- Да как вам сказать? - глухо отозвалась Татьяна. - Важно, конечно, я и маму свою, и отца очень люблю и уважаю, и не хотела бы, чтобы эту новость они восприняли в штыки, но… - Она замялась и все тем же отрешенным голосом произнесла: - Но даже не это главное, пожалуй.
- А что?
Татьяна как-то исподволь покосилась на свою собеседницу, словно решая, стоит ли ей выкладываться до конца, потом, видимо, решила, что сказавши "А", надо говорить и "Б", и снова отпила крошечный глоток кофе.
- Видите ли, еще до Стаса я довольно долго встречалась с одним человеком, но…
- Но он оказался далеко не тем, каким себя преподносил, и как раз в этот момент ты встретила Стаса.
Глаза Татьяны округлились и она удивленно уставилась на Ирину Генриховну.
- А вы… вы откуда знаете?
- Просто предположила, - мягко улыбнувшись, развела руками Ирина Генриховна. - Стандартная и, в общем-то, довольно банальная ситуация, с которой далеко не каждому удается справиться самостоятельно.
- Да, конечно, - чуть подумав, согласилась с ней Татьяна и угрюмо добавила: - Стандартная, да только я, дуреха, не смогла в ней разобраться.
- Зачем же так себя обижать? - посочувствовала ей Ирина Генриховна. - Уже одно то, что вы вовремя разобрались в том человеке, говорит о многом.
- Если бы вовремя… - вздохнула Таня. - Дурой была, набитой дурой, и у нас с ним слишком все далеко зашло.
- Что, не желал отпускать вас?
- Хуже, - вздохнула Таня. - Он стал буквально преследовать меня, когда я сказала ему, что знать его больше не хочу, и… и вообще полюбила другого человека.
Вспоминая эти, неприятные для нее моменты, Таня оживилась, ее глаза сухо заблестели.
- А он уже знал, что вы встречаетесь со Стасом?
- Да, знал. Хотя поначалу только предполагать мог, что у меня появился друг.
Она так и сказала - "друг", и это давно забытое слово более всего поразило Ирину Генриховну.
- И… и что этот ваш мужчина?
- Да, в общем-то, ничего, - видимо, вновь возвращаясь в недавнее прошлое, потускневшим голосом отозвалась Татьяна: - Он позвонил мне примерно с месяц назад, сказал, что знает, на кого я его променяла, обозвал идиоткой, и сказал, что я, мол, еще пожалею сотни раз, что сделала подобный выбор.
- Он что, выследил вас? Таня пожала плечами.
- Сам он, конечно, до подобного не опустится, возраст не тот, однако он довольно богатый человек, и у него есть возможность нанять людей, чтобы они отследили и меня, и Стаса.
- Бизнесмен, банкир, политик?
- Коммерсант. Причем, довольно удачливый в своих делах.
"Все подлецы и сволочи удачливы в своих делах", - почему-то подумала Ирина Генриховна, однако вслух спросила:
- Ты сказала, что возраст не тот. Ему что, уже за тридцать?
- Тридцать шесть.
"М-да, - хмыкнула Ирина Генриховна, - бывает и такое. Жил-поживал, капитал наживал, а потом вдруг захотелось чего-то большого и чистого".
- И естественно, женат?
Таня кивнула и как-то очень тихо произнесла:
- Да, но я об этом слишком поздно узнала. А когда узнала…
- И заверил тебя, что немедленно разведется.
Этим вопросом Ирина Генриховна, видимо, затронула что-то очень глубинное в душе Татьяны, и на ее лице застыла непроницаемая маска замкнутости. Мол, к чему все эти вопросы и расспросы, тем более что это не касается исчезновения Стаса. Однако чувствовалось, что ей просто необходимо выговориться перед кем-то более старшим и опытным в подобных делах, с матерью, видимо, контакта не было никакого, и она даже попыталась усмехнуться язвительно, сбрасывая с себя маску замкнутости.
- Заверял. Говорил, что разведется и уже жить без меня не может, но…
И она снова застыла в своей непроницаемости, уже на новом витке перемалывая в душе то, что ей даже вспоминать было тошно.
