Оставшись в палате один на один с телевизором, который, по твердому убеждению бывшего начальника Московского уголовного розыска Вячеслава Ивановича Грязнова, должен был скрасить вынужденное одиночество Турецкого, Александр Борисович поправил постоянно сползающее одеяло и откинулся спиной на подушку, мысленно переключившись на столь странное и пока что необъяснимое исчезновение единственного сына Марины Чудецкой, которую он знал не только со слов Ирины, но еще и потому, что услугами ее салона пользовались жены и любовницы столичного бомонда. Впрочем, объяснение могло лежать и в самой примитивной плоскости: в силу каких-то личных причин великовозрастный сынуля Чудецкой не пошел на занятия в Гнесинку, а завалился к какой-нибудь новенькой подружке, которая уже давно подсела на тот же героин, укололся "ради приличия" и… пошло-поехало. И бог его знает, сколько времени пройдет, пока этот будущий гений не выползет из героиновой закваски и сможет добраться до дома. О телефонном звонке матери, который сразу же снял бы все проблемы, не могло быть и речи. Судя по тому, что рассказала Ирина, взаимоотношения между матерью и сыном были хоть и вполне современные, можно сказать даже либеральные, однако сынок продолжал побаиваться свою мать, а это значило, что он никогда не признается ей, что настолько завис у кого-то, что даже на ее мобилу прозвониться не смог. И оно конечно, было бы неплохо выждать еще денек-другой, пока с повинной головой в доме не появится сынок Марины Чудецкой, но… Коли пообещал, значит, надо выполнять. К тому же не очень-то хотелось выглядеть в глазах собственной жены циничным болтуном и пустомелей. И без того грехов накопилось выше крыши.
При одной только мысли об этом Турецкий сразу же заскучал и потянулся рукой к лежавшему на тумбочке мобильнику. Начало седьмого, а это значит, что в офисе частной охранной структуры "Глория", в процветание которой вкладывали свои души отличные мужики, профессионалы своего дела, занимавшиеся не только проблемами охраны тех же ВИП-персон, но и охраной в более широком смысле: секретов крупных фирм, семейных тайн известных на всю страну политиков и бизнесменов и прочего, прочего и прочего, что требовало не только профессиональных знаний, но и сыскного таланта, - сейчас полный сбор. Идет обмен информацией, а Денис Грязнов, племянник Грязнова-старшего, расписывает очередные указания для своих сотрудников на следующий день. В общем-то самое время, чтобы озадачить шефа "Глории" еще одним заданием.
Трубку городского телефона взял Денис.
- Привет, Дениска! Турецкий соизволил побеспокоить. Как вы там, не скучаете без работы?
- Дядь Сань! - явно обрадовавшись звонку Турецкого, нарочито громко возмутился Грязнов. - Вы же знаете, что у нас как в той песне про комсомольцев, ни минуты покоя. - И тут же настороженно: - А что, есть заява?
- Да вроде того, - не очень-то уверенно произнес Турецкий. - Короче говоря, слушай сюда…
И он вкратце рассказал про исчезновение сына Марины Чудецкой, подкрасив свой рассказ безумством несчастной матери, которая уже похоронила свое чадо в московских трущобах, и, когда вроде бы выдал всю информацию, которую получил от Ирины, добавил, откашлявшись:
- И вот что еще, пожалуй, самое главное. Парень этот, Дима, уже подсел на легкую наркоту…
- Травка?
- Она самая, соломка. Но как мне кажется, в своем кругу он и от порошка не отказывается. Так что с этого, думаю, и стоит начать.
- Хорошо, дядь Саня, не волнуйтесь. Все будет по высшему разряду.
- Спасибо. Кого думаешь послать?
- Голованова. А то он уже опух от шахмат. Скоро компьютер будет обыгрывать.
Турецкий невольно хмыкнул, представив на миг довольно высокого Голованова, у которого еще осталась выправка и стать офицера-спецназовца Главного разведуправления Министерства обороны и который даже с глубочайшего похмелья смотрелся как советский плакат-агитка, призывающий граждан Страны Советов к здоровому образу жизни. И мысленно поблагодарил Грязнова за эту кандидатуру. Майор запаса Всеволод Михайлович Голованов являлся мозговым центром "Глории", и, когда надо было "прокачать" какое-нибудь запутанное дело, Денис говорил: "Все свободны. Голованову остаться!"
