"Все перемены лишь к худшему", – думал Уолкер. Когда ты вдруг обнаруживаешь себя верхом на лошади в преддверии бури в глуши, поневоле начинаешь мыслить прописными истинами, и первый раз ему пришло в голову, что он один из "скверных ребят". Он не думал плохо о себе до того момента, пока там, на ранчо, Бараклоу не остался в доме с обреченным на гибель помощником констебля. Он, Уолкер, знал о готовящемся убийстве и даже пальцем не пошевелил: вот тогда-то все и рухнуло. До тех пор даже то, в чем он принимал участие, казалось, имело к нему отношение лишь постольку-поскольку – приготовления, налет, бегство, – словно он киноактер и смотрит фильм, в котором сам снимался, где все события выдуманы сценаристом. Но теперь сознание реальности происходящего причиняло боль. Они и впрямь "скверные ребята", а "скверных ребят" в конце концов всегда убивают "славные ребята". И он убедил себя, что в этих промозглых горах ему предстоит погибнуть.
Если уж пришли мысли о собственной смерти, трудно перестать думать о ней. Уолкер живо представлял себя где-нибудь на голых камнях, истекающего кровью.
Ветер стих. Они миновали голый склон и углубились в сосновый лес. Высокие деревья заслоняли свет, зато ветер почти не ощущался, лошадь прижала уши и хрустела копытами по опавшим сосновым иглам. По спине Уолкера бежали мурашки. В сером холодном сумраке слышалось лишь звяканье уздечек и скрип седел.
В этих горах казалось, что цивилизация осталась где-то за тысячу миль и лет. Громады гор вставали впереди, а вокруг были лишь лес, валуны да осыпи. Они взобрались на гребень и сделали краткую остановку, пока майор доставал топографическую карту, сверял ориентиры, поглядывая то на нее, то на окружающую местность. Холодало, изо ртов лошадей валил пар. Воздух стал словно бы гуще, и горные пики уже не вырисовывались так четко на фоне неба. Прежней оставалась только тишина.
Майор сверился по карманному компасу, убрал его и карту и окинул всех взглядом. Восемь лошадей, пять мужчин и одна женщина. За ночь щетина на щеках майора заметно отросла.
Бараклоу покончил с очередной ментоловой сигаретой и тщательно загасил окурок.
Эдди Барт поднял вверх свое толстое, воскового цвета лицо, словно для молитвы; он пристально вглядывался в небо.
Хэнратти уставился бессмысленным взглядом на деревья слева: он не хотел встречаться ни с кем глазами, боясь того, что сможет в них прочитать.
– Капитан, нужна веревка, – отрывисто приказал майор.
Уолкер спешился, держа лошадь под уздцы, и начал рыться в мешках. Он забыл, куда запихнул веревку, и на поиски ушло некоторое время.
– Продень линь в удила, – распорядился майор.
– Всем лошадям?
– Да.
– Но зачем?
– Очень скоро ты не сможешь видеть лошадь впереди себя, капитан.
Уолкер быстро взглянул на небо – его почти сплошь заволокло.
– Сейчас я прочту вам небольшую лекцию по выживанию, – обратился ко всем майор. – Прошу внимания. Вы уже почти сутки на ногах и устали. Это очень плохо. Заснуть в такую погоду – равносильно самоубийству. Вдумайтесь в эти слова и запомните их. Если почувствуете, что начинаете засыпать, или ощутите, как немеют ноги, слезайте с лошади и идите пешком. Топайте ногами, чтобы восстановить кровообращение. Рекомендую вам покрепче привязать уздечку к запястью мертвым узлом, чтобы не упустить лошадь, если случится споткнуться и упасть. Те, кому не доводилось бывать в горах, возможно, мне не поверят, но помяните мое слово, если сегодня в полдень вы сумеете разглядеть свою руку прямо перед глазами, это еще хорошо. Просто крепче держитесь на лошади и полностью доверьтесь ей. Я буду прокладывать дорогу и привяжусь веревкой к луке седла, так что, случись мне сорваться со скалы, вы меня не лишитесь.
– Если мы будем брести вслепую, – возразил Уолкер, – то как ты узнаешь, куда идти. – Он продевал веревку через удила лошади миссис Лэнсфорд и поймал печальный взгляд женщины, прежде чем она успела отвести глаза.
– У меня есть компас, – ответил майор.
– Пусть это тебя не тревожит, – вмешался Эдди Барт. – Майор еще ни разу не заблудился.
