- Само собой. Хозяин квартиры приходил в себя медленно и, как казалось Голованову, с явной неохотой. Сначала он зашевелился на полу, потом открыл глаза, и только после того, как его помутневшие глаза приняли осознанное выражение, он слегка приподнял голову.
Хотел было что-то спросить, но потом, похоже, раздумал и только зубами скрежетнул, пробормотав что-то нечленораздельное. Молчали и "гости".
Прошла, пожалуй, целая вечность этого странного молчания, как Шматко зашевелился опять. Попытался было сесть, но мешали скованные руки. Наконец он все-таки приткнулся плечом к креслу и глухо прохрипел:
- Ну и что дальше?
- Посмотрим, как вести себя будешь, - ответил Голованов, усаживаясь в кресло напротив.
Какое-то время Шматко безмолвствовал, оценивая многообещающее "как вести себя будешь", и вдруг его лицо скривилось в вымученной ухмылке.
- Ты только погодь, особо лошадей не гони. Выходит, ты такой же немец, как я?..
- Как ты мент, - подсказал ему молчавший до этого Дронов, однако Шматко даже ухом в его сторону не повел и продолжал гнуть свое.
- Да ты хоть понимаешь, что тем самым усугубляешь свое положение? - уже более нахраписто произнес Шматко.
- Это как - усугубляешь положение? - откровенно удивился Голованов, покосившись на молчавшего Дронова. - С Уголовного кодекса на месть твоих хозяев? Или, может, наоборот?
И вновь Шматко даже глазом не повел.
- Ты поднял руку на офицера милиции! - вскинулся он. И если бы не скованные руки, он наверняка бы бросился на этого идиота, осмелившегося пойти на подобное преступление.
"Офицер милиции"… Хорошо сказано. Сколько из-за подобных "офицеров" погибло ребят в той же Чечне, даже подсчитать трудно. И Голованов, чтобы не сорваться, повернулся к стоявшему у темного провала окна Дронову:
- Видал гуся?
И удивился той перемене, которая произошла с лейтенантом. Его лицо вдруг стало мертвенно-бледным, сжались кулаки, и ощущение было такое, что еще секунда-другая - и он бросится мутузить ногами привалившегося к креслу мужика.
Видимо, то же самое прочувствовал и сам хозяин квартиры. На его лбу вдруг выступила испарина, плечи дрогнули, и он невольно поджал под себя ноги.
Дронов между тем сумел-таки справиться со своими чувствами и уже через силу процедил:
- Может, не будем с ним тянуть? И по тому, как он это произнес, было видно, что лейтенант настроен решительно.
- Вы… вы не посмеете! - звенящим, резким фальцетом вдруг взвился голос Шматко. - Я…
Как бы через силу Голованов повернулся к хозяину квартиры и не узнал его. Лицо исказила гримаса почти животного страха, и он с неподдельным ужасом смотрел на своего мучителя. Теперь даже крошечной тени не осталось от его недавней самоуверенности.
Жить! Сейчас он хотел одного - жить.
Очевидно, просчитав, кого конкретно может представлять этот "немец" с молодым киллером, он уже догадывался, что ждет его в ближайшем обозримом будущем. Он был ментом, и ему не надо было объяснять правила игры.
Его губы дрогнули:
- Вы… вы не посмеете меня…
- Почему? - искренне удивился Голованов. - Ты замел моих людей, ну а я…
- Это была плановая проверка! - попытался было вильнуть в сторону Шматко, все еще надеясь в душе на то, что эти столичные мокрушники не знают, что он работает на Бая и исчезновение двоих постояльцев отеля - дело рук краснохолмских оперов из городского УВД.
- Я думал, что ты умнее, - с ноткой сожаления в голосе произнес Голованов и снова повернулся лицом к Дронову: - Слыхал? "Плановая проверка"… А мы-то, два дурака, думали, что он на Бая горбатится. И когда тому козлу деревянный бушлатик примерили, свои чаевые отрабатывает, чтобы исполнителей заказа найти. А тут вон оно что оказывается: плановая ментовская проверка.