- В таком случае привет ребятам, - заканчивая разговор, произнес Турецкий. - Жду звонка.
- Сан Борисыч! - заторопился Грязнов. - Вы-то сами как там?
- Да вроде бы нормально, дело идет к выписке.
- Говорите, что привезти. Мы тут не сегодня завтра собираемся к вам.
- Умоляю, только не еду! - взмолился Турецкий.
- А как насчет всего остального?
- Ежели только коньячку армянского. Чтобы запаха потом не было.
Глава третья
Судя по недоуменно-вопросительной маске, которая застыла на лице хозяйки огромной квартиры в сталинской высотке, когда она открыла дверь Голованову, Марина Станиславовна готовилась встретить молодого оперка, который не пришелся ко двору в МУРе, а перед ней стоял интеллигентного вида блондин, сорока - сорока пяти лет от роду, которого никак нельзя было заподозрить в частном сыске.
- Простите, вы…
- Да, Всеволод Михайлович Голованов. Я звонил вам.
До хозяйки квартиры, видимо, стало доходить, что сыщик по жизни - это вовсе не киношный раздолбай, и она снова открыла рот:
- Вы по поводу Димы?
Голованов позволил себе улыбнуться:
- Судя по всему, да. Если, конечно, он еще не объявился.
- Если бы… - дрогнули плечи Чудецкой, и на ее глазах навернулись слезы. - Я уж и надеяться перестала.
- А вот это зря, - успокоил ее Голованов и ненавязчиво произнес: - Может быть, в комнату пройдем? А то… на пороге… неудобно как-то.
- Да-да, конечно. Простите, ради бога, - засуетилась Марина Станиславовна, пропуская гостя в огромный, судя по всему недавнего евроремонта зал. Схватила со спинки кресла женский халат, но, видимо не зная, куда его засунуть, продолжала вертеть в руках. - Коньяк? Чай? Или, может, виски с содовой?
Не привыкший к подобному радушию со стороны хозяев элитных квартир, Голованов несколько смутился и даже позволил себе откашляться в кулак, что случалось с ним довольно редко.
- Да вы не беспокойтесь, пожалуйста. Поначалу я хотел бы осмотреть комнату вашего сына, ну а потом уже… Потом можно будет и за столом посидеть. Тем более что у меня будет целый ряд вопросов относительно вашего Димы.
- Да. Да-да! Конечно, - вновь засуетилась хозяйка дома. - Разуваться не надо, нет. Проходите, пожалуйста.
Проводив гостя в комнату сына и разрешив ему порыться в ящичках его стола, а также в бельевом шкафу, она еще какое-то время постояла на порожке, скорбно поджав губы, и ушла в кухню. Перед тем как оставить Голованова одного, спросила:
- Вы, наверное, голодны? Сейчас уже вечер… Может, приготовить чего-нибудь?
Интеллигентный Голованов благодарно улыбнулся:
- Ну-у, ежели, конечно, это вас не затруднит…
- Господи, да о чем речь! Я хоть на минутку-другую отвлекусь. Знаете, этак ведь и с ума можно сойти. Мысли такие в голову лезут, что…
И она безнадежно махнула рукой.
Марина Станиславовна Чудецкая имела все основания опасаться за дальнейшую судьбу сына. Выдвинув ящички письменного стола, Голованов без труда обнаружил небольшой, довольно примитивный тайничок, в котором лежала коробочка с планом. Поискал еще немного - и на задней панели зеркального шкафа-купе обнаружил еще один столь же примитивный тайничок.
Опий.
Теперь уже не оставалось сомнений, что исчезновение Дмитрия Чудецкого каким-то образом завязано на наркоте. Или же связано с наркотиками, что в общем-то не одно и то же.