Уолкер вручил свободный конец веревки майору, который продел ее через удила своей лошади и дважды обмотал вокруг луки седла; осталось около дюжины футов, и он смотал большую часть веревки в кольца и повесил на луку седла, а самый конец продел в ременные петли на брюках и завязал узлом. Это была нейлоновая бельевая веревка толщиной в три и девять десятых дюйма, способная, вероятно, выдержать тяжесть в сто фунтов, а то и больше.
Уолкер, однако, не спешил возвращаться к своей лошади, а произнес как можно спокойнее:
– Я был бы не прочь узнать, какие все-таки у нас планы, майор?
– Майор же пообещал спасти твою шкуру, что, мало? – окрысился Барт.
– Никто и не сомневается, но все-таки? – Уолкер упорно не сводил глаз с лица майора.
– Ты вправе это знать. – Харгит поднял брови, призывая общее внимание. – Мы будем двигаться, пока сможем, и еще немного потом. Судя по карте, вон на том пике есть лесничество и пожарная вышка. Мне бы хотелось добраться до нее, но, если это окажется невозможным, мы просто соорудим убежище и в нем переждем непогоду. Во всяком случае, преследователи нас не настигнут – им буря тоже не подарок. Если это обычные захолустные копы, то среди них вряд ли найдется хоть один, кто знает, как разжечь костер в буран, и, возможно, они просто замерзнут. Но даже если и нет, им придется хорошенько потрудиться, чтобы остаться в живых, так что какое-то время этим ребятам будет не до нас.
Уолкер скривился, изображая улыбку.
– Сразу же, как только буря стихнет, – продолжал майор, – мы спустимся с другой стороны хребта. Буран заметет наши следы, и, даже если погода позволит возобновить поиски с воздуха, нас не смогут заметить, пока мы будем держаться под прикрытием деревьев. Попав в Юту, мы сможем выбирать из четырех или пяти дорог. Там на дорогах выставлены посты. Мы нападем на один из них, захватим патрульные машины и отправимся в какой-нибудь из тамошних городишек. У нас будет масса возможностей отправить самим себе по почте деньги в небольших бандеролях, после чего мы разделимся и каждый по отдельности станет изыскивать способы добраться до Рино. Полиция будет охотиться на пятерых с поклажей общим весом в несколько сотен фунтов – на столько в среднем тянет наша добыча, – а путешествуя поврозь и налегке, мы запросто проскочим проверки, если таковые случатся. Уясните раз и навсегда: лучший метод скрыться – ничем не отличаться от прочих. Если что, устроимся поработать на ранчо механиками, мойщиками посуды в кафе... к тому времени, как мы доберемся до Юты, у нас видок будет достаточно потрепанный, чтобы сойти за работяг. Но сначала надо туда попасть. Стив, не сочти за труд – свяжи руки леди и ее саму привяжи к лошади. В путь!
* * *
Уолкер чувствовал, как немеют уши, нос, руки и ноги. Ветер срывал шапку с его головы, и ему пришлось привязать ее обрывком веревки. В лицо летели снежные хлопья и слепящая изморозь – Уолкер хлопал руками, одетыми в перчатки, чтобы согреть их.
Буран уже заявлял о себе: слышно было, как ветер раскачивает верхушки сосен. Снег пока шел не очень густо, зато налетающие вихри несли с собой мелкую ледяную крошку, забивавшуюся в глаза и рот. Уолкер дрожал от холода мелкой дрожью и ежился, чтобы хоть немного согреться.
Барт и вьючные лошади следовали за ним, впереди ехала миссис Лэнсфорд, затем Бараклоу, Хэнратти – и возглавлял процессию майор. Уолкер с трудом различал его покачивающийся серый силуэт.
Порядок следования определил Харгит, и понятно, чего он при этом добивался. Благодаря такому расположению Хэнратти оказался между майором и Бараклоу, заложница – между Бараклоу и Уолкером, а сам Уолкер – между Бартом и опять же Бараклоу. Обо всех не внушающих доверия позаботились – Уолкер оказался позади женщины, вверенной его попечению, о чем и сообщил ему майор ровным голосом: "Все, что случится с ней, случится и с тобой. Держи это в голове. Если она попытается сбежать, доставь ее обратно. Если не сумеешь, незачем утруждать себя, возвращаясь без нее, просто забудь о причитающейся тебе доле".
Бараклоу скрутил ей запястья проволокой с помощью пассатижей. Не настолько туго, чтобы проволока врезалась в кожу, но так, что нельзя было высвободиться. Нейлоновая веревка от удил лошади Уолкера проходила через проволоку на запястьях миссис Лэнсфорд к уздечке ее скакуна. Она могла спрыгнуть на землю и идти, но освободиться от веревки ей бы никак не удалось.
