Голованов со Щербаком сообразили, что депутат вряд ли имел к происшедшему непосредственное отношение, если только он не был заодно и шефом Орлова, решившим таким изощренным способом проучить зарвавшихся игроков, искусив чемоданчиком с деньгами. Немного из области фантастики, где-то из Альфы Центавра, но ведь и не такие дикие версии проверяли. Хотя, скорей всего, у депутата - свои проблемы и его теперь ожидают собственные неприятности с законом.
Володя Яковлев слыл человеком исключительной честности, и стоило надеяться, что дело он не замнет.
Голованов подошел к помощнику депутата:
- Петр Викторович, что вы вообще знаете о своем кредиторе?
- Об Орлове? Голованов усмехнулся, сообразив, что у такого
человека, как Комаров, кредиторов вполне могло быть несколько.
- Да.
- Ну… Он - своеобразный человек. Молодой парень… Но честно говоря, я его побаиваюсь.
- Он вам угрожал?
- Нет, но знаете, есть люди, которые внушают физический страх.
- А ваш депутат, значит, не из таких? Комаров промолчал.
- Так что же примечательного вы заметили в Орлове?
Комаров задумался:
- Например… он всегда носит с собой серебряную зажигалку "зиппо", говорит, что однажды она остановила пулю.
Голованов с Яковлевым посмотрели друг на друга скептически. Вполне вероятно, что Орлов вешал лапшу впечатлительному игроку.
- Между прочим, Орлов прав, - встрял Щербак, - например, машина, в которой ездит папа римский, сделана целиком из серебряных зажигалок "зиппо".
- Все эти суеверия гроша ломаного не стоят, - отрезал Яковлев.
- Ну не знаю, не знаю, - покачал головой помощник депутата. - Разбитое зеркало из века в век считалось скверной приметой. И черная кошка. И…
- Знаете, я думаю, вы совершенно правы, - неожиданно поменял свое мнение Яковлев, глядя ему в переносицу. - Я вот разбил зеркало на днях, а теперь вот сижу, с вами разговариваю. А жизнь проходит, между прочим.
Комаров поежился.
Когда Турецкий прочитал отчет Голованова и Щербака, он понял всю комбинацию.
Димон был охотник. Он выискивал жертву не столько за карточным столом, сколько среди потенциальных должников - проигравшихся игроков, которым срочно нужны были крупные суммы под любые проценты. Знал ли об этом Веснин? Весьма сомнительно. Их объединял покер. Может быть, что-то еще… Это оставалось неясным. В любом случае Димон был мертв, его убрали, как только Турецкий приблизился к нему. Это свидетельствует о том, что кто-то не просто следит за его, Турецкого, действиями, но и отлично понимает их смысл. Что ж, рано или поздно схватка станет открытой.
Жара в городе была по-прежнему нестерпимой. Вечером они с Ольгой уехали за город, на речку. Прихватили с собой копченую курицу и пару бутылок вина. Лежали на пляже, передавая бутылку из рук в руки, и ничего не делали.
Турецкий повозил рукой:
- Песочек тут чудо как хорош.
- Прямо кварцевый, - подтвердила Ольга. - Нравится?
Турецкий улыбнулся, вспомнив, что как раз кварцевым песочком очищается его любимый "Русский Размер". И заметил, что Ольга тоже улыбается.
- А о чем ты думаешь?
- Если бы у меня были деньги, я бы купила себе несколько тонн такого песочка… вместе с каким-нибудь островом в придачу. Островком… Смотри. Луна плывет по небосклону, большая, круглая и непостижимая, в окружении других планет.
- А люди на земле испытывают страшные муки, и пытаются отыскать причину, и мучаются опять, и, не находя объяснения, выдумывают всякую чепуху.
- Почему же чепуху? Может быть, луна всерьез влияет на нашу жизнь.
- Ну да, маньяки сразу по улицам бегают.
