Когда Хенрик вышел в сквер, в пахнущую увядающей травой ночь, и оказался возле деревьев, в листьях которых дрожали капельки серебра, он вспомнил об ожидающем его задании, и на минуту ему стало легко. Волнение, охватившее его теперь, было совершенно иного рода: оно делало его сильным и независимым.
10
Ночь была светлая, луна круглая и знакомая, луна из любовных серенад и чувствительных шлягеров, ночь романтических пар. "Забудь об этом, это декорация, истрепанная и убогая, я должен найти почту, оповестить власти, а потом пусть произойдет то, что должно произойти. Опередить Мелецкого, только это и важно. Мне не нужно полнолуние, чтобы любить девушку, мне не нужны ни декорации, ни реквизит, я видел одну вчера в телячьем вагоне, помню ее волосы, помню взгляд, мне не нужны возбуждающие средства, я должен опередить Мелецкого. Направо от памятника Фридриху находилась узенькая улочка – это Почтовая, надо искать здесь, люблю такие старые улочки, ей, наверно, лет триста". Свет луны сюда не проникал, улочка была черная и зловещая, уходящая в черную пропасть. И все-таки почту он нашел без труда. Шаффер был прав, желтые ящики – точный ориентир. Хенрик толкнул дверь, дверь открылась, он оказался в полной темноте. Зажег спичку: лестницы, надписи, двери. Его опять окружила темнота, но она уже не была загадочной, прямо – лестница, наверху-телеграф, телефонный узел. Хенрик чиркнул спичкой, увидел все, что запечатлела память, направо дверь к телефонам, он толкнул ее, она поддалась. Хенрик снова зажег спичку. Увидел два стола, коммутатор, корзину с бумагами; придвинул стул к аппаратуре, сел и при свете спички стал рассматривать блестящие кнопки, переключатели, розетки, вилки, пальцы то погружались в темноту, то снова появлялись из нее. Он надел наушники, коммутатор молчал. Было темно, в ушах звенело. Хенрик чиркнул спичкой. "Всуну-ка я эту вилку в розетку". Коммутатор молчал. Снова стало темно. "Черт, ничего не получается".
Хенрик решил разжечь за окном костер. Он вынес стул и корзину с бумагами. Разломал стул, потом поджег бумагу и плетеную корзину – вспыхнуло пламя, и стекла окна на первом этаже окрасились в красный цвет. Внутри должно быть уже светло – теперь спокойно можно пробовать. Он старательно сложил костер из обломков стула. Плетеное сиденье занялось сразу, и в небо взметнулось высокое и горячее пламя. Хенрик взбежал по лестнице. Свет костра заглядывал через окно в комнату и бросал красные блики на стены. Он приложил трубку к уху. Тишина. Затрещало. Сигнал! Длинный плачущий гудок, знак связи с миром.
Пурпур со стен уже стек, костер за окном угасал. Тьма вокруг все сгущалась, ее разгоняла только настойчивая мелодия сигнала. Неожиданно в трубке раздался треск.
– Алло!
– Алло, – ответил хриплый женский голос. – Это Зельно?
– Да, да, Зельно.
– Я хочу говорить с уполномоченным, – сказал Хенрик по-немецки.
– Мы не знаем его номер.
– С замком!
– В замке сейчас никого нет.
– Барышня, а с кем я могу сейчас поговорить?
– Со мной.
– Большое спасибо, в другой раз. Кто в этом проклятом городе дежурит?
– Милиция.
– Прекрасно, соедините меня, пожалуйста, с милицией…
– О, вы преступник? Что вы делаете в Грауштадте?
– Барышня, я уже догадался, у вас глаза голубые или черные.
– Зеленые.
"Спокойно, спокойно, девушке скучно, и она хочет пофлиртовать, не надо ее злить, а то она разъединит".
– Я опасный преступник, у меня пистолет, и я буду стрелять, – сказал он. – Соединяйте меня с милицией.
– Хорошо. Я буду навещать вас в тюрьме.
Наконец-то отвязалась. Длинные гудки. Спят, черт бы их побрал. Потом опять треск, и сонный низкий голос:
– Слушаю.
– Это милиция? – спросил Хенрик.
– Милиция. А что?
– Я говорю из Грауштадта. Оперативная группа Мелецкого.