Ветер дул слева, и лошадь все время хотела свернуть – Уолкеру постоянно приходилось натягивать поводья. Шерсть лошади имела странную окраску, которую ему приходилось видеть всего несколько раз: намокнув, белые шерстинки приобретали бледно-голубой цвет – странная особенность пигмента. Голубоватый окрас проступал крапинками, как капли чернил на белом фоне, – иногда таких белых лошадей называют чалыми.
Уолкер потер уши и замотал шарфом лицо: холодный ветер, попадая в рот, отдавался ноющей болью в дырявом зубе.
Сколько прошло времени – трудно было сказать. Солнце не показывалось, все вокруг тонуло в серой хмари. Ориентировались они по компасу, который был у майора. Уолкер щурил глаза – их слепил леденящий ветер. Лошади упорно брели вверх по пологому склону, казавшемуся бесконечным, петляя время от времени, – Уолкер догадывался об этом лишь потому, что ветер начинал дуть с другой стороны. Майор, видимо, вел счет: столько-то шагов направо, столько-то – налево, пытаясь таким образом держать направление. Но теперь на голом склоне ветер хлестал с дикой яростью, и Уолкер мечтал лишь о том, чтобы спрятаться где-нибудь от этого шквала.
Стремительный порыв ветра едва не сдул его с лошади, Уолкер отчаянно вцепился в седло, а когда выпрямился, смог разглядеть лишь хвост гнедой лошади миссис Лэнсфорд в четырех или пяти футах впереди себя. Клубящийся снежный вихрь окутал Уолкера; он не видел теперь даже земли под ногами и припал к холке лошади в бесполезной попытке укрыться от ударов ледяной плети. Он не мог бы сказать – поднимаются они или спускаются. Уолкер вцепился в седло, закрыл глаза и втянул голову в плечи.
* * *
Он сонно поморгал и рывком заставил себя сесть прямо. Ничего хорошего не выйдет, если заснешь. "Ничего хорошего", – это еще мягко сказано. Ноги затекли, и ему с трудом удалось сжать коленями седло. Уолкер проверил узел, которым привязал поводья к правому запястью, перекинул правую ногу через седло и соскользнул на землю. Он чуть не упал, но все же удержался, вцепившись в седло, и выпрямился. Нащупывая повод, он добрался до удил, нашел нейлоновую веревку, ухватился за нее и побрел вперед.
Уолкер шел с закрытыми глазами, ибо не было смысла пытаться что-либо разглядеть. Нос и легкие горели от ледяного воздуха. Ворох одежды, казалось, не помогал: ветер задувал в рукава куртки и под манжетами и воротом рубашки пробирался внутрь, леденил шею и спину.
Ноги нестерпимо болели, когда он начал топать ими о землю. Это давалось нелегко: приходилось сперва убедиться, что он сумеет устоять на одной ноге, а затем уже поднимать другую и топать, а потом – наоборот. Словно бы заново учишься ходить: стоишь, задрав ногу, и думаешь – а как же шагнуть? Впрочем, и вся кавалькада плелась с черепашьей скоростью, если вообще не стояла на месте: только так майор мог находить верный путь, подальше от деревьев, где они рисковали выколоть глаза, и от опасных расселин.
Местность, казалось, изменилась – Уолкер ощущал под ногами уклон, но не мог сказать – в какую сторону идет спуск, пока он не почувствовал, что ветер как будто стал тише. Они, должно быть, спускались вниз или, по крайней мере, что-то обходили. Уолкер продолжал брести за лошадью миссис Лэнсфорд, пока в его затуманенном мозгу не возникла мысль, что если он подойдет слишком быстро, то конь может лягнуть его в живот.
Он держал поводья, намотав их на перчатку, и со всей силой бил рукой об руку, чтобы согреться.
Тут Уолкер споткнулся обо что-то и начал падать. Лошадь издала невнятное ржание, сразу же унесенное ветром, поводья рванули руку; он попытался подняться, стал на одну ногу и вновь повалился вперед, увлекаемый поводьями. Ужас охватил Уолкера: остальные не видят и не слышат его и пойдут дальше, а он будет волочиться по земле, пока не замерзнет до смерти. Ноги подкашивались, но наконец ему удалось кое-как подняться и, шатаясь, сделать несколько шагов вперед; Уолкер нащупал седло, уцепился за луку и позволил лошади тащить себя некоторое время, жадно вдыхая ледяной воздух и приходя в себя после охватившей его паники.
Ветер бушевал и выл, молотя его, словно кулаками. Уолкер подобрался к лошадиной голове, крепко держась за поводья, поскольку понимал, что, если он еще раз упадет, ему уже не подняться.
