- Пеняй на себя, - задумчиво ответил Артист и, не спуская глаз с Вареного, медленно, словно бы с натужной болью, откинулся на спинку стула. - Где телефон?
- А что? - Вареный подался к нему. - Зачем? Кому вы хотите звонить?! Не верите?! Я ж официально клянусь! Абсолютно официально!
- Где телефон? - повторил Артист и поднялся. Он сыграл усталость, позволив Вареному увидать опущенные плечи, обвисшие руки, склоненную набок голову, - все эти минуты говорил с напряжением, сейчас настала разрядка. Ну, прыгай на спину, Вареный, уникальный шанс, я ж к телефону иду, авторитетов вызову, придет твой последний час, не пропусти мгновение…
Он шел медленно, шаркающе передвигая ноги; только б не переиграть; любой вор - артист, только опытный - талантливей, а шестерка - как провинциальный конферансье с прошлогодними анекдотами, разрешенными к публичному исполнению цензурой.
Артист ощутил движение за своей спиной за долю секунды перед тем, как услышал его; пружинисто пригнулся; массивная пепельница грохнула в дверь. Он шарнирно развернулся и принял Варенова на грудь. Тот словно бы летел следом за пепельницей, выставив лобастую голову, чтобы опрокинуть врага, заломать шею, разбить лицо об пол, а потом подтащить к телефону и вызвать своих, для совсем иной уже толковищи.
Артист ударил Варенова ребром ладони по загривку, тот рухнул кулем, распластавшись по полу обмягчевшим телом.
Ухватив Варенова за чуб, Артист поднял его голову, заглянул в побелевшее лицо. Веки дрожали, значит, беспамятство играл. Ударил лицом об пол, раз, два… пять, снова посмотрел на веки: лежали ровно, восково.
Медленно разжал пальцы; голова грохнулась на паркет; пошел в ванную, набрал воды в стакан и заглянул на кухню; телефон стоял на подоконнике, моргала красная лампочка автоответчика; нажал кнопку костяшкой указательного пальца, убавил громкость, прослушал голоса, записал номера телефонов, куда просили позвонить, пошел в комнату и вылил воду на голову Варенова. Тот дрогнул, заскребся. Артист вернулся на кухню, тщательно вытер стакан полотенцем, оставил на столе.
Закурив, неторопливо повернулся: Варенов стоял на пороге, раскачиваясь, как пьяный. Кровь текла по лицу.
- Иди сюда, - сказал Артист. - Снимай трубку и набирай телефон… Винить меня нечего, я упреждал… Или отдай добром Хрена, я с ним толковищу наедине проведу…
Произнося эту фразу, глаз с лица Варенова не спускал, ждал, как отреагирует на слово "Хрен". Тот дрогнул. Попался, сука…
… К Костенко позвонил отсюда, от Варенова, когда тот ушел смывать кровь в ванную, продиктовал телефон:
- Вроде бы сейчас живет по этому номеру…
… Костенко сразу же связался со Строиловым, сказал, что едет к нему, пусть ждет. Строилов дождался, тут же установил адрес по телефонному номеру. Через двенадцать минут туда, на Парковую, отправили бригаду. Через пятьдесят три минуты муровцы засекли неизвестного, вышедшего из дома "объекта". Неизвестный (лет тридцати пяти, блондин, голубоглазый, рост примерно сто семьдесят пять, одет в кожаную куртку и черные брюки, особых примет не замечено, на мизинце правой кисти массивное золотое кольцо) остановил частника и, профессионально проверившись, сел в машину (номерной знак МЕУ 74–81). Машина взяла направление в центр. Возле большого барского дома на Потаповском неизвестный, не отпуская водителя, быстро прошел во двор и скрылся в подъезде двухэтажного строения. (После Октября во дворах красивых ампирных громадин, законченных как раз накануне переворота, таких уродцев понатыкали во множестве; и старорежимную красоту приятно изговнять, мстительно пригнув до уровня безликого равенства, да и в графу "заботы о повышении благосостояния трудящихся" вполне вписывается реляция про то, что увеличили Жилфонд, - в такую трущобину можно вселить двенадцать семей, на каждую - по комнате, экономия налицо: одна стена - капитальная, барская, три других - в один кирпич, не замерзнут, батарею поставим.)
