Секретарь внимательно перелистывал страницы моего казенного кляссера. Останавливался, рассматривал сквозь лупу, подносил к свету наиболее интересные экземпляры марок. Он совсем не походил на акулу. Это был коллекционер, охотно оказывающий помощь начинающим.
– Это у вас для обмена?
– Да!
– Гм… – Подумав немного, он хлопнул себя ладонью по лбу, – Я сейчас разыщу одного коллекционера. С классическими марками следует быть особенно осторожным!
О, это мне уже было хорошо известно!..
Мама продолжала переговоры с председателем о покупке серии марок с цветами. За нее, судя по выражению ее лица, можно было не волноваться. Секретарь отправился на поиски: Оставшись один, я мог спокойно рассмотреть окружающих.
В дымном зале стоял невероятный гул. В таких условиях следовало отказаться от попытки разыскать хотя бы один более или менее ценный экземпляр марки, украденной на вилле, так как едва ли такие марки могут появиться тут в продаже. Здесь обменивались недорогие экземпляры. Клуб – неподходящее – место для коллекции "За лот" и тем более для марки "Десять краковских крон".
Я заметил доктора Кригера, пробиравшегося сквозь толпу. "Рассказать ему о той нелепой сделке на площади у филателистического магазина или нет?" Рассказывать об этом у меня не было ни малейшего желания. "Уж лучше потерять две марки "За лот", нежели прослыть растяпой!"
Доктор неожиданно вынырнул с противоположной стороны и, как бы продолжая прерванный разговор, сказал:
– …видишь, я все же достал эту негашеную двухдолларовую марку! Она в прекрасном состоянии, и заплатил за нее недорого!
Он сунул мне под нос конверт с листочком красной бумаги. На марке были два медальона с изображениями Изабеллы Испанской и Христофора Колумба… Меня это нисколько не поразило. Серия уже была мне знакома по кондитерской в Старом Мясте. Две марки этой же серии как раз и явились предметом моего "обмена".
Не встретив с моей стороны никакой реакции, доктор вдруг как бы очнулся, смутился и сказал:
– Черт возьми! А ведь я от радости принял вас совсем за другого! – Затем, понизив голос, спросил: – Кстати, есть ли какие новости на вилле?
– Пока ничего нового, доктор.
– Не думаю, чтобы вы здесь что-нибудь нашли. Такие марки здесь не ходят. Мой "Колумб" был исключением. Но знакомство с клубом может оказаться для вас весьма полезным.
Доктор исчез так же внезапно, как и появился. Тем временем вернулся секретарь клуба.
– Тысяча извинений! Мне как раз попался карт-максимум "Мирный" с тремя штемпелями! Понимаете? А человека, которого могут заинтересовать ваши марки-классики, к сожалению, сегодня нет.
У секретаря был такой отрешенный вид, словно там, где он искал для меня партнера, ему сделали инъекцию морфия.
– Присмотри за моими классиками, а я сбегаю за "Мирным", – бросил секретарь на ходу председателю.
Отходя от стола, где сидела мама, я грустно покачал головой. Ведь была у меня надежда, что в этом бедламе найдется кто-то разумный! Но этого нельзя было сказать ни о Ковальском, ни о докторе, ни о по-молодому разрумянившейся маме, ни даже о секретаре клуба, который забыл о своем престиже, как только увидел конверт с полюса, к тому же с тремя штемпелями!
– Как дела?! – неожиданно прозвучал сбоку знакомый голос.
Сквозь толпу ко мне тараном пробивался поручик Емёла, нагруженный кляссерами и каталогами – а ведь тогда, в управлении, у него для меня, вообще не оказалось марок! – с увеличительным стеклом и длинным пинцетом, прицепленными на шнурках к пиджаку; внешне он напоминал ученого-ботаника, вышедшего в поле.
– Ковальский здесь. Ты его уже видел?
– Видел… А что?
