Александр Борисович с сожалением попрощался с редакторшей информационных программ и удалился, размышляя о том, что, будь они со Славкой помоложе и встреть этот вот "колокольчик", еще неизвестно, кому достались бы лавры победителя… Поздно. Даже думать…
Его зацепило одно слово, которое, не задумываясь о смысле его, мельком бросила Леночка: "остыла". Что-то в нем было ледяное, неприятное. И Турецкий вспомнил совет, данный им же самим Константину Дмитриевичу Меркулову. И почему не воспользоваться им сейчас? Можно даже и не звонить, а просто подъехать к Федору Александровичу Фролову, начальнику УГИБДД города Москвы. В последний раз они встречались и даже хорошо выпили, когда Александр Борисович расследовал препротивнейшее дело о взяточничестве, в котором были крупно замешаны руководящие работники Министерства внутренних дел, включая даже заместителя министра. Тогда же, чтоб надавить на строптивого следователя Генеральной прокуратуры, был совершен наглый наезд на машину Ирины и выставлен такой счет, что у нормального человека потемнело бы в глазах. Федор помог разобраться с дорожными бандитами. Но с тех пор они только пересекались иногда, но основательно не сиживали. Да и сейчас не повод. Но генерал Фролов мог оказать помощь в розыске автомобиля Юлии Осиповой. Если Костя, будь он неладен, уже не воспользовался сам советом бывшего друга Сани.
Федор раскрыл руки так, будто лучшего дружка встретил. Восклицаниям не было конца. Он конечно же знал о Сашином несчастье, сочувствовал, но видеть вот таким - живым, здоровым и бодрым, - этого не ожидал. После ранений и контузий подобного рода - уж кому не знать? - Федор подозревал, что Турецкий теперь постоянно отдыхает, тем более что из Генеральной прокуратуры, как ему сказали, бывший "важняк" и помощник генерального прокурора уже уволен по состоянию здоровья. А тут - такой молодец!
Но был самый разгар рабочего дня, и Александр Борисович не собирался отвлекать генерала от дел текущих. Вкратце изложив свою нужду, он попросил начальника всех московских гаишников помочь ему проверить по сводкам ДТП по области и дальше, до самого Питера, не было ли каких-либо происшествий, в которых была засвечена синяя "тойота", номерной знак такой-то? Назвал и фамилию водителя.
Какие проблемы? И вскоре стали поступать первые сообщения. По Москве и области не зарегистрирована, правда, было то-то и то-то, но о синей "тойоте" и речи не шло. Ничего не случилось и в Новгородской губернии. Питерцы вообще-то ответили первыми - у них дорожно-транспортных происшествий с "тойотой" синего цвета, номера московские, тоже не зарегистрированы. Молчала только Тверь, самые близкие соседи. Пришлось вежливо напомнить. И там ответили: было, разбираемся, уточняем.
"Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…" - почему-то именно эта фраза бессчетное число раз прокручивалась, словно заведенная, в мозгу. Нет, опосредованно понять причину можно было. Турецкого самого вчера под вечер немного колбасило от духоты, и только навалившаяся гроза с сумасшедшим ливнем, грохотавшим по крышам, принесла облегчение. Но тогда же и мелькнула мысль, что не хотел бы он в такую погоду оказаться один и где-нибудь на шоссе, почти не различая дороги впереди, в полыхании встречных фар. Просто мелькнуло в голове и пропало… Кто-то сказал, что ничего не пропадает зря, а мысль - та же энергия, которая только и делает, что переходит из одного состояния в другое, но никогда не исчезает бесследно. Ну да, кирпич не падает на голову просто так…
Ожидание становилось нестерпимым. И наконец на зов московского коллеги откликнулся главный новгородский гаишник. Александр Борисович следил за выражением лица Фролова и видел, как оно все больше мрачнело.
Можно было уже ничего не объяснять. Чертовски заболело с левой стороны груди, где-то под ключицей, Турецкий даже поморщился. И генерал положил трубку и сочувствующе посмотрел на Александра Борисович.
- Я, кажется, понял, - сказал Турецкий, и генерал кивнул. Но тут же лицо его словно разгладилось - немножко, почти незаметно.