В строении "неизвестный" пробыл не более пятнадцати минут. Наружка, оставленная на Потаповском, приняла в наблюдение молодого парня, вышедшего из темного подъезда через минуту после "неизвестного". Две машины продолжили прослежку частника. "Неизвестный" расплатился с ним возле дома семь на улице Строителей, вошел в четвертый подъезд. Судя по тому, что зажглись окна на третьем этаже, он жил в квартире номер двенадцать; установили имя и фамилию: Владимир Аркадьевич Никодимов, сорок четвертого года рождения, русский, не судим, образование незаконченное высшее, работает на договоре в москворецком торге, разведен; жена, Никодимова Валерия Юрьевна, сорок девятого года рождения, инструктор Росконцерта по организационным вопросам.
Парень, вышедший следом за Никодимовым, был взят в наблюдение под кличкой Длинный. Его довели до Варсонофьевского переулка. Там жила Валерия Юрьевна Никодимова. Пробыв у нее десять минут (устанавливать не пришлось, на двери была табличка с фамилией и инициалами), Длинный вернулся домой в двадцать три сорок семь и больше никуда не выходил. Фамилия Страхов, зовут Геннадий…
Установку по жильцам всех квартир на Парковой (судя по номеру телефона, который дал Артист, там жил Сорокин) Костенко и Строилову принесли в пять утра на чердак дома, стоявшего напротив того подъезда, из которого вчера вечером вышел Никодимов. Нужных фамилий - ни Сорокина, ни Хренкова - среди жильцов не оказалось.
- Что будем делать? - спросил Строилов.
Не отрываясь от окуляров бинокля, Костенко ответил:
- Ждать.
… Ждали до восьми.
- Глаза не слипаются? - спросил Строилов, растирая лицо своими донкихотскими, длиннющими пальцами.
- Слипаются.
- За кофе, может, съездить?
- Потерпим.
- Хотите отдохнуть?
- В лицо его знаю один я…
- Думаете, мог бороденку отпустить?
- Мог… Судя по всему, у него очень развито чувство опасности… Но я не могу взять в толк: зачем ему следить за нами?! - Костенко опустил бинокль, закурил, потер покрасневшие глаза и недоумевающе, с нескрываемой растерянностью поглядел на Строилова.
- Я постоянно задаю себе этот же вопрос.
- Кто ему мог рассказать, что вы теперь ведете дело Ястреба? Кто?
- Об этом знают восемь человек, все наперечет…
- То-то и оно… Оттого и страшно…
Костенко снова уперся в окуляры бинокля и сжался: Хренков, он же Сорокин, неотрывно смотрел ему в глаза - протяни руку, тронешь.
- Он, - прошептал Костенко.
Строилов неожиданно для самого себя съежился, опасливо поднес к губам "воки-токи" и прошептал:
- Человек в спортивном костюме - тот, кто нам нужен. Не спускать с него глаз. Делайте фотографии. Докладывайте о маршруте постоянно…
… Строилов-старший посмотрел на мокрые еще фотографии человека в спортивном костюме, трусившего по улице, откашлялся, положил пергаментную руку на птичью свою грудь и тихо сказал:
- Это он, Сорокин, мой следователь…
В десять часов тридцать минут Валерия Юрьевна Никодимова зашла в кабинет своего начальника с текстом телекса в Нью-Йорк. Адресат - Джозеф Дэйвид. Американца срочно вызывали на переговоры о концертном турне советских актеров по Соединенным Штатам.
В одиннадцать сорок Костенко подвезли с Петровки домой - отключиться хоть на пару часов, не спал всю ночь.