– Он не выманил у тебя самые лучшие экземпляры? А ну покажи-ка, что у тебя есть? – Емёла отвел меня к случайно оказавшемуся свободным столику.
Пришлось ему показать, но не то, что видел секретарь клуба, а небольшой кляссер, купленный мамой, с небрежно всунутой туда серией треугольных марок с отечественными грибами.
– У тебя, кроме мухоморов, действительно ни одной порядочной марки нет?
– Нет, – ответил я тоном, не располагающим к дальнейшему разговору.
Емёла отвернулся. Я перестал для него существовать. Не обращая внимания на его молчание и скрыв обиду, я спросил:
– Скажи, Емёла, здесь могут быть в обороте такие марки, как "Десять краковских крон" или "За лот"?
Он окинул меня таким презрительным взглядом, как будто хотел сказать: "Ты что, неграмотный, что ли?"
– Таких марок… э-э… здесь не бывает, – поморщился он.
Прощание наше было без печали.
"Нет. Здесь такие сделки, объектом которых являются "Десять крон", "За лот" и старые "Саксонии", не совершаются. Ими торгуют наверняка за пределами этого клубного зала. Но… я ведь могу пустить слух, что у меня вроде бы есть кое-что из редких марок и я настолько богат, что подобные вещи мне можно предлагать.
Кто знает, чем закончится моя экспедиция за золотым руном в ГДР и разузнаю ли я что-нибудь в Эрфурте… Поэтому отказываться от клуба ни в коем случае не следует!"
Я подошел к столику, за которым беседовали двое мужчин, прерывая разговор всякий раз, когда к столику приближался кто-нибудь посторонний. Одним из собеседников был мой первый контрагент из кондитерской. Он меня еще не заметил.
– Прошу прощения… мне сказали, что у кого-то из вас есть старая "Тоскана"? – придумал я предлог для разговора.
Собеседники переглянулись, затем окинули меня оценивающим взглядом.
– С "Тосканой" сложно. А вас не интересуют другие классики?… – Один из них пододвинул мне стул. – Мы где-то встречались…
– Возможно… Кажется, именно вам я обязан своими "Колумбами"?
– "Колумбами"? – С минуту этот интеллигентный на вид человек, казалось, вспоминал. – Нет, насколько я помню, ничего подобного у меня не бывало.
Пока он забавлял меня своим сосредоточенным видом, его коллега после непродолжительного раздумья решил уйти: "Если хочет, пусть сам рискует".
– Вы хотите купить за наличные или, может… Видите ли, продать всегда легко. Я, если уж продаю марку высокой стоимости, то лишь в случае, если наклевывается что-нибудь исключительное. Предпочитаю обмен. Может быть, вы предложите что-нибудь? – спросил он, увидев мой кляссер.
Для того чтобы войти в контакт, я попробовал предложить ему пару первых "Сардинии".
– Так. Это уже что-то подходящее. А что вы хотите взамен?
Через несколько минут мои марки перешли из рук в руки в обмен на три серии "Гвинеи" сомнительной стоимости!
Заметив, что меня легко надуть, он хотел выманить старую "Турн-и-Таксис", но сдержался, услышав, что я эту марку достал недавно и еще не решил, буду ли ее менять.
– Дома у меня еще кое-что есть. И в следующий раз я охотно с вами, как с настоящим коллекционером, обменяюсь!
– Скажите, пожалуйста, что вас еще интересует, кроме "Колоний"?
– Я охотно приобрел бы идентичные и безупречные классические марки из тех, которые в Германии входят в категорию "Kabinettstück" (в такой степени я уже подковался). Разумеется, старые "Италия", "Германия", "Франция", "Британская империя" и первые "Швейцарские кантоны"… – заливался я как по нотам.
– Гм… Это действительно марки высшей стоимости, – заметил он. – Но что вы ищете конкретно?
"Не хочет ли он что-то продать мне?…"
Я равнодушно назвал несколько марок, подобных или точно таких, какие выкрали у убитого коллекционера.