- Жива, жива, - не глядя в глаза, сказал он. - Но чудом уцелела. Ты представляешь? - он немного оживился. - На приличной скорости сбила три столба ограждения, несколько раз перевернулась и съехала фактически на спине с двенадцатиметрового откоса. К счастью, не загорелась, а то бы кранты. Бак, говорят, был полный, это и спасло. Ситуация стандартная: видимость - десять-пятнадцать метров, правый поворот, навстречу колонна большегрузов и еще какой-то хрен, его не нашли, пошел на обгон. Еще б немного - и лобовое. Тогда уж - гаси свет. На ее удачу, в километре впереди - пост ГАИ. Сообщили, и они примчались, достали, даже разрезать не пришлось автомобиль. Ну, помяло основательно. Однако все ранения от ударов - переломы, контузия, обычное явление. Отвезли в Торжок, в городскую клинику, в хирургию. Так что недалеко, до Твери, а там еще сорок верст. Ты скажи там родичам, кто у нее есть, чтоб свечку побольше поставили. В таких авариях не выживают, можешь мне поверить…
- Спасибо, Федя, считай, что бутылка с меня. Нет, две. От нее тоже.
- Родня, что ль?
- Хуже, клиентка.
- Да, и еще одна любопытная деталь… Лежит она без сознания, а рядом мобила стонет и подпрыгивает, есть теперь такие, с вибрацией. Постовой поднял, открыл, а там эсэмэска высвечивается. И текст… как он сказал? Ага, "Буду двенадцатого десять нарва люблю". И все. Кстати, сегодня у нас какое?
- Одиннадцатое, - подсказал Турецкий. - Завтра они должны были увидеться. Но теперь уже расстанутся навсегда.
- А он - кто?
- Большая падла, - чуть наклонившись к генералу, совсем тихо ответил Александр Борисович.
Явившись в "Глорию", Турецкий попросил Макса срочно обзвонить всех сотрудников, занятых в деле Осиповой, и отменить задания. Кроме Севы, который должен получить официально заверенную распечатку входящих и исходящих с телефона Юлии. Макс уставился вопросительно, борода его плавно колыхалась вверх-вниз.
- Она в больнице. ДТП, - с лапидарной краткостью самого Максима ответил Александр Борисович.
Затем Турецкий позвонил в приемную Генеральной прокуратуры, секретарше Меркулова. Клавдия Сергеевна безумно обрадовалась звонку ее любимого Сашеньки и готова была немедленно соединить его со своим шефом, несмотря на то что у него важное совещание.
- Ни в коем случае! - запротестовал Турецкий. - И не думай! Мы с ним теперь враги до гроба.
Здорово напугал действительно любившую его когда-то, да и теперь совсем не равнодушную к нему женщину. Но свел к шутке. Попросил записать и передать Меркулову, что Осипова находится в городской больнице Торжка. Переломы, сотрясения и прочее, но жить будет. И все, пусть теперь сам расхлебывает кашу, которую заварил.
Затем, дождавшись возвращения Голованова с распечаткой телефонных звонков Юлии, Александр Борисович нашел последний, остальные его уже не интересовали, снял телефонную трубку - жалко денег, положенных им на свою мобилу, и набрал номер Питера Реддвея. Завтрак у того уже давно кончился, и подходило время ланча.
- Хелло, Алекс, - услышал он, - ты не знаешь, зачем я тебе звоню? - и здоровый мужской хохот сытого и довольного жизнью человека.
- Знаю, старина! Ты хотел узнать у меня, как дела с тем прохвостом!
- Прохвост? Сейчас… Ах да, конечно. И что?
- Ну, во-первых, я хотел сделать приятное тебе, сказав, что твои сведения мне очень помогли. А во-вторых, я хотел бы поблагодарить также и твоих коллег из Европола. Но так как сухая благодарность никого не греет, понимаешь? Я хочу сделать им одну подсказку. Двенадцатого числа, то есть завтра, в районе десяти часов утра, у таможенного перехода "Нарва" - они знают, - будет находиться… как им угодно его называть: Роберт Брентон, или Юрис Паперис, или еще как-то. Если он их всерьез интересует. Мне он больше не нужен. А они вполне могут его поиметь, так и скажи.
