Как объяснить? И нужно ли это объяснять, рискуя выдать свою драгоценную потаенную подноготную? Он повесил бы на стену постер с героиней "Банковских клерков", но у него нет ее постера. И бабушка не разрешает вешать на стену "всяких девок". Она заботится о гормонах внука. Она так и говорит: будешь давать волю гормонам, вообще перестану тебя кормить. И так с тобой хлопот по горло, а если приведешь какую-нибудь хищницу, сразу двоих кормить придется – никакой пенсии не хватит. А если Боря с хищницей детей наплодят, бабушка сбежит из дому. От гормонов у мужчин одни неприятности, потому что они думают не головой, а другим местом. Когда Боре было двенадцать лет, он притащил домой котенка. Бабушка кота терпела, но когда он подрос, начал орать по ночам и писать в углах, отнесла его на операцию в ветлечебницу. После лечебницы кот стал жирным и злобным и возненавидел бабушку: любимым развлечением его стало выскакивать из укрытия и хватать ее за ноги когтистыми лапами. Боря все понял и очень боялся: что, если бабушка отведет в специальную, только для людей, ветлечебницу и его, Борю? Если захочет, отведет. Она настойчивая. Боря тоже в последнее время старался приобрести настойчивость, из-за чего вечно сражался с бабушкой, но бабушка пока что одерживала верх. В комнате не разрешает вешать ничего, кроме коврика. Сладкого много есть не разрешает. Друзей приводить домой не разрешает… Боре даже больше нравилось, когда его клали в больницу: там интереснее и есть с кем побазарить за жизнь. Причем люди все высокодуховные, с богатым внутренним содержанием. Один напрямую общается с Альдебараном, где обитает цивилизация разумных моллюсков. У другого в подъезде живет домовой, которого надо подкармливать молоком, тогда он будет приносить каждое утро чужие газеты. Третий слышит неизвестные голоса в своей голове, хотя от психиатров твердо знает, что никаких голосов нет, голоса на это его знание никак не реагируют… А дома что? Тоска. Заняться нечем. Только сиди, склеивай детальки деревянных сувениров, за которые платят поштучно, и мечтай. Думай не головой, а… то есть гормонами. Втайне от бабушки. О том, что в один прекрасный день произойдет чудо, и та, чье лицо он видит только на телеэкране, снизойдет к нему. Вот так приедет и спросит: "Где здесь живет Боря? Я хочу с ним познакомиться…" Нет, не так. Так не бывает. Скорее всего, будет так: он идет по улице и встречает ее… Боря до такой степени в это поверил, что проводил на улице все свободное от склеивания сувениров время – преимущественно вечернее. Бабушка не препятствовала: во-первых, на улице тепло, пускай ребенок дышит свежим воздухом; во-вторых, бабушка хоть немного от него отдохнет. А Боря гулял и гулял на свежем воздухе, потому что верил: чудо возможно. Один его друг, Виталий, с которым они тоже познакомились в больнице, уверял, что мысль материальна. Думай о событии, представляй его во всех подробностях, и оно никуда не денется, обязательно произойдет. Боря на самом деле слегка сомневался в том, что мысль материальна: у него диагноз не слишком тяжелый, не такой, как у Виталия. Но тем не менее гулял и гулял в окрестных дворах – хотя бы ради того, чтобы во всех подробностях представлять ее, красавицу из "Банковских клерков". И их несостоявшуюся встречу… Дома он представлять ее мог только ночью, выключив свет: ему все время казалось, что днем, при свете, бабушка читает его мысли. Особенно те, гормональные…
Вот и не верь после этого в чудеса! Ведь мысль на самом деле оказалась материальна и привела к нему предмет его помыслов. Мысль свою часть работы выполнила. А Боря… Боря подкачал. Он не знал, о чем говорить со своей красавицей, со своей грезой, со своей актрисой. Он даже не знал, как ее по-настоящему зовут: мысленно звал Машей, как ее героиню в "Банковских клерках". Но разве это главное? Ведь после того, как набрался смелости к ней подкатиться, мог бы задать вопрос: "А как вас зовут?" Но не задал. Потому что в ее глазах он увидел свое отражение. Толстый, прыщавый урод! Урод Уродыч! Боря никогда раньше не обращал внимания на то, во что он одет, но тут вдруг понял, что и одежда на нем самая что ни на есть уродская. Ну, допустим, спросит, как ее по-настоящему зовут. Скажет: "А меня Боря…" Ну а толку-то ей в том, что его зовут Боря? Она постарается сразу же его забыть. И ни за что не согласится с ним встречаться. Пойдет встречаться с кем-то другим, подтянутым, мужественным, мускулистым. Ну как же, чтобы у нее – и никого не было? Пойдет. Побежит. А Боре не останется ничего, как побрести домой, в комнату с ковриком. Под надзор бабушки. Только если раньше ему помогала перенести целый день, полный деревянных деталей и бабушки, мечта о вечерней прогулке с мыслями о Маше, то теперь он лишился и мечты.