– Повторите, пожалуйста.
Достав ручку, он под мою диктовку записал номера марок согласно каталогу. Если бы ему что-то было известно об этих марках, это не ускользнуло бы от моего внимания.
– Я не могу немедленно дать вам ответ, но я узнаю у своих знакомых. Наклевывается одна коллекция после умершего несколько лет назад филателиста… Моя фамилия Трахт, доктор Марцелий Трахт. Можно узнать номер вашего телефона?
Это мне, между прочим, и нужно было.
Я назвал номер, по которому звонили те, с кем я хотел связаться. Если кто позвонит, ему ответят, что меня "нет дома", назовут время, когда я буду, или попросят оставить номер своего телефона.
– Возможно, я вам на днях позвоню, – пообещал Трахт.
На этом разговор и вторая в моей филателистической практике сделка по обмену были закончены. Нужды продолжать рекламировать себя не было.
Через некоторое время мы с мамой вышли из клуба.
Вечером мне позвонил НД.
– У меня есть для тебя новости, – не без ехидства начал он. – Нагуливаешь сало в домашних шлепанцах, а? Преуспеваешь? Послушай-ка, Шерлок Холмс! Есть фотокопия почтовой открытки, которая пришла с утренней почтой на имя убитого. Твой знакомый почтальон передал ее в районный комиссариат, но у них не было твоего телефона… Пишет какой-то тип из Эрфурта. Читаю: "Дорогой коллега! Я очень удивлен длительным отсутствием известий от вас, а также от моего доверенного корреспондента. Буду весьма признателен, если вы уведомите меня, не случилось ли что с вами…" Подпись неразборчива, какая-то закорючка, и нет обратного адреса. Открытка будет вручена вдове завтра утром.
– Ну и что из этого? – из упрямства попробовал я принизить значение столь важного сообщения.
– Из твоих слов видно, что тебе" делать нечего, из тебя так и прет мещанство и в будни и в праздники. После получения открытки я говорил с твоим шефом. И в самом деле, тебе нет смысла ждать чего-то здесь. Коллекционер из Эрфурта, сам того не подозревая, знает фамилию и адрес убийцы, или, как ты его называешь, Посла. Поговоришь с коллекционером и дашь своему начальнику телеграмму: кто он и где проживает. Ты вернуться не успеешь, как убийца будет за решеткой. А здесь, в Варшаве, мы можем искать его годами. Тем временем различные "Маврикии", "Гвианы" и прочие похищенные марки могут навсегда улетучиться. Время работает против нас, Глеб…
Кроме сообщения об открытке, в его болтовне не было ничего существенного. Не дослушав фразы, я положил трубку…
Сам я пришел к подобным же выводам, и меня поддержал мой драгоценный шеф. Чего теперь НД меня подгоняет?
Мама была у себя. Я прикрыл дверь своей комнаты и на всякий случай позвонил вдове. Воскресенье на вилле прошло спокойно. Вдова поблагодарила меня за заботу.
– Вы действительно не знаете ни фамилии, ни адреса коллекционера из Эрфурта? – спросил я ее.
Как и прежде, она не могла вспомнить. Писем не читала, так как они приходили на имя мужа. К тому же она не знала немецкого языка.
– Опять что-то случилось? – спросила мама.
– Завтра я еду в ГДР, – ничего не объясняя, ответил я.
Через четверть часа мама собрала мой чемодан, села за стол и начала изучать немецкий каталог "Липсия".
– Посмотри-ка, Глеб! Вот здесь изображение эрфуртского собора, 1955 год, тридцать пфеннигов, номер "Липсии" – 333, – отозвалась вдруг мама…
– Я куплю, мама, эту марку, наклею на открытку с видом собора и опущу в почтовый ящик в Эрфурте, чтобы на марке был тамошний штемпель.
– Замечательно. Я начну собирать карт-максимумы, – обрадовалась мама.
– А что это такое – карт-максимумы?