Ирина Генриховна исподволь посматривала на девушку. Сейчас бы самое время извинится перед ней за то, что полезла в ее душу, допить кофе да закончить на этом разговор, но она почему-то не могла сделать этого. В ней также колыхнулось что-то давно забытое личное, вспомнилось, как она, очертя голову, прижалась грудью к Турецкому, хотя на тот момент он не был ни знатен, ни богат…
"Господи милостивый, да неужто все это ушло в прошлое и уже никогда не вернется?"
Это она подумала про себя, а вслух спросила, стараясь оставаться предельно ненавязчивой:
- Ты не любила его?
Отрицательный кивок, собачье-тоскливое выражение глаз и угрюмо-понурое:
- Я же говорю вам, дурой была. У меня до него даже не было никого по-настоящему, а тут… Рестораны и дорогие подарки, крутая иномарка и водила-охранник, который предупредительно распахивает дверцу перед тобой…
- Короче говоря, - хмыкнула Ирина Генрихов-на, - вскружил девушке голову?
- Да, - уже более мягко улыбнулась Татьяна. - На фоне моих сокурсников Артур казался мне просто сказочным королем и рыцарем без страха и упрека.
- Особенно поначалу, - сочувственно и в то же время понимающе кивнула Ирина Генриховна. - А потом, когда узнала его получше…
- Что, у вас тоже было такое? - оживилась Татьяна.
- Было, - подтвердила Ирина Генриховна. - Пока не встретила настоящего короля.
- Это… это как понимать? - уставилась на нее Татьяна.
- Ну, не в прямом смысле, конечно, - улыбнулась Ирина Генриховна, - а человека, который лично для меня стал королем.
- И?…
- Родила ему дочь и никогда в жизни не пожалела, хотя за те годы, что прожили вместе, было столько всякого разного, что порой даже чуть ли не до развода дела доходили.
Ирина Генриховна замолчала, невольно подумав о том, с чего бы это она переключила разговор на себя, любимую, и как-то очень уж по-женски подвела черту:
- Вот так-то, девочка. А то, что ты своего Артура послала, так это же просто прекрасно. Как говаривал когда-то великий русский драматург господин Островский, не в деньгах счастье. Хотя, должна тебе признаться…
И засмеялись обе.
Вернувшись в "Глорию", Ирина Генриховна застала там Голованова, который играл с Бородатым Максом в шахматы, и вкратце пересказала свой разговор с девушкой Стаса, которую после кафе подвезла до метро. Замолчала, прислушиваясь к молчаливой реакции двух сорокалетних мужиков, и требовательно произнесла:
- Ну?
- Гну! - не очень-то по-джентельменски отозвался Голованов. - Информации как не было, так и нет.
- Однако, не скажи, - возразил ему компьютерный бог, у которого выиграть в шахматы было просто невозможно, и он порой даже фору давал - слона, коня, а иной раз и ферзя. - То, что рассказала эта девчонка…
- Ты имеешь ввиду этого богатенького козла, который запал на молоденькую капустку, то бишь на свежачка?
- Ну! - подтвердил Макс, по привычке запуская свою пятерню в бороду.
- И хочешь сказать, что этот самый Чижевский, осознав, что ему уже не вернуть по-хорошему эту молоденькую ягодку, и в то же время не в силах перенести свое поражение…
- Ну! - вновь буркнул Макс и, качнув бородой, подтвердил мысль Голованова.
- Исключено! - безапелляционно произнес Голованов, ставя на версии бородатого Макса жирную точку.
- Но почему? - искренне возмутился тот.
- Да потому, - попытался втолковать ему Голованов, - что этот самый господин Чижевский не такой уж дурак, чтобы идти на мокруху ради какой-то…
Он вовремя остановился, покосившись на Ирину Генриховну, однако не утерпел и все-таки закончил свою мысль:
- Пусть даже очень умненькой, красивой и молоденькой.
