"Хватит прикидываться, будто он тебе чужой", - с раздражением сказала себе Марина. Какой бы независимой особой она себя ни воображала, как бы ни отстранялась от него, а все-таки, что ни говори, муж и жена - одна сатана, одним миром мазаны, из одного теста слеплены… Из одного материала сделаны. Если Шаров - резиновый Будда, то она - резиновая… резиновая Зина. Заучивала она в детстве такое стихотвореньице. "Резиновую Зину купили в магазине, резиновую Зину в корзине принесли…" Да, точь-в-точь о ней. Это ее приобрели в супермаркете, на ярмарке тщеславия, где люди продаются за материальные блага, это ее положили в потребительскую корзину, через решетку которой она так долго созерцала мир… Что там дальше? Пара строк забылась… та-та-та, та-та-та-та… а дальше безжалостное: "…упала из корзины, испачкалась в грязи". Боже, в какой густой грязи она испачкалась!
Но разве Шаров в этом виноват? Разве без него ей было бы легче? Без него ей было бы невыносимо! И в молодости, и… теперь… И если в молодости трехкомнатная квартира и профессорская зарплата играли ведущую роль, то теперь госпожа Криворучко и сама хорошо обеспечена. И только теперь она вдруг поняла, что ценит Шарова не за материальные ценности, которые он ей давно уже не в состоянии предоставить в прежнем объеме. Она ценит его надежность… его преданность ей… его мужественность, которая не измеряется уровнем гормонов и количеством активных сперматозоидов…
К тому времени, когда Шаров включил автомобильные фары, призрачно высвечивавшие перед ними дорогу, Марина осознала, что любит своего мужа. При других обстоятельствах это событие стало бы прелюдией к счастью. Теперь оно превратилось в ночной кошмар.
Потому что это все осложняло.
Александрбургская область, поселок Нижний Забой,
7 апреля 2006 года, 14.40.
Галина Романова - Елизавета Самойлова
Зная обаяние Галочки Романовой, которая умела слушать так, что люди охотно выкладывали ей любые сведения, ее направили на место проживания предполагаемого убийцы, Петра Самойлова, - в поселок Нижний Забой. Надо полагать, первоначально название поселка указывало на связь местных обитателей с горнодобывающей промышленностью, однако теперь оно неожиданно зазвучало по-другому, и даже Галя Романова, поклонница поэзии Серебряного века, не могла не констатировать мысленно, что живущие здесь люди решили, грубо говоря, на все забить. В результате их действий, а скорее бездействия, поселок представлял собой воистину некий нижний, подземный мир - обратный, вывернутый по отношению к тому, где обретаются и александрбуржцы, и тем более благополучные москвичи. Обшарпанные бетонные коробки домов с выпирающей там и сям железной арматурой. Продырявленные фанерные стенды, с которых дожди и ветра начала нового тысячелетия не смогли до конца стереть красного жирного обращения "Товарищ!". Неясного назначения деревянные серые постройки, которые медленно, но неотвратимо превращались в дровяной хлам. Продуктовый ларек с единственным крошечным окошечком, напоминающим не то леток улья, не то амбразуру дзота, - судя по обилию решеток на нем, самое охраняемое здание в поселке, содержащее ценный скарб. А валяющиеся в окружности ларька пустые бутылки из-под алкогольных напитков показывают, что именно представляется посельчанам наивысшей ценностью. Поклонница поэзии Серебряного века, Галя вспоминала здесь строчки не Мандельштама и не Ахматовой. Настырно лез ей в голову Гребенщиков: "На улицах пьяный бардак, на улицах полный привет. А на нем узда из огня, на нем венец изо льда. Он мог бы спалить этот город, но города, в сущности, нет…" Поселка Нижний Забой, в сущности, не было - и странно было осознавать, что попадающиеся на улицах личности, в каждом из которых, даже в детях, проступало нечто заброшенно-неотмирное, все еще живы.