И тогда Боря сделал то, что сделал…
Боря сказал свое "она красивая" так тихо, что его могли бы и не услышать. Но он был услышан. И когда все остальные замолчали с растерянными лицами, завершил:
– Я не знаю, что я хотел… от нее… "Банковские клерки" – это из-за нее мой любимый фильм. А она… я увидел… вблизи такая красивая… Хотел предложить встречаться, но ведь она не станет… Ну я и… как-то… сам не понял…
– Ребенок неспособен отвечать за свои поступки. У него и справка есть…
– Ба, заткнись! Я давно не ребенок…
Один из милиционеров испустил глубокий разочарованный вздох. Какие бы страсти ни кипели в этом доме, к рекламному бизнесу они не имели ни малейшего отношения. А если Жанна лелеяла надежду получить с этого бабушкиного любимчика деньги за то, что он нанес ущерб ее красивому личику и, следовательно, трудовой деятельности, – ничего не выйдет. Если только она не потребует в качестве компенсации сотню деревянных лис.
После беседы с плакатно-положительным и при этом нагло лгущим Ярославом Кутеповым Турецкому было приятно снова оказаться в дружелюбных стенах офиса "Глории". Да и кофе у Ярослава, откровенно выражаясь, дрянь, растворимая бурда! То ли дело кофе, приготовленный руками самого Саши Турецкого… После того как благородный напиток был разлит по чашкам, куда до краев добавили сахар и коньяк, Турецкий и Плетнев с удовольствием расположились за столом. Не только отдохнуть, но и подбить предварительные итоги. Александр Борисович поведал Плетневу о своих результатах проверки "экологической" линии. Антон, который в офисе экологической милиции не был, получил изрядную пищу для предположений.
– Так ты думаешь, он так и не понял, чем ты на самом деле интересовался?
– Нет, – уверенно отмел Турецкий. – Он хитрый, но туповатый. И самоуверенный. Думает, что никогда не попадется. Напрягся всего один раз – когда я спросил, сколько у него дел в разработке, только ли эти шесть…
– Ты его не спугнул?
На этот раз Александр Борисович всерьез обиделся:
– Плетнев, если ты считаешь меня идиотом, то хотя бы не показывай этого!
– Сань, да ты чего? – пошел на попятный Антон. – Когда я тебя идиотом считал? Просто спросил. Я сам мог бы подозреваемого вспугнуть…
"А все-таки ты идиот, Турецкий, – сам себе возразил Антон. – Но не потому, что мог бы вспугнуть подозреваемого – это пустяки, с кем не случается? А идиотизм твой заключается в том, что ты женат на лучшей женщине в мире и сам не замечаешь, что у тебя под рукой такое сокровище… Это звучит сентиментально, может быть, даже выспренне, но что поделаешь, если Ирина – сокровище, и все тут?"