Замолчал было, рассматривая свои ногти, и негромко добавил:
- Если этот самый Чижевский действительно такой крутой… да ты хоть догадываешься, сколько он может прикупить на свое бабло таких вот красивых, умненьких да молоденьких, вместо того, чтобы завязываться на мокрухе?
И вновь словно точку поставил, на этот раз окончательно:
- Вот так-то вот! И нечего на этой разработке время терять. Пустышка!
- Не скажи, - возразил ему Макс, уже более серьезно теребя пятерней свою несчастную бороду. - Если он действительно запал на эту девчонку…
- Ты, видимо, меня плохо слушал, - перебил его Голованов. - Я ведь сказал, что не такой уж дурак этот господин Чижевский, чтобы идти на мокруху. А он, как мне представляется, действительно не дурак, если смог добиться определенных высот. И он должен был загодя просчитать, что милиция сразу же начнет отрабатывать версию убийства, как только станет ясно и понятно, что Стаса Крупенина уже нет в живых. И как только сыщики выйдут на эту самую Татьяну…
- А если он уже не мог справиться со своими чувствами? - негромко, как бы сама для себя, произнесла Ирина Генриховна, припоминая рассказ Савельевой. - И когда эта самая ревность подперла его так, что уже и дышать было больно?…
- Ну, а я о чем говорю? - поддакнул Макс.
- Чушь, чушь и еще раз - полная чушь! - все также безапелляционно заявил Голованов. - Все эти сопли - для изнеженных бабенок да невостребованных сопляков, которые любят копаться в своей душонке. А тут, судя по всему, многоопытный зверюга, и ему все эти ваши шкалики-моргалики…
Он замолчал и махнул рукой. Мол, чего с вами говорить, ежели вы не можете понять элементарной логики мужиков дела, мужиков-завоевателей.
- Однако, не скажите, - употребив любимое словечко бородатого Макса, возразила ему Ирина Генриховна. - Ревность, причем совершенно дикая ревность, настигает не только изнеженных бабенок да невостребованных, как вы изволили выразиться, сопляков. И криминалистическая практика доказывает, что самые жестокие убийства из-за ревности случались именно с сильными, как могло бы показаться на первый взгляд, мужиками.
Она замолчала было и ее лицо исказила неприятная, язвительная ухмылка.
- Они же самцы! Они вообразили себя этакими всесильными самцами-поработителями, которым можно и доступно буквально все. Все! А тут вдруг такой облом. Девятнадцатилетняя девчонка, которую он затащил в постель на загородной даче, и неотесанный студентишко, пусть даже и спортсмен. И это… это, я вам скажу… от подобного облома можно и с катушек сойти, и весь мир возненавидеть. И тогда уже никакие тормоза не помогут.
Голованов только вздохнул: "Да уж". Мол, вы при своем мнении, а я остаюсь при своем. Однако надо было что-то говорить, и он произнес с ноткой вызова в голосе:
- Ну и что вы предлагаете?
Ирина Генриховна невольно усмехнулась. Ох уж эта мужская независимость, взлелеянная на самонадеянности!
- Ну, если вы пока что не можете предложить ничего более дельного, то придется, видимо, принять предложенную Максом версию, что уже само по себе предполагает тщательную отработку сводки происшествий по Москве и области.
- С упором на день исчезновения этого парня? - уточнил дотошный Макс.
- Разумеется. Думаю, есть смысл поискать его среди неопознанных трупов. - Она повернулась к явно скучающему Голованову, лицо которого отображало мировую скорбь. - Всеволод Михайлович, вы же аналитик! Ничего не хотите добавить?
- Хочу, - хмыкнул Голованов, по-своему расценив незамысловато язвительную женскую лесть. "Аналитик, мать твою…". - Хочу. И, в первую очередь, хотел бы знать, отчего бы это Стас Крупенин уехал в тот вечер не на своей иномарке, которую приобрел вовсе не для того, чтобы она ржавела под окнами дома, а на общественном транспорте? Это раз. Теперь второе. Куда он все-таки мог направить свои стопы, что даже отказался в этот вечер от свидания со своей девушкой? И третье.