- Необязательно. Знаешь, как в экваториальных водах люди подвержены влиянию луны? Одного молодого матросика нашли лежащим на палубе, с перекошенным судорогой ртом и с застывшим взглядом, устремленным к полной луне. Другой лежал с запрокинутой головой, парализованный на одну сторону - именно этой стороной он был обращен к небу. Несколько месяцев прошло, прежде чем они к нормальной жизни возвратились. Вот так. А вообще дикие народы совершают в честь луны жертвоприношения, чтоб ее умилостивить. Американские индейцы во время лунных затмений предаются трауру. Они считают, что их добрый друг заблудился, выбегают из хижин, поют песни и кричат, чтобы привлечь внимание луны и помочь ей найти правильный путь… Красивая луна. Такую и Васильковский не нарисует.
- Считаешь, ваш Васильковский хороший художник?
- На мой вкус - ничего. Только ведь он портретист в основном.
Турецкий вспомнил картину Васильковского в своем номере. Портрет Гагарина. Картина Турецкому сразу не понравилась. Но только сейчас он понял почему. Она на редкость, совершенно, абсолютно не подходила под интерьер, в котором все остальное было органично. Что бы это значило?
Васильковский был художником и скульптором. И еще Васильковский был местной знаменитостью.
Турецкий прежде про него не слышал и сунулся в Интернет - ссылок оказалось немного. Большинство из них указывало, что Васильковский - портретист. И все, никаких выставок на Западе, никакой скандальной известности. В городе, однако, о нем были высокого мнения. О, Васильковский, закатывали глаза все, у кого Турецкий о нем спрашивал, Васильковский - это маг!
Турецкий навел справки, изучил всю возможную информацию. И понял, что был слеп. Он нашел телефон мастерской Васильковского в городском справочнике, созвонился, представился и сказал, что, возможно, купил бы пару-тройку работ, дабы украсить интерьер издательского дома. Или заказал бы новые. Например, пару своих собственных портретов, выполненных в разной манере. Как это - в разной, удивился Васильковский. Вам виднее, вы же художник. В результате этой творческой дискуссии Васильковский пригласил заехать.
Художник жил в старинном здании, бывшем особняке графа Шувалова - с обширными внутренними помещениями, которые, находись они в центральной, респектабельной части города, давно бы приспособили под аренду офисов - может, когда-то так и будет, но пока что тут были склады - неизвестно чьи, неизвестно с чем. В крыле, где была квартира и мастерская Васильковского, шла винтовая лестница. На узкой двери прикреплен листок бумаги, на котором карандашом выведено: "Звонить". Турецкий пожал плечами - звонок и так был на самом виду. Он позвонил, и дверь открыл невысокий человек в синем рабочем халате - сам Васильковский.
- Руки не подаю, - предупредил он, - краска!
Турецкий сразу же понял, что уже видел его в городе, точнее, в ресторане при гостинице, Васильков-ский пил водку крошечными дозами и закусывал черной икрой. В общем, Турецким ни тогда, ни теперь не владело чувство, что перед ним - маг.
Кроме небольшой квартиры с подсобными помещениями Васильковский занимал еще две просторные кладовые: нижняя использовалась им для пластики, а верхняя - для живописи. Пол был выложен кирпичами в форме сот, стены, выкрашенные желтой краской, подпирали дубовые балки. По потолку тянулись почерневшие от времени ребра дубовых перекрытий. Должно быть, здесь хорошо работалось: в этих древних стенах, хранивших атмосферу прошлого, будто остановилось время.
Сначала Турецкий вместе с хозяином внизу рассматривали старые эскизы, потом поднялись наверх. Среди огромного числа стоявших там картин Турецкому запомнились портреты губернатора, мэра и руководителя УВД области, выполненные в кубической манере. Турецкий сказал, что не против их купить.
- Почему? - спросил художник. - Что вам показалось интересным?
- Если в них долго всматриваться, они начинают играть красными и желтыми тонами.