Последнее время при виде Турецкого Антон сразу начинал думать об Ирине. Впрочем, как было упомянуто выше, об Ирине Плетнев думал и тогда, когда перед глазами не было Турецкого. Точнее сказать, мысли об Ирине присутствовали постоянно, но присутствующий в непосредственной близи Турецкий придавал им особенную остроту. Антон не мог не представлять Турецкого рядом с Ириной: у них в доме, здесь, в офисе "Глории", за городом, на пляже… там Ирина оказывалась в бикини, не скрывавшем от ее фигуры практически ничего… Антон подавлял эти мысли, но они, словно хорошо вооруженные террористы, пробивались сквозь охранный заслон. Что это: ревность? Смешно: какое имеет право он, Плетнев, ревновать Ирину к ее законному супругу? Вот если бы наоборот, если бы муж ревновал ее к Плетневу, тогда нормально, тогда еще куда ни шло…
Но с какой стати Турецкий стал бы ревновать свою жену к нему? Разве был какой-нибудь повод? Антон чувствовал, что окончательно запутался…
– Извини, – попросил прощения за свою вспыльчивость реальный, а не воображаемый Турецкий. – День тяжелый был. А завтра беготни еще больше. Ну ничего. Послушаем мобильник эколога нашего Ярослава – узнаем.
Перерыв закончился. Одним глотком Александр Борисович допил кофе.
– Езжай-ка ты домой, – рекомендовал он Плетневу. – Отдохни нормально, сегодня вечером все равно никто из наших объектов никуда не поедет, ни с кем говорить не будет. Езжай, Ваську в дорогу соберешь.
– Ну дорога-то – сто двадцать кэмэ от Москвы, – уточнил Плетнев. – Но долго не увидимся.
– И я про то же! А мне еще в картотеке порыться надо… – почти не схитрил Турецкий. – Все, хватит разговоров! Пять секунд на сборы, время пошло!
Турецкий встал, пересел за свой стол, включил компьютер, не обращая внимания на то, как Антон, стремительно собираясь, ходит по комнате.
– Четыре секунды! – победно прозвучало за спиной у Турецкого. – До завтра, командир!
Едва за Антоном захлопнулась входная дверь, Турецкий закрыл висевший на экране компьютера вордовский документ, а взамен вытащил на рабочий стол пасьянс. С ходу удачно положил несколько карт. Затем достал мобильный телефон, набрал одной кнопкой номер:
– Ирка! Ты где? С работы выходишь? Мы тут к вечеру всё оперативно закончили. Я Антона отпустил, он очень просился к Ваське, его собрать надо, побыть с ним…
Не прекращая разговаривать, Турецкий переместил еще одну карту – бубнового короля.
– Ты сама ему позвони, спроси, если хочешь. Но мне кажется, ты сегодня там не нужна… Отличная мысль! Давай в тот ресторан, который здесь, с "Глорией" рядом, в подвальчике… Жду!
Турецкий выключил связь. И, радостно что-то напевая себе под нос, положил по местам еще несколько карт.
Исполняя обещание, данное тяжелобольному Володе, Костя Меркулов решил проверить, посещали ли посторонние аэродром. А для того чтобы установить это, понадобилось то, что он с иронией и затаенной ненавистью обозвал "киносеансом". Думается, самый завзятый авангардист-кинолюбитель затосковал бы от такого кино: черно-белого, размытого, монотонного, немого… Но Косте, вне зависимости от его художественных вкусов, выбирать не приходилось, и он в компании Пети Щеткина, и без того уставшего, до рези в глазах таращился на запись камер слежения. Он уже выучил наизусть и безошибочно опознавал облик всех сотрудников аэродрома, мелькавших перед камерами в разнообразных ситуациях. Никто из них не делал ничего противозаконного. Казалось, что вся работа по просмотру этих унылых, плохого качества, пленок покатится псу под хвост. Впрочем, в профессии сыщика труд, который не приносит результата, – обычное дело. Чтобы раздобыть ценные крупицы истины, приходится перерывать горы пустой породы, и глупо было бы возмущаться по этому поводу.
– А это кто такой? – расслабленно спросил Щеткин при виде очередной смутной фигуры на экране. Видны были ворота аэропорта (съемка велась изнутри и сверху). По краю кадра прошел какой-то человек, заинтересовавший Щеткина. Фигура его почти не позволяла себя разглядеть: видно было только, что на нем бейсболка.
