- Это ты? Не получила моего сообщения?
Не отвечая, молодая женщина направилась в гостиную и, сбросив пальто и туфли, рухнула на диван.
- Долго же ты добиралась. - Он не замедлил присоединиться к ней. Высокий, не слишком спортивный, но элегантный. Волосы он зачесывал назад и носил очки, которые очень шли к его смеющимся голубым глазам.
- Надо было закончить статью.
- А… Звонила моя мать.
Амель постаралась прикинуться заинтересованной:
- У нее все в порядке?
- Ты разве не понимаешь? - Сильвен вышел из комнаты. Голос его удалялся. - Она волнуется из-за этой истории с актами гражданского состояния.
- Опять? Сколько можно об этом говорить?
- Брось, ты же знаешь, что для нее это важно.
- А для меня разве нет?
Некоторое время слышалось лишь хлопанье открывающихся и закрывающихся дверец шкафов.
- Да, и я это знаю, поверь. Но она так зациклилась на этих штуках. Ты не хочешь мне помочь…
- Ты женишься на мне, а не на своей матери! Теперь уже…
Она запнулась, чуть было не затронув запретной темы - отказа от религиозной церемонии. Из-за разных вероисповеданий они предпочли обойтись без этого, тем более что оба были неверующими. Горькая пилюля для обеих матерей. До такой степени, что мать Амели перестала с ней разговаривать и объявила, что не будет сопровождать своего супруга на бракосочетание дочери.
Впрочем, не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от своей фамилии и утратить эту часть корней. Молодая женщина не видела удовольствия в следовании подобным узаконенным требованиям отречения женщины от своей семьи.
- Я буду Рувьер-Балимер, и точка.
Сильвен не ответил, он по-прежнему что-то искал. Амель расслабилась.
Неизвестный проник в мечеть на улице Пуанкаре в двадцатом округе Парижа с толпой верующих, идущих на вечернюю молитву, Иша. Он был выше среднего роста, с бледным квадратным лицом, покрытым темной редкой бородой, и с ярко-зелеными глазами.
Пройдя по темному и переполненному коридору, он попал в довольно просторную комнату. Запущенную. Освещение было неисправно. Пол и покраска стен знавали лучшие времена, кроме разве что ориентированной на Мекку стены кибла, которая была безупречного голубого цвета. Треть пространства отделяла резная деревянная перегородка, за которой пришедший смутно различал силуэты женщин, занимающих отведенное им место. У них был собственный вход из пассажа Планшар, позади здания. В стороне от нескромных взглядов.
Повинуясь движению толпы, незнакомец вместе с ней достиг центра молельной комнаты. По одеждам, предписанным строгим соблюдением сунны, слова пророка, он определил салафистов среди остальных правоверных. Длинная джеллаба, штаны до самых лодыжек и белый головной убор вроде пилотки. Густая борода. Казалось, своими проницательными глазами они зорко следят за всеми.
К вновь пришедшему приблизился один из них - эмир, известный ему под именем Мохаммед. С ним был другой человек, Насер Делиль, - маленький пухлый ливанец с редкими седыми волосами.
- Ассалам Алейкум, Карим, да ниспошлет на тебя свое милосердие справедливый Аллах. Ты ведь уже знаком с Насером?
Карим кивнул:
- Мы встречались в "Аль Джазире".
- Как ты, гуйа? Вот уже несколько дней, как я упустил тебя из виду. Работу нашел?
Отрицательное движение головой.
Мохаммед продолжал, обращаясь к ливанцу:
- Вот молодой человек, поистине многообещающий, набожный мусульманин. Одно время сбился с пути истинного, но в конце концов пришел к своим.
Салафист, по возрасту едва ли старше Карима, по-братски положил руку ему на плечо и, не говоря больше ни слова, так пристально посмотрел на него, что Карим вынужден был опустить глаза.
- Поэтому мы и хотим помочь ему.
Насера это уже не интересовало. К нему подошел Джафар, обращенный мусульманин, и что-то зашептал на ухо. Однако вскоре их прервал приход имама, занявшего свое место перед михрабом, углублением в стене кибла, и затянувшего Фатиху, первую суру Корана, с которой начинается молитва:
- Аллах акбар!