И вдруг взвился в шипяще-приглушенном крике:
- Ты что же, капустник зачуханный, хавка мандавошечная, пакостник фальцованный, за ибанушку малахольного или за чурку с тараканом в котелке меня держишь? Ты что же, фуций мусор, за шизика чеканутого меня держишь и хочешь уверить, что мои люди шконку сейчас в ломбарде греют, и я даже не догадываюсь, что они сейчас гниют в каком-нибудь подвале у Бая?! - Он уже почти задыхался в шипяще-свистящем крике: - Ты… ты что же?!..
- Но они… они живы сейчас! Голованов покосился на Дронова, который с открытым ртом смотрел на вальяжно-барственного "немца", в считаные секунды превратившегося в старорежимного законника, который жаждет ответной крови за своих братков и готов заварить в этом сучьем городе гурьевскую кашу, втянув в нее всех ссучившихся ментов.
- Слова, - процедил сквозь зубы Голованов, требуя подтверждения от Дронова, и тому ничего не оставалось, как согласно кивнуть. После чего покосился на сжавшегося у кресла Шматко и ледяным голосом произнес: - Не верю я этому козлу. Не верю! Жить хочет, с-сука, вот и крутит кота за яйца.
- Но… но почему?! - остановившимся взглядом уставившись на круто настроенного беспредельщика-отрицалу, которому человека замочить, что на асфальт высморкаться, выдохнул Шматко.
- Да потому что жить хочешь, с-сука, и за каждую кишку лапками цепляешься! - прошипел Дронов.
- Погоди, не мельтеши! - осадил не в меру разошедшегося лейтенанта Голованов. И, уже уставившись на Шматко, в глазах которого вдруг ожили искорки надежды: - Чем докажешь, что ребята живы?
Шматко шевельнулся на полу, и если до этого его глазки бегали с "немца" на "молодого беспредельщика", то теперь он смотрел только на Голованова. Он сглотнул слюну и почти выдавил из себя:
- Я… я покажу… где они сейчас.
Голованов покосился на Дронова, лицо которого медленно приобретало нормальный человеческий цвет.
- Веришь? Дронов пожал плечами.
Это был тот момент, когда надо было принимать решение, и Голованов решительно произнес:
- Хорошо. Поехали!
- Но… но их охраняют. Боевики.
- Сколько?
Почувствовав, что у него тем не менее еще остается шанс на жизнь, Шматко сморщил лоб:
- Кажется, было четверо. Да, четверо. Пятым был Аслан. А сейчас… сейчас не знаю.
- Кто это… Аслан?
- Старший над боевиками Бая.
- То есть как бы начальник службы собственной безопасности? - уточнил Дронов.
- Да!
- Ладно, поверю, - уже чуть спокойнее произнес Голованов. - Когда ты видел их в последний раз?
- Вчера. Днем.
- А если их за это время…
Было видно, как на шее Шматко дрогнул кадык, и он заспешил, заторопился, глотая окончания слов:
- Нет! Нет, нет! Они не могли! Нет!
- Почему?
Надо было отвечать, и зрачки Шматко наполнились ужасом отчаяния.
- Вы… то есть они… исполнители. А Аслану… ему надо выбить из них Похмелкина.
Вновь сглотнул скопившуюся во рту слюну, облизал языком ссохшиеся губы:
- Заказчика. Это слово он произнес почти неслышно.
- Они хотят, чтобы парни показали на Похмелкина как на заказчика этой мокрухи? - уточнил Голованов.
- Да.
- И что?
На этот вопрос майор только плечами пожал, а Голованов… Он смотрел на поверженного продажного мента, а перед глазами стоял изувеченный боевиками Аслана Дима Чудецкий и разбитыми в кровь губами молил их о пощаде. Майор запаса Голованов не понаслышке знал, что такое допрос с пристрастием и на что способны ошалевшие от крови, озверевшие боевики. И еще он подумал, что сейчас бы самое время вломиться на ту квартиру, где эти скоты пытают Чудецкого с Вассалом, и крушить их… крушить до того момента, пока все не зальются своей собственной кровью, и в то же время ясно осознавал, что это будет полным провалом всей операции. Как только Похмелкин-младший узнает об освобождении своих столичных гостей, он сразу же свернет производство наркоты, а доказать его личную причастность к этому производству можно будет только в момент истины.