- Так их же тут нет, - заметил Васильковский.
- В том-то и дело.
- Ну вы даете! - обрадовался художник. - Хотите выпить?
Турецкий не без сожаления покачал головой и согласился на минеральную воду.
- Знаете предание о "Тайной вечере" Леонардо? - сказал Васильковский протягивая ему стакан с водой и наливая себе коньяк. - Художник не мог ее кончить из-за портрета Иуды. Однажды на рынке он встретил человека, чье лицо выражало точно то самое, что он так долго искал. Он привел его к себе в мастерскую, посадил на стул, поскорее приступил к работе, но, взглянув на нового натурщика, увидел, что тот плачет. "Когда я сидел здесь прежде, - объяснил он, - вы писали с меня Иисуса".
Турецкий с удовольствием расхохотался.
В общем, все было ясно. Ушлый ремесленник (может, и неплохой и вполне даже мастеровитый, кто его знает) штампует портреты сильных мира сего, потом организует выставки, на которых эти портреты раскупают местные бизнесмены и все те, кто от упомянутого начальства не на шутку зависит. Схема известная. Что ж, каждый зарабатывает, как может.
Глядя на портрет губернатора, они поболтали о живописной технике. Турецкий, не владея вопросом, нес совершенную ахинею, говорил первое, что придет в голову, и с удивлением отмечал, что это находит понимание и живейший отклик у художника. Потом Турецкий сообразил, что Васильковский просто слушает только самого себя, видимо, это был настоящий художник.
- Чему вы улыбаетесь? - спросил вдруг настоящий художник.
Турецкий улыбнулся, когда увидел, какой коньяк пьет Васильковский - "Ахтамар". Улыбнулся, потому что вспомнил, как когда-то, отдыхая в одном южном городе, он подружился с хозяином местной шашлычной, у которого среди прочего ассортимента был отличный "Ахтамар". В России-то его, настоящего, в то время было не достать. Турецкий действительно отдыхал, вел непривычно здоровый образ жизни, не пил, так что только наблюдал, как хозяин потчует своих клиентов чудодейственным напитком изо дня в день. Изучил, казалось бы, эту процедуру вдоль и поперек. Уж так шпионил, тоньше не бывает. Знал наизусть, из какого ящика коньяк получше, из какого похуже. Когда отдых подошел к концу, Турецкий решил, что не век ему монахом жить, вытащил последние деньги и купил целый ящик этого самого коньяка - с собой, в Москву. Пригодится ведь. Сам выбирал каждую бутылку. А в последний день, познакомившись с хорошенькой женщиной, захотел ее угостить, не удержался и решил тоже выпить. Но в бутылке оказался чай! Разгневанный Турецкий побежал разбираться к шашлычнику: как же ты посмел так обмануть?! Реакция хозяина заведения была примечательной - он очень обиделся: "Это вы меня обманули, - сказал шашлычник. - Сказали, пить будете в Москве, а сами вон что?!" Правда, повозмущался, но все же заменил чай на коньяк…
- Чему я улыбаюсь? - переспросил Александр Борисович. - Нашему президенту.
Васильковский аккуратно допил коньяк. Потом опустил драпировку, закрывавшую портреты перед тем, как он показывал их Турецкому, и лишь потом позволил себе немного выкатить глаза.
- Вот так переход!
- Никакой это не переход, - возразил Турецкий, отметив про себя его выдержку. - Власть разлита в воздухе, как пары вашего чудесного алкоголя. Она может и не думать о нас, но мы-то о ней ни на секунду не забываем.
Васильковский выкатил глаза еще больше.
- Действительно? Не наоборот?
- А то! Но на самом деле я слукавил. Я думал не о президенте…
- Вот видите! - Васильковский погрозил Турецкому пальцем в пятнах краски. И налил себе еще выпить.
- Не о президенте, а о его ежегодном Послании Федеральному собранию.
- Вот те раз, - заскучал художник.