- Поиметь? - мгновенно отреагировал Питер. - Минутку, я посмотрю… Нет, объясни!
- Это, Пит, глагол из того же ряда, что "иметь", "имел", - помнишь, я тебе уже говорил? Смысл тот же, но есть и свой, несколько, я бы сказал, игривый оттенок. Понимаешь?
- Интересно, - хмыкнул Реддвей. - Во всяком случае, наверное, полезно.
- Еще как! - Турецкий захохотал. А потом передал оттенки разговора друзьям, собравшимся в кабинете. - А теперь я готов сообщить вам, коллеги, что в связи с известными вам обстоятельствами гонорара за проделанную работу мы с вами, скорее всего, не получим. Поэтому разрешите, братцы, объявить вам мою искреннюю благодарность и признательность.
- Деньги - что! - фыркнул Филя и продолжил, как бы подводя общий итог: - Их столько проходит через наши руки, что они теряют свою фактическую ценность. А вот "спасибо" - это стоящая монета…
Глава одиннадцатая Из дневника: о доверии и прочих химерах…
Она лежала на своем месте, пухлая тетрадочка с завернутыми кончиками страниц. Одна из нескольких подобных. Александр Борисович осторожно достал ее из сейфа, не зажигая в кабинете свет и стараясь не звенеть ключом. На цыпочках ушел на кухню. Открыл, полистал… Вот она, запись, сделанная им поздно вечером, когда он вернулся домой от Грязнова, с которым они в тот день долго пили пиво. И ни разу не вспомнили о том, что несколько часов назад Турецкий уже пустил себе пулю в висок…
Он действительно это сделал, просто пуля не вылетела из ствола. Потому что в настоящем, натуральном патроне не оказалось пороха. Такая вот шутка. Или последнее предупреждение?
Накалялось долго. И сошлось, как это бывает часто, все сразу и в одной точке. Вот-вот, та самая "критическая масса". Примерно как это было недавно, в более чем странном расследовании, в котором были задействованы крупные силы, а результатов - ноль. Такая же "масса" образовалась и тогда - из сплошного жизненного и служебного негатива. Плохо было буквально все. Ирка ушла. Коллеги, которых он подвел невольно в свое время и теперь хотел помочь, словно бы вернуть им потерянное время, обсмеяли и попросту послали его подальше, заявив, что от его "ошибки" они только выиграли. "Доброжелатели" не без внутреннего удовлетворения пересказали ему смысл и причину многих его прежних неприятностей, объяснив их равнодушием, да и просто наплевательским отношением к нему самых близких друзей - Грязнова и Меркулова. И самым печальным было то, что даже мало-мальский, элементарно трезвый анализ подтверждал правоту "советчиков". Словом, как говорится, жизнь не удалась, и теперь следовало сделать для себя окончательный вывод.
Но выход был, да еще какой! Он и стоил прилично, где-то порядка трехсот, что ли, тысяч долларов - на бочку! Да и требовалось взамен немного: написать заявление об уходе из прокуратуры. В том плане, что прошу, мол, уволить, ибо ухожу от вас навсегда, и пошли вы все. Немного, в сущности. За такие деньги!
Как заметил известный сатирик про автомобиль "Ока": три часа позора - и ты на даче. А стыд - не дым, глаза не выест. Так-то оно так, но… И тогда, и теперь, и всегда рядом это распроклятое "но"!
И он решил сыграть свой звездный спектакль. Уходить, так с музыкой!
Сказал: согласен. И все свои дальнейшие действия выстроил абсолютно правильно. Мелочи не учел…
Известное выражение: "С этим бы я пошел в разведку, а с тем нет", - не совсем точно отражает суть человеческих отношений. В экстремальных обстоятельствах действуют одни законы, а в нормальной жизни - совсем, оказывается, другие, и подгонять одно по форме другого глупо. Да, на войне я должен быть уверен в партнере, в том, что он не предаст. А в нормальном быту эта уверенность может выйти тебе боком. Ведь предают люди друг друга постоянно, в мелочах, сами того давно уже не замечая и считая иное поведение - "д-д-дурью". И правильно, наверное. Компромисс придуман для мирной жизни, а не для войны. Часто это забывается…
Вот и он забыл…
Ах, какое это было горькое и прекрасное состояние души - горечь и прощание. Веселое. Пьяное. С превосходной женщиной на коленях. С отчаянной решимостью поставить точку. Даже со свечой в церкви, зажженной за собственный упокой.