И еще он вдруг поймал себя на мысли, что думает только о спасении сына Марины и в то же время ему совершенно безразлична судьба Вассала.
Очнулся от голоса Дронова, резко прозвучавшего в тишине:
- Адрес?
Этот вопрос предназначался хозяину квартиры, и тот, окончательно осознавший, что еще можно побороться за свою жизнь, повернулся лицом к "беспредельщику":
- Чей?
- Ты не крути! - взревел лейтенант. - Адрес, где твои козлы ребят держат?
Шматко перевел глаза на стоявшего перед ним Голованова и вновь облизал языком пересохшие губы:
- А какой мне смысл?.. Смысл какой вам этот адрес давать, ежели вы меня… все равно…
- Адрес, сука! - рявкнул было Дронов, однако Голованов только покосился в его сторону, и тот замолчал, тяжело дыша.
- Адрес - это твой единственный шанс прямо сейчас не сыграть в ящик.
- А потом? - схватился за спасительную соломинку вскинувшийся Шматко.
- А что - потом? - пожал плечами Голованов. - Зачем ты мне "потом" нужен будешь? Лишний груз на себе тащить?
По настороженной тишине, воцарившейся в комнате, можно было понять, что этот продажный мент верит и не верит в неожиданный поворот.
- А где… гарантия где? - с хриплым клекотом в груди выдавил он из себя.
- Гарантия, спрашиваешь, где? - усмехнулся Голованов. - Гарантия - это элементарная логика, если, конечно, ты еще можешь что-либо соображать.
Казалось, что еще секунда - и хозяин квартиры взглядом просверлит его насквозь.
- Я… я хочу понять, в чем гарантия, - упрямо повторил он, не сводя глаз с Голованова.
- Гарантия в том, что никому из нас, - Голованов кивнул на Дронова, - не нужен в городе лишний хипиш. Одно дело, если мы тихо и без лишней крови вытащим отсюда своих ребят, и совершенно иной разворот, если на этой хате найдут зажмуренного мента с биркой на левой ноге и твои же собратья по погонам начнут землю копы-тить, чтобы узнать, какой же это Змей Горыныч осмелился задуть лампадку.
Замолчал и спросил в упор:
- Врубаешься?
Шматко "врубился", однако он не был бы ментом, если бы не задал вполне оправданный вопрос:
- А где гарантия того, что после вашего толковища с Асланом сам же Аслан или его беспредельщики не подвесят меня под потолок?
- Логично, - согласился с ним Голованов. - Однако ты уж сам должен выбрать, прямо сейчас лампадку потушить или все-таки пободаться потом с Асланом, если, конечно, он до утра доживет. В чем я сильно сомневаюсь.
В комнате снова повисла напряженная тишина - и только хлюпало что-то в горле хозяина квартиры.
- Ну? - напомнил о себе Голованов. Шматко молчал, и только бегающий взгляд выдавал его состояние. На помощь ему неожиданно пришел Дронов:
- Тот второй… старший лейтенант, который был с тобой, он в курсе твоих дел?
В глазах Шматко обозначился лучик надежды, и он утвердительно кивнул:
- Да.
- А кто еще из ментов работал на Бая? Шматко перевел взгляд на Голованова, и тот кивком подтвердил его догадку:
- Колись, майор, если хочешь еще немного землю потоптать. На кого-нибудь из них все и спишем.
Шматко очень хотел жить. А тот список, который он надиктовал повеселевшему лейтенанту регионального управления наркополиции, контора которого терпела провал за провалом, когда дело касалось краснохолмской наркоторговли, предсказывал невеселые денечки для местных ментов. Причем от старших офицеров милиции до рядового состава. Даже несмотря на то что мозги майора были отравлены алкоголем, память у него работала безотказно.