– Капрал Кубаль.
– Здравствуйте, капрал. Слушайте меня внимательно. Дело очень серьезное.
– Минутку.
Опять тишина. Потом другой голос:
– Поручник Вжесиньский у телефона. Это пан Мелецкий?
– Говорит Хенрик Коних из оперативной группы. Докладываю: Сивово не разрушено. Жителей нет. Врачебная аппаратура на месте. Можно принимать выздоравливающих. Но самое важное – как можно быстрее двиньте переселенцев.
– Ладно. Утром отправим группу.
– А завтра они к нам прибудут?
– Постараемся.
– И хорошо бы несколько вооруженных людей.
– Обстановка обостряется? – спросил голос оттуда.
– Пока непонятно.
– Мелецкий вооружен, – сказал поручник.
– В том-то и дело, – сказал Хенрик. – О моем звонке он ничего не знает.
Минутное молчание. Потом:
– Понимаю. Приеду сам, но только около полудня.
– В самый раз. Спасибо.
Хенрик положил трубку. Послышались шаги и голоса. Голоса становились все отчетливее. "Мелецкий, – разобрал Хенрик. – Наверно, продал Шаффер. Он один или с людьми?"
Хенрика ослепил луч света. "Мог меня сейчас убить. Сделать нырок в сторону? Поздно".
– Погасите эту мерзость, – сказал Хенрик.
– Что вы здесь делаете? – услышал он голос Мелецкого. Мелецкий был один, остальные остались на улице. Столкновения не будет, Смулка не проговорился.
Хенрик отвернулся. Увидел свою огромную тень, карабкающуюся на стену.
– Перестаньте светить в глаза! – закричал Хенрик.
Свет пополз на потолок. Мелецкий подошел к коммутатору, приложил трубку к уху, перевел рычажок.
– Сигнал есть, – сказал шеф. – Это Зельно?
– Да.
Мелецкий выключил аппаратуру.
– Вы звонили? – спросил он.
– Да.
– Уполномоченному?
– Нет. В милицию.
– Еще лучше! Что вы ему наплели?
– Я вас только выручил, – сказал Хенрик невинно. – Я доложил, что курорт не разрушен, оборудование в комплекте и что мы ждем переселенцев.
– Я вам звонить не поручал.
– Ах, пан шеф, – пробовал обратить все в шутку Хенрик. – Ведь задачу нам объяснили вы.
– Я запрещаю вам делать что-либо самочинно!
– У меня были самые лучшие намерения.
– Что вам ответила милиция? – спросил Мелецкий. Хенрик заколебался.
– Они сказали, что время есть.
– Что еще? – спросил Мелецкий. Хенрик вздохнул.
– Коних, – сказал Мелецкий. – Вы хотели бы здесь подзаработать?
– Конечно.
– Тогда будьте поосторожней с милицией. Может сорваться крупное дело.
– Понимаю, пан доктор.
На улице их ждал Шаффер. Он стоял ссутулившись, красный глаз сигары блуждал в темноте где-то на уровне лица.
– Предатель, – шепнул Хенрик, проходя мимо. Красный глаз заколебался. Шаффер подавился дымом.
– Как можно! – закашлялся он в темноте. – Как можно! – И пошел за Хенриком, выкрикивая сквозь кашель слова возмущения. Хенрик не слушал.
– Быстрее, – сказал Мелецкий, – там наши буйствуют.
– Смулка, да? – спросил Хенрик.
– Смулка спит, – сказал Мелецкий. И пренебрежительно махнул рукой. – Упился, как свинья, и спит.
11
Рыжая плакала.
– Что с ней? – спросил Хенрик. Никто ему не ответил. Янка спала в кресле, пани Барбара глумилась над "Лунной сонатой", Анна исчезла. Блондинка воскликнула:
– Юзеф, куда ты запропастился? – и подбежала к шефу. Рыжая продолжала плакать.
– Что с ней? – опять спросил Хенрик.
– Ей разорвали платье, – ответила блондинка и показала на Вияса: – Это вот этот ей удружил.
Прилизанный скривился.
– Платье, – буркнул он презрительно. – У тебя будет сто платьев! Перестань реветь, дура. Ну что случилось? – пробовал Вияс успокоить рыжую. – Ничего не случилось, дурочка. Ничего такого. – Он был пьян. – Не умею с ними разговаривать.