И такое великолепное презрение к этим - остающимся возиться в своих мелких страстишках, денежных конфликтах, зависти и предательстве…
Все так бы и произошло, если бы… Если бы в его кобуре под мышкой оставался его надежный "макаров". Проверенный в деле, полный "рыжих маслят". Нет, и те, что оказались в обойме другого "макарова", который заменила ему та прекрасная женщина, пока он наслаждался в последний раз в ее объятьях, тоже были "рыжие" и спелые. Как шевелюра прямого начальника той распрекрасной женщины по имени Илона, смешного и веселого Дениса Грязнова. И как же ловко они обставили его! Как же она его любила! Как он растворялся в ней! А все - фарс…
Зато ему удалось понять, наверное, самое главное в жизни: узнать, как ее покидают. Он услышал, что смерть приходит очень тихо - лишь почти неслышный, сухой щелчок бойка по капсюлю гильзы. И это, оказывается, совершенно не страшно. Ну, правда, потом небо может и расколоться, и воды встать вертикально, но тебе уже наплевать. А возвращение - как пробуждение от тяжелого сна. Сперва тихие звуки, потом громче, а совсем уже потом - черт возьми! - ухмыляющаяся физиономия быстро лысеющего, а некогда рыжего Славки Грязнова, кричащего ему:
- Дурак! Ты что, всерьез решил?!
И такой стыд, что спасу нет… И ты несешь этот стыд, и не хочешь глядеть в глаза людям, которые в твоем присутствии проявляют тактичность, полное понимание, но, отворачиваясь, ухмыляются… И прекрасная женщина, с которой ты простился еще в той жизни, оказывается довольно удачливой сотрудницей частного агентства. А жена твоя, как выясняется, очень довольна, что у тебя наконец закончились навязчивые, странные бзики, и она уже готова вернуться, чтобы продолжать жить вместе…
Они сидели у Славки и пили молча пиво. Грязнов видел состояние друга и ничего не говорил, давал возможность просто прийти в себя. А он никак не мог отделаться от запечатлевшейся в зрительной памяти картинки.
В черной "Волге" напротив входа в парк Сокольники, где и происходило "сведение счетов", высунув сверкающий ботинок, сидел Константин Дмитриевич Меркулов и насмешливо смотрел на приближающихся к нему Грязнова и Турецкого. И его первым и последним вопросом был только один, короткий:
- Стыдно?
И он ответил:
- Да.
Он нередко вспоминал потом: в самом ли деле ему было тогда так уж стыдно? И не мог ответить определенно и однозначно. Меркулов предположил, что своим "да" Саня извинился и предложил забыть инцидент. Легко и просто. А, между прочим, ответ "да" был всего лишь констатацией душевного состояния, а никак не извинением. И если говорить о чувстве стыда как такового, то в той ситуации им тоже не пахло. Для Турецкого это короткое "да" было отмазкой, не больше: отстаньте от меня, чего вам надо, подите вы все… и так далее. Считайте, если хотите, если вам так неймется, извинением. Но я думаю иначе.
И ведь странное дело: уж сколько лет-то прошло, три? Около четырех. А сомнение, однажды проникнув в душу, осталось. И всякий рецидив только подтверждает, что ты был… мягко говоря, не так уж и не прав…
Сегодня, уже под вечер, когда народ в "Глории", завершив трудовой день, как уже стало ясно, ничем, собрался выпить по рюмочке и отправляться по домам, в агентство позвонил-таки Меркулов. Голосом человека, желающего сообщить невероятно приятную весть, он сказал Севе Голованову, поднявшему трубку, - связь была громкой и слышали все:
- Ну, слава богу, слава богу, что хоть так все закончилось! Всеволод Михайлович, искреннее вам спасибо! Там Турецкого поблизости нет?