Вернув заначку для курева и порошок на прежнее место, Голованов еще раз беглым взглядом прошелся по комнате, стены которой были украшены увеличенными фотографиями неизвестных ему пианистов, схваченных мастерами фотографии в моменты наивысшего творческого экстаза. Закрытые глаза, высоко вскинутые или же почти упавшие на клавиши головы и руки… Пальцы рук, из-под которых вырывались застывшие на фотографиях звуки.
И только на одной стене, как бы возвышаясь над остальными исполнителями, висели две фотографии в рамках, от которых Голованов не мог оторвать восхищенного взгляда.
Ван Клайберн и Эмиль Гилельс. Два великих пианиста, покоривших своей игрой мир. Фотографии висели друг против друга, и ощущение было такое, что эти два гения, до чертиков уставшие от мировых турне, выступлений в лучших концертных залах и конкурсах на звание "лучший", просто наслаждаются своей игрой, чтобы уже в следующую секунду с силой бросить свои пальцы на клавиши концертного рояля.
Засмотревшись на фотографии, Голованов даже не заметил, как в дверном проеме застыла мать Чудецкого, и только ее голос, тихий и как бы ушибленный, заставил его оторваться от фотографий.
- Нравится?
- Не то слово.
- Тот, что справа, - Клайберн, американский пианист. А второй…
- Я знаю. Гилельс.
- В лицо знаете Эмиля Гилельса? - не смогла удержаться Чудецкая.
- А почему бы и нет? - не менее ее удивился Голованов. - Мне как-то случилось на его концерте побывать, перед Афганом. Ну а когда вернулся… Жалко, что второй раз вживую не услышал. К этому времени Эмиль Григорьевич уже умер.
Видимо, ничего подобного Чудецкая никогда не слышала от своих арбатских клиентов, которые тоже порой не брезговали "высоким искусством", и теперь пожирала сыщика глазами. Эмиль Григорьевич… случилось побывать на концерте… и в то же время Афган… Так, может, он вовсе и не сыщик?
"Сыщик-сыщик", - хотел успокоить ее Голованов, однако вслух произнес негромко:
- Может, на кухню пройдем? Или в комнату. Чтобы поговорить. Ирина Генриховна сказала, будто ваш Дима записную книжку дома оставил?
- Да, конечно, - наконец-то пришла в себя хозяйка дома. - И если вы здесь уже закончили… - она обвела рукой комнату сына, - то прошу на кухню.
И добавила, словно оправдываясь:
- Знаете, люблю свою кухню. Там… там уютнее как-то. Особенно в эти дни.
Когда Голованов прошел на кухню, где уже был накрыт стол, он не мог не согласиться с признанием хозяйки дома, что она любит свою кухню. Ее было нельзя не полюбить. И если вся квартира была отремонтирована под впечатляющий, но совершенно безликий "евростандарт", в общем-то чуждый истинному москвичу, то этот уголок квартиры утопал в теплых полутонах карельской березы и даже кайзеровская плита гармонировала с общим настроением кухни.
- Нравится? - совсем уж вроде бы как не по теме спросила Чудецкая, заметив восхищенный взгляд гостя.
- Очень.
- Мне тоже нравится. Хотя, должна вам признаться, пришлось и с сыном повоевать, когда здесь ремонт шел. Хотя сейчас на любой бы "евро" согласилась, лишь бы он рядом был.
И снова на ее глазах навернулись слезы.
- Марина Станиславовна… - укоризненно протянул Голованов, - мы же с вами договорились. Все будет хорошо. Уверяю вас.
Она хлюпнула носом, и на ее лице впервые за все время отразилась скорбная улыбка.
- Вашими бы устами…
Прошла к бару, вмонтированному в резной навесной шкафчик, открыла дверцу:
- Коньяк, виски?
Привыкший за годы службы в спецназе ко всему, что горело и тлело, Голованов не отказался бы сейчас и от стакана водки, однако надо было держать марку фирмы, и он произнес скромно:
- На ваш выбор.
- Я… я бы лично остановилась на коньячке.
- Поддерживаю, - улыбнулся он и тут же предложил свои услуги: - Может, чем-нибудь помочь?
- Боже упаси! - довольно изящно всплеснула руками Чудецкая. - Кухня - это женская прерогатива.