Вскоре к нему присоединился хор правоверных, стоящих позади него плечо к плечу, нога к ноге, молитвенно сложив открытые ладони одна на другую на уровне пупка.
- Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного… Хвала Богу, господину миров… Милостивому, Милосердному… Царю в день суда… Тебе поклоняемся, и Тебя просим помочь… Веди нас по дороге прямой… по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал… Не тех, которые находятся под гнетом, и незаблудших…
Молодой клерк, в бежевом плаще и темном костюме, среднего роста и телосложения, с короткими и черными, как его глаза, волосами и угловатым лицом, пересек Гайд-парк Корнер. Он вышел на Пиккадилли в районе Лестер-сквер. Продолжительная прогулка, быть может последняя, привела его с Бромптон-роуд в Южном Кенсингтоне к Мейфэр, где располагалась его квартира. Прекрасная прогулка, не нарушенная дождем. Было начало апреля, и впервые за долгое время он чувствовал себя спокойно.
Он поужинал в "Коллекшн", заведении, ненадолго вошедшем в моду, как всё в Лондоне. В этом городе все происходит быстро, он его больше не понимал. Не желал понимать. Медовый месяц закончился. Бьющая через край энергия британской столицы, какое-то время притягивавшая, теперь приобрела отталкивающие черты. Значит, пора уезжать. Именно это он в общих чертах и сообщил приглашенным на ужин друзьям. Он возвращается в Париж. Решение не слишком внезапное, так что никто за столом не стал его обсуждать.
Даже его компаньон Олаф, предупрежденный намного раньше, днем. Это решение не создавало трудностей и в профессиональном плане. Встречались они уже редко, всегда в перерыве между двумя самолетами или двумя встречами за границей. Им было сложнее обходиться без портативного компьютера, мобильного телефона, электронной почты и конференц-кола, нежели без офиса с секретарем, арендованного ими в Сити для спокойствия клиентов и банкиров.
Он пересек Пиккадилли и остановился на опушке мрачного Грин-парка, но не решился войти в него. Пока он любовался застывшим по другую сторону парка Букингемским дворцом, за ним медленно следовал black cab. Его взгляд заблудился среди деревьев Сент-Джеймса, за оградой королевской резиденции, и у него появилось ощущение, что он видит это место в последний раз. Ощущение стойкое и вызывающее тревогу.
Безмятежность совершенно покинула его.
Молодой человек решил перейти на другую сторону улицы и вернуться домой. Его почта вперемешку с корреспонденцией других обитателей лежала на столике в холле. Он задержался, чтобы тут же разобрать ее. Несколько счетов, ежемесячный журнал, на который он был подписан, реклама - все адресовано на имя Жан-Лу Сервье, ground floor and basement flat, 13 Bolton St., London W1. Ни одного личного письма, написанного от руки, дружеского. Он все там и оставил.
Этим вечером, войдя в прихожую своей квартиры, Сервье в который раз потратил несколько секунд, пытаясь понять, что не так. Он больше не видел себя на стене против двери. Не хватало зеркала. Он не стал заходить в гостиную и отправился прямиком в кухню, чтобы налить большой стакан воды. Затем спустился на нижний этаж. Гардеробная показалась ему пустоватой, так же как спальня и полки ванной комнаты.
Тишина была слишком гнетущей.
Решительно он не мог больше здесь жить.
20.04.2001
По случаю окончания учебного года в Школе журналистики несколько профессиональных журналистов устроили коктейль на улице Лувр. Неизменно приукрашенные похотью и шампанским, подвиги совершенно раскрепостили юную плоть, что позволяло легко распознать наиболее развязных и честолюбивых и наименее щепетильных.
Пропустив свой традиционный по пятницам стаканчик с банкирами, Сильвен пришел на коктейль и нашел Амель в компании двоих мужчин. Одного из них звали Лепланте, он был карикатуристом в ежедневной государственной газете и названым крестным отцом девушки в журналистике. Его Сильвен уже встречал. Высоченного, поджарого сорокалетнего рисовальщика с лицом воскового оттенка можно было узнать издали. Другой был ему незнаком. Ростом он был пониже своего собрата; его привлекательное лицо, хоть и рябое, венчала всклокоченная кудрявая каштановая шевелюра с проседью. Он старательно соблюдал стиль смурного и небрежного задиры, в который входила хорошо постриженная трехдневная щетина. Неотрывно глядя на Сильвена, он представился, назвавшись журналистом Бастьеном Ружаром.