Тем не менее, как и в большом мире, здесь жили. И здесь умирали, переходя из одного мира в другой, возможно, во многом схожий с Нижним Забоем, так что местным покойникам не приходилось тратить загробное время на то, чтобы привыкнуть к новым условиям обитания…
- А чего, - медленно, чуть-чуть заторможенно повествовала почтовая приемщица Елизавета Самойлова, - я так и думала, что Родьке и Егору недолго осталось. Мужик, он ведь как начал пить по-черному, так и готов. Мой-то Петя не шибко пил, когда мы с ним расписывались, ну я и подумала, что у нас заладится. А он потом не то чтобы по-черному, но вкрепкую заливал. У нас заработать тут негде: либо получай гроши, либо едь на заработки. Я так думаю, если б заработок основательный в поселке был, меньше бы мужики бухали. Я так думаю, мужик должен себя высоко ценить. Чтоб к нему было уважение, потому что - мужик же! А если мужика никто не ценит, то он с того и пьет…
В голосе супруги Петра Самойлова звучало эпическое спокойствие, как у народной сказительницы, повествующей о небывалых событиях и героях. Елизавету Самойлову как будто давно перестало волновать и то, что ее муж попал в тюрьму за избиение и вымогательство, и то, что ее брат и шурин погибли в пьяной драке, и то, что трое ее сыновей (младшему одиннадцать лет, старшему пятнадцать), кажется, готовы повторить их неблагополучный, но, похоже, предначертанный всем мужчинам Нижнего Забоя жизненный маршрут. Глядя на выбивающиеся из-под застиранного, белого с черным узором, платка волосы Елизаветы, то ли от природы очень светлые, то ли рано поседевшие (среди нижних слоев общества старость не тождественна возрасту), Галя Романова пессимистически размышляла о том, что не могла же молодая Лиза с самого начала желать себе такой судьбы. Наверное, она по-своему любила мужа. Наверное, пыталась бороться с его пьянством. Наверное, причитала в минуты отчаяния: "Господи, за что мне это?" А теперь все в ней перегорело, и, возможно, она отчасти рада тому, что муж в тюрьме: по крайней мере, и далеко от нее, и - известно, где он находится. Скорее, Самойловой придется горевать, когда Петр, отсидев свой срок, вернется…
- У вашего мужа в последнее время перед тем, как он попал в тюрьму, появлялись большие деньги? - выпытывала Галя. - Может быть, он намекал, что вскоре материальное положение семьи улучшится?
Ей с самого начала казалась неестественной ситуация, которую заставляло предполагать признание Самойлова. Ну, как вообразить? Крепко пьющий житель Нижнего Забоя получает от московского бизнесмена заказ на убийство… Уже в этом заключается определенная несообразность: богач предпочел бы послать на такое дело профессионального киллера или доверенное лицо, а не алкоголика, который сам не знает, что ему в следующую минуту в голову взбредет. Ну, допустим, сделка состоялась, и Самойлов с родственниками выполнил условия договора. Но тогда где же деньги, которые он якобы получил от Баканина? И зачем было ему, располагая колоссальной, по нижнезабойским меркам, суммой, вымогать деньги у проезжего человека? Алкоголики - люди непредсказуемые, но не до такой же степени!
- Никаких денег мы не видели, - Елизавета Самойлова печально покачала головой, на которой белый платок выглядел, точно медицинская повязка, прикрывающая рану. - Сколько там Петя и работал в последнее время? От случая к случаю, как чего подвернется. Отовсюду его выгоняли, даже у нас, в поселке. А вы говорите - деньги! Если б не бедность, разве б он на такое пошел? Петя - он ведь не злой…
- Может быть, ваши родственники, Егор Самойлов и Родион Машкин, незадолго до смерти разбогатели?
Недоуменный взгляд ответил на вопрос лучше прямого отрицания.
- А у их семей после их смерти никаких денег не появилось?