– Это почтовые открытки, на которых изображено то же, что и на приклеенных к ним марках.
Глава 8
– Никто не будет к нам придираться, ибо ты едешь как частное лицо, – сказал, прощаясь, мой шеф. – Дело это небольшое, несложное. Сделаешь, как договорились: узнаешь, у кого в Эрфурте "Десять краковских крон" и кому он доверил вести переговоры в Варшаве. Помощи просить не будем. Это слишком…
Полковник действительно был неоценимым начальником: он всегда стремился избегать ненужных осложнений.
Почти весь день ушел на улаживание "штатских" формальностей. Когда утром следующего дня я сошел с поезда на Восточном вокзале в Берлине, у меня еще оставалось немного свободного времени, так как скорый поезд на Эр-фурт отправлялся около четырнадцати часов. Поэтому я решил поехать на Фридрихштрассе и посетить знакомые по прежним поездкам места.
Но Эрфурт, где я еще никогда не бывал, интересовал меня больше. Мне хотелось как можно скорее добраться до обладателя "Десяти краковских крон"… Я отправил маме открытку с двумя красивыми марками и вернулся на вокзал. Скорый поезд на Эрфурт через Лейпциг и Веймар стоял у перрона…
Я чувствовал себя довольно усталым, когда под вечер прибыл в Эрфурт. Я намеревался принять ванну и лечь спать, а на другой день с утра заняться поисками владельца "Десяти краковских крон".
Однако, выглянув в окно с четвертого этажа отеля, я тотчас изменил свои планы, спустился вниз, сдал ключ от номера и по Банхофштрассе направился прямо к ратуше.
"Возможно, где-то здесь живет разыскиваемый мною филателист, владелец "Десяти краковских крон", – думал я, читая надписи на эмалированных табличках. Я увидел амбар на Рыбачьем рынке, Мост лавочников, дома "У солнечного источника" и "Под высокой лилией", дома "Под треской" и "Золотой оруженосец" и еще двадцать или тридцать других, названий которых не запомнил.
Я забрел в район Штадтхальтерпалас, а через минуту за ближайшим углом увидел на большой площади устремленный ввысь собор XVII века. Собор походил на корабль, плывущий по ясно-голубому, почти лазурному небу среди звезд и луны.
Темно-лиловая картинка на марке номиналом 30 пфеннигов, которую показала мне мама, просматривая каталог "Липсия", даже частично не могла дать представление о том, как это выглядит в действительности.
Но вскоре я почувствовал себя несколько сконфуженным: ведь цель моего приезда в Эрфурт – не туризм, а сугубо служебные дела.
На следующее утро во время завтрака в ресторане отеля я попросил принести мне "Торгово-промышленный бюллетень". Возможно, в Эрфурте филателистических магазинов больше, чем указывалось в телефонной книге на Главпочте в Варшаве. Телефоны могли быть не во всех магазинах.
Действительно, в рубрике "Марки" я нашел семь адресов. Взглянув на план города, я убедился, что все они находятся в центре, в нескольких минутах ходьбы.
"В одном из них, согласно разработанному плану, я должен узнать фамилию и адрес эрфуртского владельца "Десяти крон", незаметно выяснить, кто хочет или кто хотел получить из Варшавы первые "Саксонии"…
Самый большой филателистический магазин "Космос", занимающий второй этаж каменного здания, открывался в десять часов. Я провел четверть часа в коридоре, у витрин, заполненных марками; такого количества их мне еще никогда не доводилось видеть.
И я решил, что началом моего розыска станет беседа с владельцем "Космоса" господином Рейнеке. А господин Рейнеке, как гласила реклама, "вот уже тридцать лет находится на посту". Следовательно, если принять во внимание его стаж, он должен быть энциклопедистом и знать в Эрфурте все марки, достойные внимания.
Стены зала на втором этаже были заставлены шкафами, в которых виднелись корешки кляссеров и альбомов. В витринах, под стеклом, всеми цветами радуги сверкали экзотические марки.