Он задумался на минуту, словно еще не до конца в его сознании сформировался мучивший его вопрос, и негромко произнес:
- Может быть, вы и правы в чем-то, оба. Любовь и ревность - дело хлесткое, причем не только в сопливом возрасте. Здесь такие закидоны могут случатся, что ни кому мало не покажется. Но…
Ирина Генриховна бросила на Голованова пронзительный взгляд. "Любовь и ревность… и не только в сопливом возрасте…". Что… что он хотел этим сказать?
- Короче говоря, вы упускаете из вида еще один рисковый фактор, - продолжал, между тем, Голованов. - И этот фактор - его спортивная деятельность.
При этих словах бородатый Макс уклончиво пожал плечами, видимо уже машинально запустив свою пятерню в бороду, однако реакция Ирины Генрихов-ны оказалась несколько иной.
- Но причем здесь спорт? - Насколько я знаю…
- Ирэн, дорогая, - наконец-то, подал голос и Макс, - может наш Севка действительно в чем-то прав? Тем более, что рукопашный бой это не шашки и даже не прыжки в длину с разбега, это…
- Да о чем вы говорите? - уже искренне возмутилась Ирина Генриховна. - Парень был влюблен в спорт, а вы… как…
- Как два упертых маразматика, - засмеялся Голованов.
- Да! Как два упертых маразматика бормочете бог знает что!
- Это рукопашный бой, Ирэн, - со спокойной назидательностью в голосе произнес Макс, прекратив теребить свою бороду. - И уже одно это может предполагать многое.
- Но ведь Голованов сам слышал, как мать Кру-пенина сказала, что…
- Она могла и не знать, чем в свободное от учебы время занимается ее любимый сын.
Голованов сделал ударение на слове "чем".
Какое-то время Ирина Генриховна молчала, откровенно не понимая, с чего бы вдруг довольно опытные мужики уперлись лбами, как два барана, в хобби пропавшего парня, но понимая, что они оба будут стоять на своем, вынуждена была согласиться с ними.
- Хорошо, пусть будет по-вашему, - произнесла она. - Однако в таком случае хотелось бы услышать ваши предложения. Причем не абстрактные, а более конкретные.
"Девушку", что называется, понесло, и Голованов едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Хрюкнул в свою измочаленную бороду и Макс, прощавший "Ирэн" все ее женские заскоки только потому, что она была женой Турецкого.
- Надо бы более конкретно пощупать тот клуб, на который работает Крупенин.
- Работал, - поправил Голованова Макс.
- Не хотелось бы раньше времени об этом думать, - вздохнул Голованов, - но… Но возможно ты и прав, Борода.
- Но ведь это же - чушь! Полная чушь! - уже не могла сдержать своих эмоций Ирина Генриховна. - Причем здесь этот клуб? Искать надо совершенно в иной плоскости!
- И все-таки это надо сделать.
В голосе Голованова послышались металлические нотки, которые не могла не услышать Ирина Ген-риховна.
- Ну что ж, - развела она руками. - Коли вы оба настаиваете на этом, тогда вам и карты в руки. Щупайте. Как дед Щукарь своих курочек щупал. Однако в первую очередь надо отработать морги Москвы и области. И вы уж сами решайте, кто чем заниматься будет.
М-да, "девушку" явно несло. То ли "начальственная" шлея под хвост попала, то ли сказывались семейные неурядицы. Впрочем второе, пожалуй, было ближе к истине. Начиная понимать, что она в чем-то перегнула палку в отношениях с тем же Плетневым, и в то же время осуждая Турецкого, что он повелся на это, она вдруг поймала себя на том, что ей уже далеко не тридцать, давно давно прошло очарование "важняком Генеральной прокуратуры России", и теперь ей, возможно, нужен именно такой муж, как Антон Плетнев - мужественный, без внутренней рефлексии, спокойный, уравновешенный мужик, и тут же обругала себя за подобную мысль.