- Из известного еженедельника! - восторженно добавила Амель.
Скромняга Ружар потупился и поклонился.
- Он освещает все нашумевшие уголовные дела и теракты тоже.
- Но… - Сильвен изобразил широкую улыбку, - я думал, тебя интересует политика?
Он обнял невесту за талию и нежно привлек к себе.
- Только дураки не могут передумать. - Амель не заметила легкого раздражения в тоне вопроса и продолжала: - К тому же терроризм и политика связаны между собой.
Ружар поддакнул, глядя не на девушку, а на ее приятеля:
- Я начинал свою карьеру в политической сфере. Когда-то и у меня были великие идеи. Я бросил, когда понял, что победивший либерализм в конце концов сведет с ума всех наших руководителей. Навар слишком хорош, чтобы иметь хоть какие-то иллюзии относительно амбиций тех и других. С криминалом хотя бы никаких неожиданностей, он не скрывает своего истинного лица под маской порядочности. Но хватит обо мне. Вы, значит, и есть тот самый успешный и гуманный банкир, достоинства которого вот уже битый час расхваливает нам Амель? Ваш план размещения капиталов во Вьетнаме очень интересен. Что дают ваши исследования занятости? С финансами там не просто.
Сильвен отвел глаза:
- Пока ничего. - Он бы предпочел не отвечать на провокацию. - Проводишь меня в бар? Мне надо с тобой кое о чем поговорить.
Они с Амель извинились и откланялись.
- "Иллюзии лопаются, точно кожура на зрелом плоде, а плод - это…" - Лепланте не успел закончить.
- "…опытность. Она горчит; но в самой ее терпкости сокрыта целительная сила" и так далее… Я тоже, как тебе известно, могу цитировать Лабрюни.
- И все же, когда плод упадет, мне бы хотелось оказаться возле дерева.
- Не тем местом думаешь.
Карикатурист повернулся к своему собрату:
- И это ты мне говоришь?
Не переставая разглядывать толпу студентов, Ружар рассмеялся:
- Что, если свалить отсюда? Я тебе поставлю стакан в другом месте, здесь скука смертная.
Карим, не раздеваясь, лежал на постели в крошечной однокомнатной квартирке на улице Солитэр, в двух шагах от площади Фэт. Свет он не включал, и комната освещалась только экраном работающего без звука маленького телевизора, который он не смотрел. Квартира была спартанской, скудно меблированной уже бывшими в употреблении предметами из магазина ИКЕА и довольно неухоженной. Листовки и брошюры на французском и арабском языках спорили за немногое незанятое пространство пола с грязной одеждой и несколькими парами обуви. Потрепанный Коран лежал на ночном столике поверх стопки восхваляющих силу и величие духа моджахедов видеокассет с записями проповедей, покушений на самоубийство и тренировок в отдаленных лагерях. Платяной шкаф был битком набит дешевой спортивной одеждой, самыми обыденными шмотками и даже тремя темными униформами, относящимися к тому времени, когда предполагалось, что он работает в наземной службе одной авиакомпании. Контора его обанкротилась, но он сохранил несколько платежных ведомостей - они, вместе с его более свежими декларациями Французского фонда занятости, были выставлены напоказ на откидном столике в кухоньке.
Полнейшая личная несостоятельность, способная произвести лишь благоприятное впечатление на тех, кто проникал в его жилище днем. Оставленные им метки были сдвинуты. Уже не в первый раз новые друзья вот так заявлялись с визитом в его отсутствие. С его переезда в этот угол почти три месяца назад они уже неоднократно контролировали его таким способом. Это о чем-то говорит.
И все же Кариму казалось, что время тянется слишком долго. Апрель подходил к концу, а ничего не сдвинулось с места, не поступило ни одного предложения. Он начал задумываться, достоин ли он и действительно ли эта новая жизнь ему нравится. Нынче вечером название улицы, на которой он выбрал себе жилье, более обычного показалось ему удручающе подходящим.