На столах, к услугам клиентов, лежали атласы и каталоги, пинцеты и зубцемеры; льющиеся сквозь широкие окна лучи солнца играли на гранях хрустального флакона с раствором для выявления водяных знаков.
Я сразу спросил о том, что могло меня приблизить к "Десяти краковским кронам", – о марках Польши.
– Будьте любезны, посмотрите это. Здесь как раз первые польские серии, – сказала одна из женщин, занимавшихся сортировкой марок.
Передо мной выросла кипа альбомов, кляссеров и каталогов.
Мне нужно было как-то завязать разговор с владельцем "Космоса" господином Рейнеке, которого в зале пока не было. Поэтому, просматривая марки, я поглядывал на двери, ведущие в другие помещения, и тянул время.
Между тем перед моими глазами, как в цветном кинофильме, проходила история Польши: первые выпуски надпечаток на немецких и австрийских сериях 1918–1919 годов, сейм 1919 года, рижский трактат и конституция 1921 года, девальвация и период стабилизации валюты… Как в калейдоскопе сменялись политические и общественные события, пейзажи, известные по истории градостроительства здания, памятники национальной культуры…
Шло время, а пожилая доброжелательная продавщица без устали предлагала мне все новые богатства "Космоса". Она была терпелива и снисходительна.
– Неужели ничего из наших запасов вам не подходит? – раздался наконец возле меня долгожданный вопрос.
Да, подходит-то мне многое… может быть, даже все. Но ведь это связано с валютой. Я не мог позволить себе никаких серьезных расходов.
Рядом со мной стоял пожилой седой господин, похожий скорее на австрийского офицера в отставке, чем на немца.
– Вы из Польши? – спросил он.
– Да.
– Разрешите представиться. Моя фамилия Рейнеке. У меня было много друзей-поляков. Я был комендантом гарнизона в Чичи во время первой мировой войны.
Его Чичи я никак не мог отождествить ни с одним из известных мне названий местностей.
– Простите, господин Рейнеке, я не расслышал.
– Чичи! – повторил Рейнеке с явным ударением на первое "и".
Поскольку я, несмотря на самое горячее желание, так и не понял его, Рейнеке нашел выход:
– Мой польский язык всегда был очень плохим. Разрешите пригласить вас к себе, – сказал он, открывая дверь кабинета.
Стены кабинета были увешаны медалями и дипломами филателистических выставок. Возле приоткрытого сейфа стоял массивный и тяжелый письменный стол. Рейнеке вынул из сейфа пачку писем, перевязанную голубой ленточкой.
Рядом с обратным адресом на конверте с марками "Сейм 1919 года" виднелся почтовый штемпель. Это оказалось просто Дзедзичи.
Завязалась беседа.
– Раз вы из Польши – а у меня было много знакомых поляков, да еще я был комендантом гарнизона в Чичи, – я покажу вам нечто такое, чего вы даже в Лондоне на больших аукционах не встретите! Запомните, у старого Рейнеке есть такой уникум! – подчеркнул он с гордостью, взяв в руки плоскую стальную шкатулку. В шкатулке между асбестовыми пластинками хранилось пожелтевшее письмо.
– "Черная Виктория"… Как вам известно, марка сама по себе не является чем-то особенным, она была выпущена в количестве нескольких миллионов штук. И эту марку может иметь каждый средний коллекционер. Но сомневаюсь, чтобы у многих были такие письма, как мое. "Стенли Гиббонс", самая крупная лондонская фирма, которая недавно праздновала свое столетие, уже двадцать лет надеется приобрести у меня это письмо. Прошу проверить: письмо датировано 6 мая 1840 года. Это первый день обращения первой в мире марки! Теперь посмотрите, что в конверте.
Я вынул из конверта листок бумаги. Он был таким же пожелтевшим, как и конверт, и исписан теми же чернилами, что и адрес на конверте.