- Чего-то не пойму, о чем вы толкуете?
- Елизавета Павловна, ваш муж в тюрьме утверждает, что еще до того случая, из-за которого он попал в тюрьму, он вместе с братом и Родионом Машкиным убил по заказу одного бизнесмена троих человек. Если это так, должны остаться…
Галя не успела договорить. Эпическое спокойствие вмиг слетело с Елизаветы, и она взметнулась с ветхого стула, точно молния:
- Петя? Да что вы такое говорите! Да как у вас язык повернулся? Чтоб Петя кого-то убил? Да еще заказ брал? Не было этого! Побить мог, но чтоб убить…
- Елизавета Павловна, - мягко остановила Самойлову Галя, - я тоже в это не верю. Но так утверждает ваш муж. Он сам так заявил следствию.
Елизавета снова рухнула на стул, заставив его заскрипеть.
- Все равно не было такого, - менее воинственно, но все так же настойчиво буркнула она. - Не могло. Что я, Петю не знаю? Не скрыл бы он от меня такого секрета. И в поселке проведали бы - шила в мешке не утаишь… Заставили его. Как пить дать, заставили поклеп на себя возвести. Слыхала я, в тюрьме и не такое бывает.
Самойлова завсхлипывала. Стянула с головы платок и принялась утирать им слезы. Слежавшиеся белые волосы, рассеченные прямым пробором, который своей шириной и розовостью напоминал лысину, внушали жалость и - отчасти - брезгливую жуть.
- Вы вот Петю не знаете, - превозмогая всхлипывания, говорила Елизавета, - а судите. А он, может, и не такой. Не корыстный. Чего заработал, тратил сразу, не копил. Гульнуть мог, это да. В семью, бывало, ничего, а все на люди… Вот двоюродному племяннику своему, Митьке, в октябре свадьба у него была, перед тем как Петю арестовали… Так он, верите или не верите, сервиз ему дорогущий на свадьбу купил! А мы все в это время последний хрен без соли доедали. "Стыдно мне, - говорит, - Лиза. Что я, как нищий, без подарка явлюсь?" Вот такой у меня Петенька. А вы говорите, деньги…
- Свадьба была в октябре? - уцепилась за эту внезапно всплывшую подробность Галя. - А какого числа?
- Да откуда ж я помню? Это вы самого Митьку спросите. А если и он не вспомнит, посмотрите свидетельство о браке. А что, для Пети это важно?
- Посмотрим, - неопределенно пообещала капитан Романова.
Галя наведалась и к двоюродному племяннику Митьке, и к Машкиным, и навестила семью покойного Егора Самойлова, и опросила других нижнезабойцев, и в итоге, покидая это малопривлекательное место, имела право гордиться собой: ей удалось установить факт, который вдребезги разбивал признание Петра Самойлова. Приходилось выбирать между двумя возможностями: припереть лжеца этим фактом к стенке немедленно по возвращении из поселка Нижний Забой - или приберечь это удовольствие для Александра Борисовича. Скорее, Галя предпочла бы второй вариант. Ведь Турецкий уже позвонил, чтобы его спустя сутки ждали в Александрбурге…
Москва, 9 апреля 2006 года, 15.10.
Леонид Ефимов - Мирослав Вишневский
Наружное наблюдение за Леонидом Ефимовым принесло свои результаты в считанные дни. Леонид Ефимов оказался весьма деятельным человеком: помимо основной работы, связанной с фирмой "Уральский инструмент", он, по-видимому, имел разнообразные интересы. Одно направление интересов связывало его с юридической конторой, которую он посетил за короткое время не менее трех раз. Второе, очевидно, влекло его к изучению чужих стран, так как однажды Ефимов посетил упомянутую юридическую контору в обществе высокого брюнета. Брюнет проживал в гостинице "Варшава" и, как выяснили агенты, являлся гражданином Польши и носил типично польскую фамилию Вишневский. Очевидно, Ефимов с Вишневским были большими друзьями, хотя, видя их вместе, так нельзя было бы подумать. Однако, не проявляя особенной приязни на людях, вдали от публики они вели интенсивные телефонные переговоры. Не прослушать которые было бы досадным упущением…
В кабинете генпрокурора Кудрявцева собрались несколько человек: Кудрявцев собственной персоной, а кроме него - Меркулов, Турецкий и Грязнов. Все они готовы были слушать записанные тайным путем доверительные переговоры Леонида Ефимова с паном Вишневским.