Он вздохнул, зажег лампочку над изголовьем и взялся за свой старый Коран. Все равно другой книги у него не было.
23.04.2001
- Эта квартира меня интересует. - Жан-Лу Сервье обогнал агента по недвижимости в дверях просторной угловой гостиной, выходящей на улицу Рокет в квартале Бастилии. - Какие вам нужны документы?
Он подошел к окну и выглянул наружу.
- Декларация о доходах, платежные ведомости и солидарное поручительство каких-нибудь родственников, например ваших родителей.
- Мои родители умерли. - Сервье ответил, не сводя глаз с ремонтирующегося фасада бара в первом этаже здания напротив.
- О, простите. Но мы бы ограничились…
- Могу представить мою расчетную книжку и банковское поручительство. Оплата за год вперед, годится?
- Полагаю, что смогу задать этот вопрос собственнику.
- Мне бы хотелось, чтобы дело двигалось побыстрее. - Обернувшись к собеседнику, Жан-Лу внимательно следил за его реакцией. - Завтра после полудня я должен уехать в деловую командировку за границу. Так что в идеале я бы предпочел подписать контракт с утра. Вот моя визитная карточка, там внизу есть мобильный телефон.
Агент по недвижимости взглянул на документ:
- Консультант? В какой области?
- Оперативный девелопмент. Мы помогаем молодым фирмам в секторе новых технологий достигнуть оптимального уровня производства как можно быстрее и на лучших условиях.
- А, Интернет и все такое. Я вот даже не знаю, как отправить письмо из компьютера. Но не слишком ли этот сектор сейчас подвержен риску?
Сервье слушал его, стоя у двери.
- Поскорее созвонитесь со мной. - Он попрощался и вышел.
На нижней площадке главной лестницы он осмотрелся, обратив особое внимание на еще раньше замеченный им небольшой мощеный внутренний двор. Двор примыкал к вестибюлю здания, на другой стороне располагалась тяжелая металлическая дверь, должно быть ведущая в соседние строения. Он подошел к ней. Бронированная, с блокирующимся замком.
- Этот проход ведет в соседний квартал. - За его спиной раздался знакомый голос только что оставленного им агента. - Точнее, когда я говорю "квартал", я скорее имею в виду что-то вроде тупика, где располагаются кустарные мастерские, переделанные под жилье. Там таких полно.
Сервье покачал головой:
- И никто не может пройти?
- Ключ есть только у синдика, управляющего обоими кондоминиумами. - Агент по недвижимости похлопал рукой по металлическому полотну. - К тому же это так надежно, можете не сомневаться.
- Могу себе представить. Что-то вроде тех обществ, в чьих интересах я выступаю, - банков и инвестиционных фондов. Надежно, можете не сомневаться.
Карим облокотился о стойку в небольшом баре "Аль Джазир", старомодный фасад которого выходил на площадь Гинье. Он потягивал крепкий кофе. Перед ним, почти невидимый в облаке пара, хозяин бара Салах вытаскивал из посудомоечной машины металлическую корзинку.
- Что-то не похоже, чтобы у тебя сегодня все ладилось, брат. Что происходит?
Усатый крепкий Салах задал свой вопрос очень тихо, с заговорщицким видом. Хотя в главном зале их было всего двое. А в дальней комнате, как обычно, играли в домино старички. Но они были слишком далеко, чтобы хоть что-нибудь услышать. Особенно из-за стоящего у них на столе радиоприемника, сквозь помехи изрыгающего народную музыку.
Карим оторвал взгляд от телевизора над стойкой, включенного без звука:
- Время тянется слишком медленно. Я плохо чувствую себя во Франции.
- Почему бы тебе не уехать домой?
Молодой человек вздохнул и опустил глаза:
- Куда домой? Ты прекрасно знаешь, я не могу… Мне будет очень стыдно. У меня больше нет семьи.
- А твой отец?
- Да поразит меня Аллах, если я еще хоть раз обращусь к этому неверному псу!
- Молчи! - Салах грозно постучал пальцем по прилавку.
Чашка с кофе подпрыгнула на блюдце. Двое играющих в глубине бара подняли головы и застыли.