- Да-да, - подтвердил "издатель". - Суть речи президента в том, что сегодня - низкий уровень доверия граждан к отдельным институтам власти и крупному бизнесу. И понятно почему. С переменами начала девяностых были связаны большие надежды миллионов людей, так? Однако ни власть, ни бизнес не оправдали этих надежд. Более того, некоторые представители этих сообществ, пренебрегая нормами закона и нравственности, перешли к беспрецедентному в истории нашей страны личному обогащению за счет большинства граждан. Так сказал президент, - уточнил Турецкий. - Конец цитаты.
- Это действительно цитата?
- Почти. Но смысл точен. И он прав на девяносто процентов. Никто не верит ни власти, ни представителям бизнеса… На девяносто процентов.
- А десять вы куда отводите?
- Творческим людям. Вот как раз нам с вами.
- Но вы-то, скорее, принадлежите к бизнесменам.
Турецкий почесал затылок и не согласился.
- Это видимость. Издательский бизнес - предприятие, как правило, заведомо убыточное.
- Зачем же оно вам надо?
- Мне нравится проводить время таким образом. Встречаться с самыми неожиданными людьми. В самых неожиданных местах.
- Очень неожиданное место - мастерская художника, - съязвил Васильковский.
- Более чем. Васильковский сел за стол, положил перед собой
лист бумаги, взял в руку карандаш.
- Давайте вернемся к делу. Какой портрет вы хотите?
- Вашей дочери.
- Что вы сказали?
- Портрет вашей дочери. Ксении Васильковс-кой. Или правильней Весниной?
Васильковский отложил карандаш и спросил задрожавшим голосом:
- Кто вы?
- Не надо волноваться. Вы не сделали ничего дурного. Если не считать, что написали кучу картин. А ваша дочь - тем более. У вас есть ее портрет? Впрочем, бог с ним. Скажите лучше, где она сейчас?
Через четверть часа Турецкий вышел на улицу, вытирая лоб. Проклятая работа, каким только дерьмом не приходится заниматься. Верно Славка говорил…
Да, Ксения Васильковская была замужем за майором Весниным, и у них был восьмилетний сын Павлик. Десять дней назад Ксения уехала в Израиль по гостевой визе. У Васильковских там были родственники, и ничего удивительного в этом художник не нашел. Если не считать того, что в Израиле фактически шла война.
Тут было два варианта: либо Веснин сам успел ее спрятать, либо это насильственным образом сделал его противник - генерал Тяжлов. Если Ксения и Павлик в руках у Тяжлова, то их отвезли, как положено в таких случаях на явочную квартиру и держат там, во вполне комфортных условиях, но взаперти. Следят, чтобы у семьи не было никакого контакта с главой семьи. А Тяжлов ведет вполне уместный в такой ситуации торг: "Майор, отдай нам свой чертов доклад, тогда мы в целости и сохранности вернем тебе жену и сына!" Возможно, он уже добился от Веснина сотрудничества и сейчас сливает Меркулову абсолютный мусор.
Интересно, однако, было вот что. Кто повесил в номере Турецкого картину Васильковского? Это была несомненная подсказка. Турецкий аккуратно переговорил с портье, с двумя менеджерами, но внятного ответа не добился. С разной степенью уверенности служащие гостиницы утверждали, что картина висела в люксе уже не меньше года. Это не могло быть правдой…
Турецкий позвонил Пушкину и сказал, что он больше не нужен, может улетать в Москву…
Турецкий быстро собрался, отдал ключ портье и вышел на улицу. Когда такси доставило Александра Борисовича в аэропорт, там его ждал сюрприз. Кругом была пустота. Ни пассажиров, ни служащих, ни стюардесс. Он с изумлением понял, что абсолютно одинок в этом огромном здании из стекла и металла, одинок как в склепе. Он машинально поставил дорожную сумку на багажную тележку и пошел по этой залитой светом пустыне, толкая тележку перед собой. Нужно было срочно выбираться из города. Но как? Машину он уже сдал в прокат, в кармане лежал билет на самолет… Он, по крайней мере, хотел найти хоть кого-то, чтобы навести справки. Турецкий посмотрел на тележку. Впрочем, стоило ли так заботиться о своем барахле? В обезлюдевших вокзалах воры не водятся. Пустынность и тишина аэропорта начинают внушать серьезную тревогу - если тревога вообще может быть легкой. Можно ли, в самом деле, предположить, что, кроме него, в этом дворце, воздвигнутом для приема людских толп, нет ни единой живой души?!