Сквозь далекий разрядный фон неизбежных шумовых помех отчетливо вырисовывались два голоса. Один - без акцента - очевидно, принадлежал Ефимову, другой - с некоторыми пришепетывающими дефектами произношения - соответственно Вишневскому. Вопреки особенностям прононса, по-русски поляк изъяснялся бойко, проявляя юмор и употребляя жаргонизмы, чем обнаруживал немалую практику.
"- Ну как, птичка по-прежнему в клетке? - спрашивал он.
- За Уральским хребтом, как договаривались, - рапортовал Ефимов, причем в его голосе появлялись приниженные нотки, словно у подчиненного, разговаривающего со строгим начальником.
- Не упорхнет?
- Не вырвется. Киллер дал признательные показания и на очной ставке изобличил нашего голубчика. Баканина скоро "закроют". Обижаешь, Мирик, все тип-топ, как договорено!
- Но ведь адвокатишка подпортил музыку "прокурорскому бизнесу"? Почему пропустили?
- Не смогли предотвратить! Кто же знал, что он в Александрбург потащится… Но ему там ничего не дали сделать! Там же все наши люди, на самом высоком уровне: Барышников, Михеев… Капитаны Савин и Боровец его так отсандалили, что в травмопункт попал.
- Это плохо.
- Почему?
- Потому, что неразумно. Побои его только обозлили. А насчет того, что ничего не успел сделать, ты врешь как сивый мерин. Мало того что адвокат помешал "прокурорскому бизнесу" собрать доказательную базу, так он еще и обработал Баканина и Мускаева настрочить жалобы в прокуратуру. Вдруг нагрянет проверка из Москвы?"
На другом конце телефонной связи Ефимов подавленно замолчал, очевидно подыскивая оправдания.
"- Бить больше никого не надо, - по-отечески ласково посоветовал Вишневский. - А вот ликвидировать, думаю, кой-кого придется. Даже если Баканин и Мускаев попадут в лагерь, при условии прокурорской проверки они могут стать опасными обвинителями тех, кто их заказал… Ну, ты подумай, как это устроить. В условиях тюремного заключения, думаю, несложно.
- Но я…
- Думай, Леня, думай. Не забывай, цена вопроса слишком высока. Для меня - шесть тысяч долларов. А для тебя еще выше. Я прав?
- Прав, Мирик, - убитым голосом ответил Ефимов. - Ты, как всегда, прав.
- А как с твоей пассией?
- Марина? Ты же знаешь, Марина в деле. Она сообщница, все делим пополам.
- Она будет вести себя тихо?
- Она в этом заинтересована".
Они не попрощались. Связь прервалась без предупреждения.
- Что такое "закроют"? - первым нарушил тишину Кудрявцев.
- Отправят в лагерь, - охотно перевел с блатного языка на общедоступный Слава Грязнов. - А там кирдык нашим подзащитным сделают… ой, извините…
На Славину лингвистическую вольность никто внимания не обратил: ситуация становилась критической.
- Мы видим, Саша, - обратился Меркулов к Турецкому, - все, что ты мог сделать в Москве, ты уже сделал. Срочно вылетай на Урал и прими необходимые меры. В первую очередь освободи из-под стражи Баканина с Мускаевым, а во-вторых, займись "прокурорским бизнесом". Пора коррупционеров и взяточников во главе с областным прокурором Нефедовым самих взять под стражу. У вас возражений нет? - спросил он генпрокурора.