– Где Анна? – спросил Хенрик.
– Не знаю.
"Пошла в номер Смулки, – догадался Хенрик. – Он мой союзник. Не буду об этом думать, есть дела посерьезнее. Надо перетянуть на свою сторону Чесека и Рудловского, нас будет четверо".
– Почему она это сделала? – Рудловский наклонился над дремавшей Янкой, пустил ей в лицо струю табачного дыма.
Янка открыла глаза, но Рудловского не заметила, обвела сонным взглядом Хенрика, улыбнулась и прошептала:
– Ты? Забавное недоразумение.
Хенрик ответил Янке улыбкой. "Кажется, она посылала мне воздушный поцелуй", – припомнил он, проходя мимо. Он слышал, как она сказала:
– Честное слово, я спать не собиралась, но вы столько говорили!
– Ну что вы, я усыпил вас при помощи гипноза, – отвечал Рудловский.
– Попробуйте еще раз.
– Это уже совсем другое дело, теперь может не получиться. Хенрик обратился к Чесеку:
– Где Анна?
– Я видел ее в зале.
"Пошла к Смулке", – решил Хенрик.
– Шаффер, шампанского, – приказал Мелецкий. Пани Барбара поднялась из-за пианино.
– Посмотрите на него, – сказала она, показывая на Чесека, – хорошенько всмотритесь в него и низко ему поклонитесь.
Чесек рассмеялся, на его лице появилась дыра, зубы он потерял в лагере, но, видимо, у него были другие качества.
– Шапки долой, панове, – сказал Хенрик.
– Как я выгляжу? – спросила пани Барбара.
– Великолепно.
– Я всегда верила в народ! – крикнула она. – Черт бы вас побрал с вашими интеллигентскими комплексами. – Она обняла Хенрика и стала что-то шептать ему на ухо, быстро и бессвязно, что-то о Чесеке.
– С этого дня я сторонница народа, простота чувств, безошибочность реакции. Чесек! – крикнула она. – Allons!
Подошел Шаффер с бокалами шампанского на подносе.
– Предатель, – успел шепнуть Хенрик. Пани Барбара взяла бокал и тяжело села.
– Сначала выпьем, – сказала она уставшим голосом. Было похоже, что с ней вот-вот начнется истерика. – Хенрик, ты с нами, – потребовала она.
– Простите, но я должен разыскать Анну, – ответил он. Хенрик нашел Анну на лестнице, она дремала, прислонившись головой к балюстраде. Лицо ее было искажено гримасой боли, должно быть, ей снились кошмары. "Так будет всегда, – подумал он, – такими будут наши сны". Анна застонала, ее обидели, наверно, у нее отнимали что-то дорогое, а может быть, она видела чью-то смерть или как били ее мужа, она скулила жалостно, как собачонка. Хенрик погладил ее по коротко остриженным волосам.
– Пани Анна, – выдавил он.
Она открыла глаза. Протерла их рукой и вздохнула.
– Что вы здесь делаете? – спросил Хенрик.
– Жду вас.
– Меня? – спросил он недоверчиво.
– Я хотела вам сказать, что Смулка не пришел.
– Вы с ним не виделись?
– Нет. Шеф сообщил, что Смулка лег спать, и орал, что разобьет голову каждому, кто попытается его разбудить.
– Он забыл о вас, я вам сочувствую.
– Меня лично это не очень задело, – сказала Анна с улыбкой. "Как она это умеет! – подумал он. – Где она научилась этой игре взглядов, улыбок, небрежно брошенных слов, слов, которые нельзя забыть, которые берут в плен и покоряют. Она обворожительна. Мне хочется целовать ей руки, которыми она обхватила свои колени, я сажусь возле нее и заглядываю ей в глаза, ее глаза почти синие в мерцающем свете свечи, они ласковые и слегка улыбающиеся". Хенрик наклонил голову.
– Что вам снилось? – спросил он.
– Не помню.
– Вы плакали.
– Правда? – удивилась она. Снизу донесся голос Шаффера:
– Шампанское, герр профессор!
Немец стоял в темном зале; на подносе, который он держал, сверкали хрустальные бокалы.
– Хотите выпить? – спросил Хенрик.