Голованов непроизвольно хмыкнул - эти бы слова да всем женам в уста. И еще он невольно обратил внимание на то, что, с того момента как он переступил порог этой квартиры, хозяйка дома стала понемногу оттаивать - уже не хлюпала постоянно носом, да и на лице ее стали разглаживаться скорбные складки. И это было хорошо, по крайней мере для него лично. С ней уже можно было начинать работать.
Он расспрашивал ее про сына, про его учебу в Гнесинке, про друзей, а возможно, что и поклонниц его таланта пианиста. Подогретая французским коньяком, она довольно охотно рассказывала что знала, и только когда Голованов спросил, есть ли у Димы постоянная девушка, Марина Станиславовна пожала плечами.
- Не знаю. Честное слово, не знаю. Да и разговора насчет этого как-то не заводил. Учеба, музыка и концерты - об этом Дима рассказывал охотно, а вот насчет любви и постоянной девушки…
Видимо впервые за все время, она задумалась о довольно странном поведении девятнадцатилетнего парня, который ни разу не заикнулся матери о том, что влюблен в кого-то, и вновь пожала плечами.
- Ну, может быть, имя какое-нибудь чаще всего упоминал, разговаривая по телефону?
На этот раз она только хмыкнула в ответ, покосившись на мобильник: он все это время лежал на столе, и она время от времени смотрела на него, вздыхая.
А ведь действительно, подумал Голованов, это раньше, когда в квартире стоял один аппарат на всю семью, матери знали все секреты своих детей. А по нынешним временам, когда у каждого сосунка по две мобилы в карманах…
- М-да, об этом я как-то не подумал, - согласился с Чудецкой Голованов и потянулся за бутылкой: - Вы позволите?
- Я думала, что вы сами догадаетесь. То состояние тревожного ожидания, которое держало ее все это время, видимо, понемногу отпускало, и теперь она могла позволить себе даже немного пококетничать. И это тоже было неплохо.
Пригубив глоток терпкого коньяка и проводив глазами опустевший бокал хозяйки дома, который она поставила на стол, Голованов произнес негромко:
- Марина Станиславовна, вы обещали мне записную книжку Димы. Может, пролистаем ее?
- Да, конечно, - спохватилась Чудецкая. - Простите, совершенно выпало из головы.
Она принесла из комнаты довольно-таки объемистую записную книжку сына, положила перед гостем:
- Вот. Перелистав разбухшие от записей страницы, переполненные телефонами, именами и, видимо, просто кличками, Голованов спросил:
- У вас есть ксерокс?
- Естественно. А что?
- Вы позволите отксерить эти странички?
- Ну-у… если это не навредит Димке…
- Я здесь, чтобы помочь ему. - В голосе Голованова прозвучали металлические нотки.
- Да, конечно. Простите. О чем это я! Ксерокс в Димкиной комнате.
…Вернув хозяйке дома записную книжку сына, Голованов хотел уж было распрощаться, как вдруг глаза Чудецкой вновь наполнились слезами и в них было что-то такое, отчего опытному спецназовцу даже стало немного зябко.
- Что с вами, Марина Станиславовна? Она какое-то время молчала, потом вдруг закрыла лицо руками, и ее плечи дрогнули от плача.
- Марина… Марина Станиславовна…
- Вы… вы уже уходите?
- Ну-у в общем-то да. Вроде бы все обговорено, и теперь…
Она кивнула и, не отрывая ладоней от лица, каким-то глухим голосом произнесла:
- Вас… вас очень ждут дома?
- Да как вам сказать…
- В таком случае… может, останетесь у меня? - дрожащим от волнения шепотом попросила Чудецкая. - Я… я боюсь, что не переживу одна эту ночь.
И прижалась к Голованову мягкой, податливой грудью.
- Останься, если можешь.
Проснулся Голованов от осторожного, почти ласкающего движения пальчиком по обнаженной спине, да еще, пожалуй, от похмельной сухости во рту. Вспомнил все, что было ночью, и негромко произнес:
- Маришка?
- Да, милый.