Нелетная погода? Ничего подобного. Забастовка? Не исключено. Если допустить, что персонал внезапно прекратил работу и вылеты самолетов отменены, то где же тогда пассажиры, которых, как и его, неожиданная забастовка захватила врасплох? Куда все девались - бастующие и не бастующие, менты и многочисленные службы безопасности, персонал всех закусочных, лавочек, киосков и касс? Да можно ли хоть на минуту представить себе, чтобы весь колоссальный механизм аэропорта неожиданно замер и погрузился в беспробудную спячку?!
Тревогу усиливала и своеобразная архитектура сооружения. Будучи круглым, аэровокзал не имел ни начала, ни конца, и внутри его, в самом центре, - пустое пространство, тоже круглое. В этой кругообразной пустоте поднимались на верхний ярус стеклянные туннели, полы которых представляли собой движущиеся дорожки…
Но пассажиров не было.
Обойдя это пустое пространство на его нижнем уровне, Турецкий вместе с тележкой вступил на эскалатор, чтобы подняться на верхний этаж… Возникло неприятное чувство, будто он едет, но остается на месте. В то же время он услышал какой-то нарастающий шум, не то легкий топот, не то эхо нескольких переплетающихся голосов… Ага, значит, люди все-таки есть, они не могут не быть!
- Саша! Александр Борисович! Он повернулся.
Внизу стояла Ольга Вязьмикина. Она протягивала к нему обе руки.
"Откуда она знает, как меня зовут? - подумал Турецкий без особого, впрочем, удивления. - Вот ведь ушлая журналисточка…"
- Петр Петрович…
Он вдруг увидел лицо горничной. Как же это может быть… что за искривление пространства… Он лежит на постели?… у себя в номере?… Так это всего лишь сон. Турецкий помотал головой. Сел.
- Вы хорошо себя чувствуете? - В голосе горничной проскользнула тревога.
Видимо, у него было странное выражение лица.
- Что со мной сделается, - проскрипел "Петр Петрович".
- Не стоит спать в одежде, - заметила горничная. - А я вот принесла вам костюм из чистки.
Турецкий молча встал и пошел в душ.
Голова никуда не годилась. От дурных снов и нескончаемых мыслей ощущение было ужасное. Только воля и упрямое желание действовать заставили его подняться.
Турецкий вздохнул - вода уже успела немного остыть; он не мог, сидя в ванне, повернуть кран ни рукой, ни ногой. С другой стороны, он не мог ни вытащить ногой затычку, чтобы выпустить воду и тем самым заставить себя вылезти, ни, набравшись решимости, выйти из воды, как подобает мужчине. Турецкому нередко говорили, что у него сильный характер. Ему казалось, эти люди судят о нем превратно: посмотрели бы они на него хотя бы сейчас, в остывающей ванне! Мысли его вернулись к последнему письму Веснина…
В дверь номера кто-то постучал. Ему не хотелось никого видеть, и он решил было не откликаться, однако стук повторился.
- Кто там? - сердито спросил Турецкий.
- Господин Долгих, вам письмо.
- Тогда войдите. И подождите немного.
Оказалось, принесли приглашение на политические дебаты и последующий ужин. Это было действо для избранных, которое тем не менее должны были показывать в прямом эфире. Там собирался весь городской бомонд.