Во дворе было чисто, в подъезде тоже. Однако взгляд его - тренированный, всезамечающий, особенно в ситуациях экстремальных - отчего-то задержался на деревянной дверочке, закрывавшей электрическую и телефонную разводку на лестничной клетке. Костенко даже не понял, что его кольнуло; зашел в пустую квартиру, прочитал Маняшину записку про то, что и в какой последовательности надо подогреть, вынес табуретку на лестничную клетку ("вот ведь ужас, какие слова напридумывали, а?! сами себя к тюрьмам толкаем, - "клетка"; какая же у нас чудовищная, беспросветная судьбина"), осторожно встал на нее, приоткрыл зелененькую дверочку пошире и сразу же заметил возле своей разводки маленькую пластмассовую присосочку; надел очки, зажег спичку; "Мэйд ин Гонконг"; ("Вот так номер! Значит, и мои разговоры пишут?! Кто?!")
… Вместе со Строиловым приехал эксперт из НТО. Пока смотрел присоску и "пальчики", капитан, выпив чашку крепчайшего кофе (бессонная ночь сделала его лицо серым, глаза, окруженные сине-желтым, провалились, такие у здоровых людей с тяжкого похмелья бывают), заметил, хрустко потянувшись:
- Заезжал ваш знакомец Ромашов, из комитета, сказал, что нам высылают все материалы следственного дела по Сорокину… Пистолет у него был… Именно "Зауэр"… Подарен лично Абакумовым… Изъят при аресте, где находится сейчас - неизвестно.
… Позвонили с Петровки:
- Добрый день, товарищ полковник, это дежурный по…
- Я сплю, - перебил Костенко, - позвоните через два часа…
- Так к вам же капи…
Костенко осторожно положил трубку на рычаг, пояснив:
- Не надо знать тем, кто нас слушает, что капитан Строилов находится сейчас у меня… Интересно, определит эксперт, куда подтянут этот телефонный жучок? Или он может передавать текст моих разговоров на расстоянии?
Оказалось - на расстоянии, до километра; сиди себе в машине и катай на диктофон. Ну бандиты пошли! Ну техническая оснащенность! Сыщикам бы такую!
Костенко зашел к соседям, оттуда позвонил на Петровку. Дежурный сообщил, что Злой (так называли Сорокина в сводках наружного наблюдения) был прописан на Парковой под фамилией Витман. После пробежки был дома, никого не принимал, только что вышел из квартиры и в настоящее время приехал в Безбожный переулок, к Пшенкину Борису Михайловичу, литератору…
В два часа позвонили из Ярославля: фотографии Никодимова и Страхова, переданные по фототелеграфу в редакцию областной газеты, предъявлены той старушке, у которой останавливался слесарь кооперативного гаража Окунев и его неизвестный спутник. Старушка (Цыбунина Анна Максимовна) опознала в Геннадии Страхове человека, приезжавшего вместе с ее покойным постояльцем. Однако после того, как к ней зашли соседки, показания изменила, сказав участковому, что это не точно: "могла и ошибиться, глаза-то старые, слепые"…
В три часа Строилов собрал оперативное совещание; прежде чем идти с докладом к высокому начальству, решил связать все эпизоды воедино, постараться выработать версии; первое слово предоставил Костенко.