Когда он закончил диктовку, которой, казалось, не будет ни конца ни края, его лицо вдруг стало угрюмо-насупленным, и он так же угрюмо произнес:
- Вы обещаете, что это не затронет меня лично?
Голованов покосился на лейтенанта, и тот утвердительно кивнул. То, что азербайджанская наркоторговля восстановит в регионе утраченные позиции, в этом Дронов даже не сомневался, - как говорится, свято место пусто не бывает, и заставить работать на себя столь высокопоставленного осведомителя, каким был майор Шматко, - это удача.
- Живи! - вынес резолюцию Голованов и тут же спросил: - Где твой мобильник?
- В куртке. А что?
- Сейчас позвонишь своему Аслану и спросишь, раскололись ли москвичи. И если они еще живы… короче говоря, можешь считать, что тебе повезло.
- Но ведь, - испуганно сморгнул Шматко, - они ведь…
- Звони!
Дронов снял с хозяина квартиры наручники и, пока тот массировал покрасневшие кисти рук, принес из прихожей мобильник Шматко.
- Звони!
И сделал шаг в сторону, направив ствол шматковского "макарова" в его висок:
- Ну же!
По памяти набрав телефон начальника баевской службы безопасности, Шматко постарался собраться как мог и, когда в мобильнике послышался тяжелый, гортанный голос, негромко произнес, невольно покосившись при этом на темную дырочку ствола его собственного пистолета:
- Аслан? Это я. Не спите еще?
- Узнал. Чего звонишь? - не очень-то учтиво и с явным раздражением в голосе отозвался баевский боевик.
- Как там ваши гости? Не раскололись еще?
- Что, волнуешься?
На лице Шматко дернулся нерв. Чувствовалось, что он не очень-то привык к откровенно хамскому тону со стороны баевских боевиков.
- Мне-то волноваться особо нечего, - повысил он голос. - Это ты должен в первую очередь волноваться. А я… В отличие от тебя, мне нужен результат.
Командир баевских боевиков, судя по всему уже видевший себя на месте прежнего хозяина, видимо, прочувствовал, что слишком рано закусил удила, чтобы помыкать краснохолмским ментом, от которого в какой-то мере будет зависеть его наркобизнес, и уже с миролюбивой ноткой в голосе прокаркал в мобилу:
- Зачем кричишь, дарагой? Работаем. А насчет результата… Будет и результат.
- Помощь нужна?
- Зачем… помощь? Не надо.
- Хорошо, - буркнул Шматко. - Вы все там же? Адресок не меняли?
И снова гортанное:
- Зачем?
Глава шестнадцатая
Вместе с болью, которая пронизывала, казалось, каждую клеточку тела и гудящим набатом отдавалась в голове, возвращалось и сознание. Пока что смутное и рвотно-тошнотное, но все-таки сознание и осознание того, что он еще жив, может открыть глаза и, наверное, двигаться.
Правда, он еще не знал, хорошо это или плохо.
Сначала он даже не мог определить, когда все это было, может быть, даже в какой-нибудь очень далекой жизни, он боялся умереть от тех пыток и побоев, которые пришлось выдержать его измочаленному телу, а потом… потом он бы и хотел умереть, да не мог. И вот теперь…
Господи милостивый, знать бы, что ждет его теперь!
Вместе с возвращающимся сознанием стали оживать уже замордованные насмерть нервные окончания, и он вдруг почувствовал, что уже не чувствует не только вконец окоченевшие пальцы рук и ног, но и обнаженную спину, и голый живот, на котором он все это время лежал, уткнувшись болезненно ноющим лицом во что-то мокрое и скользкое.
И только в этот момент ему стало по-настоящему страшно.
Хотел было закричать, напомнить о себе, сказать, что он еще живой и его рано бросать в свежевырытую могилу - в его сознании мелькнула страшная догадка, что он лежит на дне осклизлой ямы, однако в его груди только хлюпнуло что-то непонятное, и он, впервые с того момента как пришел в себя, открыл глаза.