Против задержания Нефедова и других Кудрявцев не возражал: в его ушах зазвучали слова президента о борьбе с взяточниками и коррупционерами в прокурорской и милицейской среде… И в этой связи Меркулов добавил, что немедленно свяжется с руководством Федеральной службы безопасности, чтобы не дали указание областному управлению оказывать помощь группе из Генпрокуратуры, поскольку к ГУВД никакого доверия у него нет.
Москва, 9 апреля 2006 года, 13.18.
Мирослав Вишневский
Он возник буквально из ниоткуда - так возникают на сцене черти в классических операх. Но если относительно оперных чертей достоверно известно, что их поднимают незаметно для зрителя через открытый люк, то с гражданином Польши Вишневским дело обстояло сложнее…
"Мирик", - представился Вишневский Леониду при первой встрече, протягивая длинную загорелую влажноватую длань. "Марек?" - переспросил Леонид при пожатии длани, так как ему показалось, что он услышал одно из немногих знакомых ему польских имен. Оказалось - нет, именно Мирик. Мирослав. Вот странно, Леонид всегда полагал, что это имя не польское, а чешское… Двоящийся западный славянин, Мирослав Вишневский обладал типичной средиземноморской внешностью и больше всего смахивал на итальянца; конкретнее даже, на какого-нибудь певца сладкой до отвращения итальянской эстрады, по которой сходила с ума в восьмидесятых годах неискушенная советская публика. Жирноватые черные волосы, кольцами спадающие на лоб и затылок, темно-карие глаза с поволокой, оттопыренная нижняя губа, выраженная одутловатость, которая по утрам и вечерам приближала форму лица Мирика к грушевидной. Если трех национальных красок - польской, чешской и итальянской - для характеристики пана Вишневского все еще недостаточно, добавим четвертую. Американскую. Генеральный представитель фирмы "Профиль", специализирующейся на производстве комплектующих для авиационной промышленности США, надо думать, имеет на это право.
Когда Ефимов услышал от Мирика Вишневского (в исключительно приватной беседе, с предъявлением всех необходимых документов) об американской фирме "Профиль", он понял, что пора действовать. Другой такой возможности может в дальнейшем и не представится. Тогда он совсем не думал об оперных чертях. А также о других чертях, которые встречаются не только в аду среди вонючего серного пламени, но которые ходят рядом с нами по земле и на коих всегда есть шанс нарваться…
Ефимов и Зарубин тогда сделали попытку поговорить с Валентином Баканиным. Закинули удочку: мол, "Зевс" нынче в самом зените, пора подумать о том, как выжать все возможные выгоды из этого положения. Но Баканин проявил досадную тупость:
- Какие это выгоды? Нам надо производство развивать, на пользу себе и стране. А что вы еще предлагаете сделать с "Зевсом"?
Услышав первые же деловые предложения относительно того, что неплохо бы "Зевс", на пике успеха, продать другой, зарубежной фирме - и на него уже находятся покупатели! - Баканин не стал даже выяснять, сколько миллионов долларов предлагают за его детище. На сей раз он даже не дергал себя за нос. Он просто налился свирепой свекольной багровостью и заорал:
- Парни, а вы понимаете, кому выгодно нас купить? Нет, вы подумайте своими деревянными башками: кому выгодно купить предприятие, работающее на российскую оборону? Вы же потом локти кусать будете, когда наши стратегические разработки попадут к НАТО! Дошло?
Еще как дошло! В смысле, до Баканина - очень хорошо все всегда доходило. Недаром в институте был записным отличником. Вот и в данном случае он, не видя Мирика Вишневского, мог с математической точностью просчитать, кому выгодно… Польская "Лодзь", возглавляемая Вишневским, в самом деле является дочерней фирмой концерна "Профиль". Но Баканину об этом знать не обязательно. Теперь - даже вредно.