Тот поднялся, оглядел членов оперативной группы (мальчишечки совсем, лица хорошие, с такими можно идти в разведку; куда тебе в разведку? отходил; а может, нет еще?), горестно вздохнул и, спросив у капитана разрешения закурить, начал докладывать:
- Я признателен нашему руководителю, капитану Строилову, за предоставленную возможность поделиться своими соображениями по тому узлу проблем, который ва… нам предстоит развязать… А не выйдет - будете… будем рубить… Итак, первый осмотр квартиры Зои Алексеевны Федоровой, проведенный двенадцатого декабря восемьдесят первого года, показал, что в комнатах не было следов борьбы, насилия и грабежа. Обстановка в шкафах и тумбочках не была нарушена. Найдены пустые коробочки из-под колец с товарными ярлыками - от тридцати до трехсот пятидесяти рублей, изъяли двенадцать кассет, бывших в употреблении, - лежали в тумбочке возле кровати, нашли сберкнижку на имя Федоровой - вклад сто девяносто семь рублей восемьдесят девять копеек… В стенке - при тщательном осмотре - найдены еще две кассеты, "Лоу Войс" и "Панасоник", кулон желтого металла с белым камнем, брошь, перстень. С журнального столика изъят отпечаток пальца на дактилоскопию. В корреспонденции, лежавшей на пианино, обнаружено четыреста сорок рублей, десять золотых коронок. Около балкона нашли изделия из белого и желтого металла: шесть пар запонок, подвеску, серьги, кольца, браслеты… Что-то еще было - точно не помню… На следующий день осмотр квартиры продолжался… Нашли конверт с двумя тысячами рублей, еще несколько колец, гарнитур из браслета, двух колец и кулона… Следовательно, версия грабежа должна была отпасть сама по себе… Однако кто-то сверху требовал работать именно эту версию… Почему? У меня нет ответа… Незадолго до гибели Зоя Алексеевна получила письмо… Вскрыв его она обнаружила свой портрет из журнала - с выколотыми глазами; там же была записочка: "Грязная американская подстилка, тебя ждет именно такая смерть за предательство Родины!". Вскорости она получила еще один свой портрет с идентичной записочкой… Заметьте, выстрелили ей в затылок, пуля вышла через глаз… Однако версию политического убийства нам отрабатывать не давали… Один из допрошенных мною сотрудников ВЦСПС - он посещал несколько раз Зою Алексеевну - обличал ее в своих показаниях: "Я слушал разговоры тех людей, которые у нее собирались, - о пытках, расстрелах и мучениях в так называемых "сталинских лагерях" и словно бы погружался в грязь. Однажды я не выдержал и сказал: "Как вам не смрадно жить прошлым?!" В ответ на это она обозвала меня стукачом и сексотом… Больше я у нее не бывал…" Одна из допрошенных показала: "Федорова очень плохо говорила о товарище Сталине - даже после того, как убрали Хрущева и снова начали писать правду, каким великим стратегом был Иосиф Виссарионович. И вообще у нее слишком часто бывали какие-то странные типы… Раз я у нее встретила отвратительного еврея с длинным носом… Может, ее сионисты убили?"
Строилов усмехнулся, процитировав злую эпиграмму на одного литератора: "И сам-то ты горбат, стихи твои горбаты, кто в этом виноват? Евреи виноваты".
Костенко кивнул:
- Тем не менее мы и эту версию пытались отрабатывать… А вот ее квартиранта, солиста ансамбля песни и пляски МВД некоего Геннадия Семеновича, нам удалось допросить только один раз; сверху жали: "хватит, надоело, не туда гнете"… Он утверждал, что познакомила его с актрисой - в семьдесят седьмом году еще - администратор московского эстрадного объединения общества слепых, а у меня были сведения, что эту самую администраторшу кто-то аккуратно к солисту подвел… Кто? Я вышел на краснодарский след, тоненький, пунктирный, но - многообещающий… Однако из Краснодара позвонили руководству, скорее всего Медунов: "Не цепляйте честных людей"… Я не утомил вас, товарищи?
Ответили, как школьники, завороженным единым выдохом:
- Не-эт!