Сапоги скользили: пушистый рыхлый снег на слое опавших сосновых игл не давал опоры ногам. Гул ветра громом отдавался в ушах. Уолкер узнал сейчас, каково приходится слепым. В руки и ноги словно втыкались сотни игл. Уши нестерпимо болели; он потратил немало времени, неуклюже обвязываясь шарфом: продевая его под шапку, пряча подбородок, запихивая концы в куртку и заматывая горло.
* * *
Это было безумие. У любого животного хватило бы ума найти убежище и спрятаться в нем от такого бурана.
Он потерял всякое представление о времени, чувствуя лишь полное отупение и смертельную усталость. Тут уклон под ногами вновь изменился, уже в пятый раз, и ветер чуть не сбил Уолкера с ног. В ушах шумело, Уолкер заткнул рот платком и дышал через него, но ткань начинала леденеть. Одной рукой он прикрывал нос. Пальцев он уже не чувствовал.
Он почти уперся в круп гнедой лошади и остановился, ожидая, когда та двинется дальше, но этого не последовало. Кавалькада стояла на месте. Что-то не так. Майор – неужели он упал? Нет, только не Харгит – никакая сила не смогла бы сбить Харгита с ног!
Веревка вдруг дернулась. Уолкер повернулся, испуганный, сбитый с толку, но в дюйме от его уха прозвучал голос Бараклоу:
– Мы пришли. Иди по веревке. Там есть место для лошадей.
Бараклоу стал пробираться дальше вдоль веревки, отыскивая Барта.
Гнедая пошла вперед, Уолкер взял свою лошадь под уздцы и на ощупь двинулся за ней. Вскоре пальцы его наткнулись на какое-то препятствие, он пошарил кругом и, найдя дверной проем, ввел свою лошадь внутрь, подальше от леденящего ветра.
* * *
Уолкер не слышал, как захлопнулась дверь, но рев ветра внезапно утих. Холодный воздух вокруг был неподвижен. Чей-то голос – несомненно майора, но больно уж хриплый – произнес:
– Всем стоять и не двигаться!
Через мгновение Уолкер услышал щелчок зажигалки Бараклоу и увидел, как она выплюнула язычок пламени, похожий на крохотный костерок.
Они стояли в каком-то помещении с земляным полом. Барт протянул руку к полкам, висевшим на стене, и достал длинную картонную коробку.
– Свечи.
Пламя перекочевало с зажигалки на полдюжины свечей, которые Бараклоу и Барт воткнули в перекрестья стропил.
– Взгляни – ты сможешь раскочегарить эту печку, Стив?
Это была старая пузатая печь на ножках, с черной каминной трубой, выведенной вверх по стене. За ней в углу высился штабель наколотых дров.
Уолкер схватился рукой за седло и повис на лошади.
* * *
– Следи за свечами. Еще не хватало нам спалить дом.
Барт, повинуясь приказу, отправился в обход. Миссис Лэнсфорд стояла, опустив голову и проводя пальцами по волосам, пыталась извлечь из них льдинки. Хэнратти и Бараклоу разожгли печку и уселись подле нее. Ветер бил в стены и завывал снаружи. Ледышки свисали с боков и бабок лошадей, шерсть их заиндевела, в хвостах застряли комья снега.
Все и вся начало оттаивать, запахло сыростью. Дыхание из лошадиных ноздрей больше уже не превращалось в пар. Уолкер стащил перчатки и протянул ладони к печке. Он следил, как майор пробрался между лошадей к подножию лестницы, поднимавшейся по боковой стене к люку в потолке. Это и было, наверное, лесничество, а лестница вела к наблюдательной вышке.
– Стив! – окликнул майор.
– Ладно. Я проверю, что там.
Бараклоу даже не снял пока верхней одежды. Он подошел, взобрался по лестнице и толкнул дверь люка. Порыв ветра тут же задул все свечи, но Бараклоу произнес умиротворяюще:
– Ладно, ладно. Сейчас закрою.
Ветер гулял по всему помещению, что могло означать одно – крышка люка откинута совсем. Затем ее вновь захлопнули, и Уолкер подумал, что Бараклоу пробрался в люк, но, к своему удивлению, услышал его голос:
– Забудь о вышке. Если лесники тут и бывают, они не поднимались по этой лестнице вот уже черт знает сколько времени.
– Тогда слезай, – отозвался майор.
Барт прошелся по комнате, зажигая свечи. Майор подошел к печке и начал стаскивать куртку.
– Снимайте обувь и ставьте к печке! Хэнратти, приготовь нам поесть. Мы можем не только подкрепиться, но и поспать. Сержант, тебе первым стоять на часах. Будьте все готовы по-быстрому собраться и уходить отсюда тотчас же, как только ветер стихнет!