– Да! – Она сказала это с неожиданной экзальтацией. Хенрик сбежал по лестнице и, не глядя на Шаффера, взял с подноса два бокала.
– Я не предатель, – сказал немец, шатаясь.
Хенрик не ответил и стал осторожно подниматься по лестнице, боясь разлить шампанское. Он слышал за собой неуверенные шаги немца. Хенрик подал бокал Анне. Они чокнулись, понимающе улыбаясь.
– Я не предатель.
Возле них, на две ступени ниже, без подноса, с бокалом в дрожащей руке стоял Шаффер. Вина в бокале осталось уже немного.
– Вы удостоите меня большой чести, профессор, и вы, пани, если соизволите со мной выпить, – сказал Шаффер.
– Что случилось? – спросила Анна по-польски.
– Он проболтался шефу, что я пошел на почту.
– Это очень важно?
– Очень. И он это понимает.
– Позвольте объяснить, – сказал Шаффер. – Пан бургомистр сам заметил, что вас нет. Сначала он спросил пани, не так ли, где пан Коних, я это хорошо понял, а вы ответили, что не знаете.
– Благодарю вас, Анна, – вставил Хенрик.
– Потом он спросил меня. Я тоже ответил, что не знаю, но потом пан бургомистр напомнил, что он здесь бургомистр, и отдал мне приказ, он подчеркнул, что это именно приказ, и велел проводить его на почту. Вы же знаете, пан профессор, что такое для немца приказ.
– Пан Шаффер, – перебил Хенрик, – я сейчас вам скажу, что я думаю об этом культе приказа. Я думаю, что его так разрекламировали только потому, что он выгоден. Обычно выполняются те приказы, которые нравятся. Вы создали миф о себе как о тупых службистах для обмана окружающих.
– У вас очень оригинальный взгляд, Herr Professor.
– Гораздо менее, чем вы думаете. Вот у вас, пан Шаффер, хронический катар желудка и что-то там еще, хотя был приказ, что каждый немец должен быть здоровым и охотно погибать за родину. Мне хотелось бы поговорить с доктором, который вас обследовал.
– Его здесь нет, но не подумайте, что я жалею, что не погиб за родину.
– Я не виню за это ни вас, ни вашего доктора. Я даже вас за это уважал, пан Шаффер. Но сейчас, когда вы притворяетесь жертвой дисциплины, вы перестали мне нравиться.
– Позвольте выпить этот бокал за здоровье дамы?
– Пейте, Шаффер. Вы ничем не загладите своей вины, потому что отплатили мне черной неблагодарностью. Это я нашел вас и вернул к жизни. Я чувствовал себя почти вашим отцом.
– Хочу заметить, герр профессор, хоть это может показаться и нахальным, что я существовал до того, как вы сюда пришли. У меня сорок лет в Грауштадте дело, мужской и дамский салоны.
Хенрик молчал. Вступать в дискуссию? Рассказывать, что они творили у нас? Безнадежно. Он никогда этого не поймет. Останемся на уровне намеков и метафор.
– В нашем сознании, – сказал наконец Хенрик, – вы не существовали. Вас придумал я. Был пустой городок и вой ветра. Потом появилось бездыханное тело. Присутствующая здесь пани советовала прошить его пулями. Но я вдохнул в него жизнь. В то время как вы своей болтовней едва не лишили меня жизни.
– О чем идет речь?
– Бургомистр хотел меня застрелить.
– Я ничего не понимаю, – сказала Анна. Шаффер поклонился.
– Вы меня создали, профессор, а теперь боитесь, как бы я не сорвал яблоко с древа познания. Мне все равно, я могу и не знать.
Но я видел здесь одну вещь, которая может вам пригодиться. Не хотите ли пойти со мной?
"Теперь предаст его", – догадался Хенрик. Он пошел за Шаффером в подвал. Прошли кухню, в которой догорали свечки, и оказались в темном помещении склада. Шаффер чиркнул спичкой и пробормотал:
– Слава богу, кажется, никто не взял. Вот! – вдруг воскликнул он.
Спичка погасла.
– Что там? – спросил Хенрик.
– Оружие. Легкий пулемет.
– Посвети.
Шаффер чиркнул спичкой. Хенрик опустился на колени. "Господи, – подумал он, рассматривая оружие, – только бы не попало в руки Мелецкому!" Спичка погасла.