- Не спишь? Она не ответила и уже в свою очередь спросила:
- Эти рубцы… раны?
- Вроде того, - отозвался он, переворачиваясь на спину. Обхватил руками ее белое, податливое тело, прижал к себе: - Не обращай внимания.
Она, казалось, не слышала его.
- Жалко, что так поздно встретила тебя.
"Началось, - хмыкнул Голованов, одновременно думая о том, что, видимо, опять придется "плести лапти", оправдываясь перед женой. Оперативная разработка, которая закончилась ночной врезкой, и прочая ахинея, которым уже давно не верили жены. - Ну да ладно, отобьемся", - подумал он, целуя Марину в аккуратный, светло-коричневый сосок.
- Жалко, - повторила она, сдвигая руку вниз и прижимаясь к нему всем своим жарким телом. - Ты бы обязательно женился на мне.
- Так ведь, как сказал дедушка Ленин, все еще впереди, - хмыкнул Голованов.
- Не обнадеживай, - посерьезнела лицом Марина. - Я ведь действительно поверить могу.
Он засмеялся и, слегка отстранив от себя уже поплывшую Марину, посмотрел на часы:
- Все, графиня, подъем. Чего не успели, докончим потом. Мой босс не любит, когда опаздывают на оперативку.
- А если позвонить ему? - взмолилась Марина. Однако Голованов уже натягивал брюки.
- Маришка, лапочка, труба зовет. Мне же копытить сегодня придется. А прежде чем начать копытить, надо будет каждую детальку обсосать с Грязновым. Так что… крепкий кофе с капелькой коньяку - и в бой.
Перед тем как распрощаться с Мариной, Голованов прошел в комнату ее сына, прислушался к шуму воды из ванной комнаты и, только убедившись, что Марина все еще принимает освежающий душ, изъял из тайничков таблетки экстези и травку.
- Так-то оно лучше будет, - пробормотал он, пряча наркоту в карман.
После чего вернулся на кухню, куда тут же вплыла раскрасневшаяся Марина.
- Ну чего сидишь? Хозяйствуй! - скомандовала она, обнимая Голованова за шею.
- Могём и это, - хмыкнул он, целуя женщину в нарочито приоткрытую грудь. И удивился невольно ее перемене. Вроде бы еще вчера вечером, когда она открыла ему дверь, это была убитая горем, сникшая от тревожной неизвестности мать, обзвонившая до этого все морги и больницы города, а уже ночью…
Все это было непонятно и в то же время более чем понятно. Маленькие дети - маленькие заботы, большие дети - это уже не просто большие заботы, но постоянная тревога за детей. Она устала тащить на себе этот воз, и, когда вдруг почувствовала, что кто-то более сильный может принять на себя часть этой ноши, она тут же воспряла духом.
Господи милостивый, как же мало человеку надо!
Предупредив Грязнова, что, видимо, немного задержится, и попросив его тормознуть Агеева, Голованов приехал в офис "Глории", когда уже все были в разъезде и только Филипп Агеев давил кресло, разгадывая кроссворд. Повернувшись на скрипнувшую дверь, он явно обрадовался своему другу и напарнику и тут же задействовал его:
- Наконец-то! Явились не запылились. Сказочник, сосватавший Золушку за принца? Убей бог, не помню.
- Перро. Шарль Перро.
Невысокий и худощавый Филипп что-то забормотал, уткнувшись глазами в кроссворд, аккуратно вписал в клеточки подошедшее слово, поднял на Голованова глаза и то ли восхищенно, то ли язвительно-иронично поджал губы:
- Вот чему постоянно удивляюсь, Севка, так это твоим мозгам. Ведь надо же до такого додуматься! Шарль Перро… Сказочник, сосватавший Золушку за принца.
- Так надо было книжки не на самокрутки пускать, а хотя бы сначала читать их, - хмыкнул Голованов.
- Это что, в детстве, что ли?
- Естественно.
- Скажешь тоже, читать… - беззлобно отозвался Агеев, поднимаясь из кресла. - Грязнов сказал, чтобы я тебя дождался. С чего бы вдруг?
- Сейчас расскажу. Придется, видимо, на пару поработать.