Не очень-то спокойно чувствовал себя и Плетнев, не понимая, с чего бы вдруг на него взъелся Турецкий. В какой-то мере даже мелькнула мысль бросить все к чертовой матери и перейти на работу в службу безопасности какого-нибудь банка или мощной коммерческой структуры - хоть денег будут больше платить, однако тут же отбросил эту мысль. Уход из "Глории" - это разрыв связей с тем же Турецким и Ириной, а именно этого он и не мог допустить. Да и не время сейчас думать об этом, надо было вживаться в тело Шумиловской фирмы, которую разъедал какой-то внутренний метастаз.
От всех тих мыслей, которые терзали его ночами, еще с самого утра начала болеть голова, и он, проглотив две таблетки анальгина, прошел на КПП, где его встретил пожилой охранник, сметавший крошки со стола.
- Рад приветствовать начальство! - гаркнул он, улыбаясь всеми вставными зубами сразу. - Чем могу служить?
Плетнев невольно улыбнулся.
- Обедаем?
- Так, перекусил малость. Кстати, не желаете чайку? Свежезаваренного.
- Спасибо, - не смог отказаться Плетнев, почувствовав невольное расположение к охраннику. -
Чаек - это потом, а сейчас… Вы ведете учет машин, которые проходят через КПП?
- Само собой!
- В таком случае, список машин.
- В ночь с тридцатого на первое, - подсказал охранник, доставая из верхнего ящика стола довольно потрепанный "Журнал учета". Тут же раскрыл его на нужной странице, нацепил очки на нос.
- Вот они: четыре легковушки и одна грузовая.
- Что за легковушки?
- Начальство. А те, у кого зарплата послабже будет, те на стоянке паркуются. Да, вы наверное, свою тоже там оставили. перед главный корпусом.
Этот любитель свежезаваренного чая смотрел в корень, чего не мог не отметить Плетнев. "У кого зарплата послабже будет…" Это ж надо так точно сказать!
- А пассажиров как впускаете? Я имею ввиду тех, кто с начальством приехал.
- Ножками. Получают разовый пропуск, проходят через контроль, и уже на территории фирмы снова садятся в машину. Обратный ход точно такое же.
- А как с грузовыми машинами: - спросил Плетнев. - Ведь можно и в кузове зайцем проехать.
- Исключено! - вроде бы даже обиделся на подобное подозрение охранник. - При разгрузке грузовых свет врубаем и каждый сантиметр осматриваем; мышь не проскочит.
- Мышь, это хорошо, - похвалил Плетнев. - А кто в ночь ограбления здесь дежурил?
- Болтаев. Кстати, он сегодня утром заступил на дежурство, и если вы.
- Пойдем познакомишь.
Болтаев оказался довольно крепким мужиком лет пятидесяти, со слегка раскосыми глазами, которые не очень-то добро зыркнули в сторону своего коллеги, когда он подвел Плетнева к воротам пропускного пункта, у которых скучал Болтаев.
"Такой чаем свежезаваренным не угостит", - отчего-то подумал Плетнев, с высоты своего роста разглядывая охранника.
- Болтаев?
- Да. А чего?
- Плетнев. Служба безопасности. И запомни: вопросы здесь буду задавать только я. Врубился, надеюсь. Вот и ладненько. А теперь слушай сюда. В ночь с тридцатого на первое… "Газель" пятьдесят-четырнадцать… Кто принимал?
- А что такое? - дернулся Болтаев. - Все нормально было. Как обычно, ночная разгрузка. Генератор да еще пара ящиков с деталями.
- Я спрашиваю, кто еще с тобой принимал?
- Ну, этот… Козлов Игорь и Паша… Фамилию не помню.
- Кто-нибудь из посторонних подходил к машине?
- Посторонних?… Нет, не было, - пожал плечами Болтаев. - Впрочем, если только Модест. Так он каждую ночь на разгрузку приходит, с водилой языками почесать.
- Модест?!
- Ну да, Модест. Он вроде бы как корешит с тем водилой, ну-у с тем, который на "Газели".
- Да, я понимаю, - кивнул Плетнев, мысленно переключаясь на охранника, который в ночь с тридцатого на первое должен был находиться на посту охраны в лабораторном корпусе, однако вместо этого.