– Вы стояли на коленях, как перед божеством, – услышал он голос Анны.
Хенрик поднялся. Шаффер снова зажег спичку.
– Погаси, – сказал Хенрик, хватая старика за руку.
Они оказались в полной темноте. Хенрик не отпускал руку парикмахера.
– Об этом оружии не должен знать никто, вы поняли?
– Конечно. Оно вам пригодится?
– Может быть. Выйдем отсюда впотьмах. Держите язык за зубами, пан Шаффер.
– Конечно.
– Даже если прикажет бургомистр?
– Создатель немного больше, чем бургомистр, – ответил парикмахер.
– Наконец мы понимаем друг друга.
Когда они вошли в вестибюль, Хенрик распорядился:
– Теперь, пан Шаффер, идите в зал. Если будут спрашивать о нас, вы ничего не знаете.
Когда Шаффер ушел, Хенрик сказал Анне:
– Нужно посмотреть, что делает Смулка. Возьмите, пожалуйста, фонарь.
Некоторое время они блуждали по коридорам, среди теней и бликов, прыгающих по стенам, вытягивающихся по полу, когда наконец за каким-то очередным поворотом нашли дверь номера, который выбрал себе Смулка. Анна остановилась.
– Что такое? – спросил Хенрик.
– Когда он меня увидит, к нему снова вернется амурное настроение.
– Я войду один.
Он протянул руку за фонарем, но передумал:
– Вам будет в темноте неприятно.
– Не знаю…
– Я посвечу себе спичкой.
Хенрик нажал ручку и вошел в номер. Спички были не нужны, свет луны обливал стены. Темно-голубой Смулка лежал в одежде на кровати, волосы блестели, словно седые, серебряная рука была вытянута вдоль тела, обутые ноги просунуты между прутьями спинки.
– Збышек, – позвал Хенрик.
В комнате было тихо и сонно. Смулка лежал спокойный, с оловянным от лунного света лицом. Хенрик вышел. Скрипнула дверь, и Анна вздрогнула.
– Спит, – сказал Хенрик. Они вернулись в ресторан.
12
– Я ждал вас с шампанским, – сказал шеф. В зале кроме шефа остались только блондинка, рыжая Зоська и Вияс, волосы которого, смоченные вином, были снова гладко прилизаны. Шеф подал Шафферу новую бутылку, чтобы тот открыл ее. Парикмахер исполнил приказание, проявив при этом большую ловкость.
– Такую стрельбу я люблю, – сказал он.
– Вы мирный человек, – похвалил его Хенрик.
– Это правда, – ответил немец, – я жалею, что не женился на польке.
– Выпьем, – предложил шеф, поднимая бокал. Анна попробовала незаметно выйти из зала.
– Куда вы? – крикнул ей вслед шеф.
– К себе.
– Постойте.
Анна остановилась в дверях. Он подошел к ней и что-то сказал. "О том, что надо полить цветы", – вспомнил Хенрик. Анна кивнула головой, и они вместе вернулись к столу. Мелецкий снова поднял бокал.
– Хотите выпить?
– У меня болит голова.
Анна с трудом сдерживала кашель.
– За ваше здоровье, – сказал шеф. И обратился к Хенрику: – За наше будущее.
Пили молча. Только блондинка пробормотала с восторгом:
– Юзек – это голова, – и окинула всех победным взглядом.
– Вы никогда не думали о будущем, пан Коних? – спросил Мелецкий. На вид он был совершенно трезв. Выговаривал слова твердо и без усилий.
"Он всегда собран, – подумал Хенрик. – Если бы не эти налитые кровью глаза, кажущиеся немного подслеповатыми, никто не мог бы догадаться, сколько влил в себя сегодня этот человек. Боюсь его, он чудовище".
– Я за вас подумал, – сказал шеф.
– Спасибо, – пробормотал Хенрик.
– Не за что, мы здесь как экипаж самолета, как потерпевшие крушение на шлюпке и должны относиться друг к другу по-товарищески. Этого требует солидарность. Как было бы хорошо, если бы мы не забыли друг друга и потом, после выполнения нашей миссии.
Хенрик молчал. "Солидарность для своей пользы. А может быть, это намек? Может быть, он знает, что я уже знаю? Хотя Смулка продать не должен".