– Скорее всего, подсобный рабочий, – предположил Константин Дмитриевич. – Но вообще, Петя, ты прав: проверять так проверять. Сегодня уже поздно, – часы показывали двадцать минут девятого, – а завтра с утречка покажи-ка ты эту пленку аэродромовскому начальству. Кто знает, может, повезет…
Во второй половине следующего дня Меркулов и Щеткин снова просматривали ту же пленку – но с совсем другим чувством. Согласно данным Щеткина, опросившего не только начальство, но и летчиков, и вообще всех, включая уборщиков, щуплый тип в бейсболке у них не работал.
Снова та же съемка: ворота аэродрома, человек в бейсболке проходит по краю кадра. Вот он снова показывается, поворачивается на долю секунды в сторону камеры… Меркулов нажал на паузу, увеличил кадр. Но разглядеть лицо оказалось невозможно.
– Вот же ерундовина какая, а! – с досадой воскликнул Костя.
– Он еще через десять минут там мелькает, – азартно уточнил Щеткин. – В общей сложности двадцать минут околачивался у входа на аэродром.
– Двадцать минут, – повторил Костя. – За два дня до катастрофы. И никто из работников аэродрома его не опознаёт?
– Никто, – с готовностью подтвердил Петя. – Все говорят – не наш, точно. А кто – не знают.
– Петя, попроси компьютерщиков, пусть наизнанку вывернутся, но чтоб завтра картинка была увеличенная и чистая. Чтоб лицо было, лицо!
Щеткин кивнул, сдерживая радость. В перелопаченной груде пустой породы они все-таки выловили крупинку ценного вещества… Какого – и насколько ценного? Это предстоит выяснить.
Глава пятая Вечер, который многое изменил
Рабочий день в агентстве "Глория" уже завершился, но Турецкий не спешил домой. Он был увлечен новыми данными по делу Легейдо, оценивал в совокупности части головоломки, сопоставлял их так и эдак, и только электронные часы на панели в правой нижней части экрана вынудили его вернуться к действительности. В самом деле, засиделся он. Пора. Ирка, должно быть, уже икру мечет… Вспомнить бы, что она говорила насчет ресторана – и, главное, что он ей пообещал… Александр Борисович встал из-за стола – и как раз в это время запиликал его мобильник. Дисплей бесстрастно высвечивал, что звонит Ольга Легейдо. Неужели? Красавица блондинка хочет сознаться в убийстве мужа? Или вспомнила новые детали, которые помогут изобличить убийцу? Или… Последнего "или" Турецкий недодумал, потому что нажал на кнопку приема.
– Оля, здравствуйте!
Турецкий надеялся, что его голос прозвучал в меру сдержанно, без лишнего восторга. А вот голос Ольги звучал радостно. В нем пели скрипки и флейты, сразу воскрешающие в памяти целиком Ольгин облик. Ангелоподобный, но для ангела, пожалуй, чересчур по-женски соблазнительный.
– Здравствуйте, Саша. Простите, что отвлекаю вас в вечернее время.
– Ну что вы, время детское! Я еще в агентстве, работы полно, – добавил Турецкий неизвестно зачем, тем более что минуту назад он именно и собирался покинуть рабочее место.
– Значит, мне повезло. – Короткий мелодичный смешок. – Саша, я прозрела досрочно!
– Все-таки съездили за линзами?
– Вы меня на это подвигли. Я бы еще дня два тянула с визитом к офтальмологу. А после разговора с вами неловко стало, что я – слепая курица…
– Вот уж на курицу вы совсем непохожи. – Скорее, на райскую птицу, собирался прибавить Александр Борисович, но подавился комплиментом, так как снова призвал себя к сдержанности. Однако комплимент, по-видимому, обладал такой всепроникающей силой, что просочился в телефон и каким-то неизвестным науке способом проник в маленькое Ольгино ухо, зарозовевшее от близости трубки. По крайней мере, тон Ольги сделался еще более раскованным, с явственными нотками кокетства:
– А давайте сравним! В смысле – не составите мне компанию? У меня наконец-то аппетит появился, я еду в ресторан "Фазан". Там замечательно готовят птицу…
– Отлично. Где это?
