её комнату. Ему стало не по себе.
Он вскочил с дивана и помчался в комнату Эммы. Он собрался было постучать, как вдруг услышал голос Эммы и шум.
- Оставьте меня в покое! Уйдите! Уйдите! - задыхаясь, проговорила Эмма.
- Оставьте меня в покое! Уйдите! Уйдите! - задыхаясь, проговорила Эмма.
Кохияма толкнул дверь. На ковре сидела Эмма. Она отталкивала от себя Катасэ, который, извиваясь, точно гусеница, пытался поцеловать её обнажённые груди.
- Катасэ! Как ты смеешь, негодяй!
Кохияма схватил Катасэ за шиворот и с решимостью слабохарактерного человека, наконец отважившегося на мужественный поступок, выволок его из комнаты. Катасэ пытался сопротивляться, но Кохияма ударил его кулаком по лицу, и тот сразу присмирел и лишь прижимал к лицу руку, в которой были зажаты поднятые с ковра очки.