- Ладно, - хмуро улыбнулся Костенко, - пойдем дальше… От этого самого квартиранта Гены я вышел на некоего "Олега" и "Викторию Ивановну" из Свердловска… Вроде бы она - работник Ювелирторга, сделала Федоровой гарнитур за пятнадцать тысяч рублей, как раз на ту сумму, что актриса выручила от продажи своей дачи… Но ведь, судя по осмотру места происшествия, гарнитур этот похищен не был… Мне и эту линию оборвали - не приказно, конечно, а, как говорил великий кормчий, "тихой сапой"… Ну и, наконец, главное, "Олег"… Тот ли это был "Олег", которого называл квартирант, или нет, выяснить не удалось - не дали. Об этом эпизоде я говорю вам первым… Время настало… Не потому, что гласность, но из-за того, что произошло в Москве за последние дни… Итак, "Олежек" этот был артистом, гастролировал от Москонцерта, ездил с цыганскими ансамблями, с грузинскими, армянскими, кажется, еще с еврейскими и молдавскими… "Олежек" говорил - и я эту информацию получил, - что его друг Борис Буряца, артист Большого театра, продал одному из тузов уголовного мира, скупщику краденого, некоему "Федору Михайловичу" кулон работы Фаберже за двадцать пять тысяч… А некий студент Ленинградской духовной академии поведал, что у Бориса Буряцы, который пользуется покровительством какой-то очень важной дамы по имени Галина Леонидовна, дома хранится на миллион рублей антиквариата и пистолет, похожий на "Зауэр"… Я эту информацию отправил своему начальству… Те перебросили по инстанции. Прошло часа три, и меня выдернули: "отдайте материалы". Я возразил - мол, не по правилам; не понял еще, о ком шла речь; врезали выговор, информацию отобрали… Но ведь память отобрать нельзя… Так что - я помню… А на следующий день я еще одно сообщение получил: тот же "Олежек" говорил друзьям, что о Зое Федоровой, о том, кто ее окружает, информирован Борис Буряца… Вот так-то… А он, Борис, после скандального ареста, связанного вроде бы с похищением бриллиантов у Ирины Бугримовой, укротительницы тигров, и последовавшего затем довольно скорого освобождения прожил недолго - где-то в поездке, уж не в Краснодарском ли крае?! - занедужил внезапно, попал на операционный стол и умер в одночасье, а ведь молодой еще человек, все свои тайны унес, а их было много, ох как много… И я их знаю…
Костенко снова полез за сигаретой, извинительно глянув на Строилова. Тот пожал плечами:
- Владислав Романович, не ставьте меня в неловкое положение, вы здесь старший…
Костенко закурил и, сильно потерев затылок, продолжил:
- Теперь давайте посмотрим, что произошло десять дней назад… Все бы шло, как шло, не подойди ко мне человек, представившийся Хренковым Эмилем Валерьевичем… Ну подошел, ну пригласил поработать в кооперативе, ну назвал нашего общего знакомца Мишаню Ястреба… Все бы ерунда, не разгляди я в его машине Давыдова, которого допрашивал по делу Зои Алексеевны, - говорил я с ним на свой страх и риск, без протокола, оттого как он вертелся вокруг Буряцы и его сотоварищей, а также "дамы-покровительницы"… И когда я пришел сюда - посмотреть, что осталось от дела Федоровой, - выяснилось, что Давыдов этот теперь стал "Дэйвидом", причем чудодейственно быстро, без всяких препятствий свалил в Америку - через месяц после убийства… За него, как я выяснил, похлопотали: сверху было указание, то ли от Щелокова, то ли от кого еще… Ясно? Вот поэтому я и запросил данные на Хренкова. Но того, который ко мне подошел, в столице среди Хренковых не оказалось… Пришлось сделать робот. Сначала робот опознал Мишаня Ястреб: "садист-следователь, арестовали в пятьдесят седьмом, били смертным боем в Саблаге, называя Хреном". Потом опознал генерал Трехов, который и Зою Федорову освобождал, и следователя ее сажал… Я, именно я, попросил Ястреба найти мне подходы к Хрену, который назвал "свой" кооператив… А по случайности в этом кооперативе работала подружка Мишани, и, видимо, Ястреб нашел - скорее всего, через Людку - эти самые подходы, за что и был убит… И Людка - тоже… Практически одновременно… А затем - убрали слесаря гаража Окунева, где хранилась машина, с которой снимали номерной знак… Тоже, кстати, чалился в Саблаге… А затем батюшка нашего руководителя, генерал Строилов, назвал фамилию робота - подполковник бывшего МГБ Сорокин, Евгений Васильевич. Поэтому я вновь и вновь задаю себе вопрос: отчего Федорову не пускали в гости к дочери? Кто именно? Она не хотела эмигрировать, мечтала повидать дочь и внука - всего лишь. Почему раньше ее пускали в Штаты, а потом превратили в озлобленную отказницу?