Ольга продиктовала Турецкому адрес ресторана. Это было не так далеко, но Турецкий не стал от себя скрывать, что ради Ольги понесся бы на другой конец Москвы. Мысль об Ирине как-то чрезвычайно быстро и незаметно перестала служить сдерживающим фактором.
"Она нужна мне как свидетельница, – уговаривал себя Саша, – а может, и как подозреваемая.
В конце концов, издалека разглядеть человека очень трудно – так или иначе, приходится подойти к нему как можно ближе. А Ольга к тому же буквально провоцирует близость. Чего она от меня добивается? Хочет путем действительной близости – или ее иллюзии – перетянуть частного сыщика на свою сторону? Значит, она все же виновна? В таком случае следует добиться ясности, а следовательно, продолжение контактов с Ольгой Легейдо необходимо. Что же касается законной супруги Ирины Генриховны…"
Законная супруга Ирина Генриховна немедленно оказалась рядом. Нет, это был не плод воображения и не продукт разгулявшегося чувства вины перед семьей – самая натуральная, неподдельная Ирина, что называется, во плоти вошла в офис агентства. Турецкий едва успел нажать кнопку мобильного, гарантирующую разрыв связи. "Стареешь, брат Сашка, утрачиваешь квалификацию бабника", – сказал он себе, стараясь не вспоминать о том, что в прежние годы, когда эта самая его квалификация цвела и распускалась пышным цветом, Ирине тоже частенько удавалось подловить мужа в моменты, когда доказательства его связей с другими женщинами не оставляли сомнения в том, что произошло. Не баба, а сыщик! Ее бы способности – да в область охраны правопорядка…
– Турецкий! – строго сказала Ирина Генриховна. Если она и почувствовала в офисном воздухе аромат супружеской измены, то доказательствами, во всяком случае, не располагала. И на том спасибо, госпожа удача! – Ты хоть позвонил в ресторан, столик заказал?
А, черт! Черт!! Че-о-орт!!! Все спуталось у Турецкого в голове с этими ресторанами… Нет, все-таки он стареет, и ничего не попишешь.
– Столик… – как можно более виновато выдавил из себя Александр Борисович, склонив голову. – Столик не заказал, прости, Ира. Я вот тебе звоню. – И в качестве доказательства помахал все еще зажатым в руке мобильником.
– Так-к, – подозрительно, точно следователь, произнесла Ирина. – Значит, мы никуда не идем, да?
Чтобы не встречаться глазами с бдительным взглядом жены, Турецкий сжал Ирину в объятиях.
– Ирка, ну прости! Ну эта работа гребаная опять… Позвонил на мобилу один из моих подозреваемых. Весь день встретиться со мной не мог – и вдруг "приезжайте"!
– Господи! – Все-таки Ирина Генриховна в первую очередь оставалась женой человека с опасной профессией. – А ты уверен, что с тобой ничего не случится? Кто он?
– Да один взяточник из экологической милиции. – Турецкий продолжал развивать тему таким образом, чтобы уменьшить возможность попасться на вранье. – Наглый молодой взяточник. Но трусливый очень. Убивать он меня не будет. И не надейся!
Заключительное подтрунивание хотя вряд ли приободрило Ирину, но, по крайней мере, перевело разговор на другие рельсы. Пусть лучше супруга Турецкого переживает из-за того, что он ушел на потенциально опасное задание, чем догадывается, что задание может быть совсем не опасным – и даже вполне приятным… Так, по крайней мере, считал Александр Борисович, и эта мудрость была для него одним из правил благополучной семейной жизни.
– Я надеюсь, что вы встречаетесь хотя бы в каком-нибудь безопасном людном месте? – озабоченно уточнила Ирина.
– Людей там сейчас, я думаю, – не протолкнешься. В кофейне в центре мы встречаемся…
"А все-таки я ее обманываю. Даже если между мной и Ольгой ничего не произойдет, я обманываю свою жену…"
Люди, знакомые с Александром Борисовичем Турецким, вряд ли усомнятся, что вышеприведенная мысль не заставила его почувствовать себя настолько виноватым, чтобы отказаться от назначенного рандеву в ресторане "Фазан". Он ощутил лишь колющую досаду, вызванную предположением, что между ним и Ольгой может так ничего и не произойти…