Кромешная, болезненно-промозглая темнота и почти звенящая тишина. Впрочем, так звенеть могло и в его ушах.
Прислушиваясь к боли и этой звенящей тишине, попытался припомнить, в какой конкретно момент его оставили здесь умирать, и не смог.
Превозмогая боль, перевернулся на спину и почувствовал, как под ним что-то хлюпнуло.
Вода. Лужица холоднющей воды, от которой стыли и руки, и спина, и ноги.
Скользнул окоченевшими пальцами по воде и понял, что лежит все-таки не в свежевырытой могиле и даже не на дне осклизлой ямы, а на деревянном полу, который почему-то полит ледяной водой.
Да и темнота теперь показалась не столь кромешной, как минуту назад. В крошечное оконце пробивался призрачный лунный свет, показавшийся ему маячком надежды, и он уже окончательно осознал, что пока еще жив и, судя по всему, будет жить как минимум до утра, если его не убили сразу же после пыток, а бросили в сарай, напоследок облив ведром, а может, и пятью ведрами колодезной воды.
И этот сарай, и колодец напротив бревенчатого дома он приметил еще в тот момент, когда их вывезли на окраину города, привезли в какую-то деревеньку и, сунув под ребра пару стволов, завели в дом.
Он не знал, сколько времени провел в этом проклятом доме, может, день, а возможно, что и все десять, но, судя по тому, что его прекратили наконец-то бить, допрашивать и пытать и заперли в этом сарае, издевательства над ним закончились, теперь…
В какой-то момент, во время особенно изощренных пыток, он даже молил Бога о смерти, но теперь, собственной шкурой почувствовав, что до нее не так уж далеко, как хотелось бы думать, и он вдруг увидел расступившуюся под его ногами могильную черноту, ему стало так страшно, что он даже заскулил по-щенячьи, не в силах сдерживать более страх.
И заплакал.
Не в силах сесть на задницу, не говоря уж о том, чтобы подняться на ноги и хотя бы попытаться найти в этом сарае хоть какой-нибудь чурбан или ящик, чтобы заглянуть в крошечное оконце, в которое пробивался лунный свет, Чудецкий лежал на сыром дощатом полу и плакал… плакал, жалея самого себя и понимая, что ему уже никогда не сыграть ни в Концертном зале Чайковского, ни…
"Господи, да о чем это я?!" - пронеслось в голове, и он вдруг застыл на всхлипе, понимая всю безысходность своего положения.
На его глазах они убили Василия Первенцева, оставив его в подвешенном состоянии в подвале дома, и сказали ему, что времени у него до утра. И если утром не признается в убийстве какого-то Бая, а также не назовет людей, которые работали на Похмелкина, то… Чудецкого даже передернуло, когда он вспомнил, как к нему подошел самый старший из палачей, которого все называли Асланом, схватил его своими жесткими, словно стальные клещи, пальцами за подбородок, развернул лицом в сторону уже мертвого Василия и, обдавая его сивушным перегаром, ощерился в злобной ухмылке.
- Он первый, - ткнул он пальцем на подвешенный к деревянной балке труп Первенцева. - И он легко умер. Но ты, сын ослицы, позавидуешь его смерти, если до утра не назовешь тех, кто работал с тобой и этой вот собакой.
Засмеялся и добавил:
- Дохлой собакой.
А потом… потом его били опять и опять, когда он уже перестал чувствовать боль и, кажется, даже мычать перестал… Он не знал, в какой момент его бросили в этот сарай, окатив напоследок водой, и сколько времени осталось до того момента, когда эти обкуренные звери распахнут дверь сарая…
Господи! Милостивый! Вразуми раба Твоего Дмитрия!
Он бы рассказал… все рассказал, что требовали от него эти озверевшие палачи, но не знал, что говорить. И понять не мог, почему они зациклились на них двоих, тогда как они даже не слышали до последнего дня ни о каком Бае. Впрочем…
он догадывался, с чего бы это вдруг они прицепились именно к ним.