Александр отрицательно замотал головой, вызвав улыбки товарищей.
- Нет, к сожалению.
- Почему "к сожалению"? - быстро спросил Меркулов.
- Устал, уехал, куда не сказал, дома нет, телефон вырубил. Отдыхает. А "к сожалению" я сказал потому, что он несколько раз сегодня поминал вас. Наверное, ему было бы именно сейчас приятно услышать ваш голос.
Ну, Севка, ну, наглец! Это поняли все, даже Наташка, которая узнала от Фили, естественно, чем закончился побег бывшей подруги, и тут же, не спросясь и полагая, очевидно, что она теперь в "Глории" своя, примчалась в агентство. И, сияя, принимала совсем маленькое участие в застолье.
Она уже знала, кто такой Меркулов, какой он "многозвездный" генерал, и, давясь от смеха, слушала телефонный разговор.
Меркулов помолчал, но, не видя повода уличить Голованова в неискренности, громко вздохнул и сказал, что и сам сегодня много думал. О ком и о чем он не объяснил, но добавил, что, наверное, из чисто человеческих побуждений было бы неплохо, если бы кто-нибудь из агентства, лучше, конечно, сам Турецкий, позвонил бы Осиповым и высказал свое огорчение по поводу случившегося несчастья.
- А вы разве не получили наше сообщение? - удивился Голованов.
- Какое еще? - забеспокоился Меркулов.
- Ну, как же, мы сообщили в вашу приемную о том, что произошло, полагая, что вы, как близкий человек Осиповым, сами исполните эту дружескую миссию.
- Ах, вон как! Ну да, конечно… да… Ну, отдыхайте.
- Спасибо, Константин Дмитриевич.
Сева положил трубку на место и многозначительно посмотрел на товарищей:
- Нет, каков?
Посмеялись, но не зло, а так, как посмеиваются над человеком, на которого в общем-то и не сердятся всерьез. Ну, что поделаешь? Таков он и уже другим никогда не станет.
- Я думаю, никому из нас не нужно звонить Осиповым. Наташа может это сделать, и будет вполне уместно. Спросят, откуда узнала, ничего не надо придумывать - от нас. А нам-то зачем лить кипяток на открытые раны? Сами поймут, если еще не поняли, что главное в нашей, друзья мои, жизни - это уметь прощать, а не самому просить прощения по всякому поводу. Потому что, смиряясь, мы чаще всего поощряем самодовольство.
- Ну-у, Сан Борисыч, да ты философ! - протянул Филя.
- Это ругательно? - без тени улыбки осведомился Турецкий.
- Побойся Бога! Молитвенно!
- Остряк! - засмеялся Турецкий. - А об этих, об Осиповых, - тут, по-моему, дважды два: дойдет, значит, помирятся. У них же никого, кроме нее, нет, неужели и это приходится объяснять старым людям? Странная штука, эта слепая любовь. Не понимаю…
- Ты имеешь в виду стариков? Или Юлию?
- Я, Филя, имею в виду само явление. Любовь ни в коем случае не должна быть слепой. Ни в семье, ни в Интернете этом.
- Но у меня-то, - возразила Наташа, - где ж слепая?
- Хороший ты человечек, девочка. Только постарайся не забывать, что у тебя еще и мы были. К счастью, обладающие пока неплохим зрением.
- Да, - девушка с достоинством покачала головой. - А вы не поедете к ней?
- А ты хочешь? - в свою очередь спросил Турецкий.
- Да, но… - она жалобно оглядела присутствующих. - Не знаю, на чем…
- Так ты попроси кого-нибудь, Филю, например, и в ближайший же свободный твой день поезжайте. Заодно спросите, если она сможет уже говорить, кто это так ей настойчиво названивает? Нашим драчунам, - он кивнул на Филю со Щербаком, - только покажи! Да ты и сама уже знаешь.
- Знаю! - с удовольствием сказала девушка. - А можно?
- Что, попросить? Всегда, - улыбнулся Турецкий и подмигнул Агееву.