Но Уолкер по-прежнему видел Карлу в каждой женщине, с которой спал, и не было никакого способа излечиться.
Он вернулся к работе в конце июня и летел на старом "Ди-Си-Би" в Портланд с грузом для бумажной фабрики, когда врезался в высоковольтные провода.
Тому не было никакого оправдания. Правда, моросил мелкий дождь, но он летел в первоклассный аэропорт точно по курсу и при видимости достаточной, чтобы обозревать землю с высоты семи или даже восьми тысяч футов. Машина была в исправности, а второй пилот сверялся с картой и ничем не отвлекал его внимания. Но голос девушки-диспетчера, ведущей посадку, напомнил Уолкеру голос Карлы, и он мысленно представил ее лицо, вместо того, чтобы следить за приближающейся землей. Второй пилот в это время возился с закрылками и шасси, и самолет, слишком быстро сбросив высоту, зацепил правым колесом высоковольтку. Машина описала дугу, врезалась в землю левым концом крыла и завертелась волчком на полосе. Шасси сломалось, винты – тоже, фюзеляж треснул по швам, левое крыло отломалось у самого основания – словом, самолет, пробороздив брюхом траву, развалился на полудюжину кусков.
Уолкер остался висеть на ремне в перевернутом сиденье, равнодушно слушая вой сирен "скорой помощи", визг шин и свист пены из огнетушителей, а затем команда спасателей взломала кабину и вытащила его и второго пилота наружу. В санитарной машине Уолкера осмотрели врачи, но ничего не нашли, кроме синяков и нескольких царапин. Второй пилот расшиб себе голову, ударившись о штурвал, и целых двенадцать часов был на грани жизни и смерти, а Уолкер все это время сидел в больнице; но парень пришел в себя, так что хотя бы убийцей Уолкер мог себя не считать.
Но из-за обрыва проводов без электричества остались две фабрики, четыреста жилых домов и торговый центр. Весь город был взбудоражен, страховая компания пришла в ярость, и, когда правительство лишило Уолкера лицензии пилота, руководство "Ор-Колл" не замедлило вышвырнуть его на улицу. Они согласились списать угробленный самолет в счет вложенного Уолкером пая, и хотя остались при этом в накладе, готовы были понести убытки, лишь бы избавиться от своего бывшего партнера раз и навсегда.
Уолкер оказался на улице даже без жестяной миски, чтобы собирать в нее милостыню. У него не было ни денег, ни лицензии; в любом случае, после такой аварии он не смог бы получить работу ни в одной компании, имеющей отношение к авиации. Его не брали даже кассиром в аэропорт.
У летчиков есть некая своя гордость. Они не хотели видеть Уолкера, ибо он самим своим присутствием невольно напоминал: такое может случиться с каждым из них. Авария стоила "Ор-Колл" половины ее контрактов, и пилоты не потерпели бы даже намека на то, что человек, подобный Уолкеру, может считаться членом их братства и пользоваться их снисходительностью: летчики подозрительны и не терпят халатности и беспечности в воздухе. Если бы это был несчастный случай, Уолкер мог бы рассчитывать на сочувствие и поддержку товарищей, ибо кто из пилотов не попадал в беду, – но если ты влип по собственному разгильдяйству и глупости, ты опозорил все братство. Уолкер мучился, но не винил этих людей, поскольку сам был одним из них.
И теперь в двадцать девять лет он потерял все.
Уолкер два месяца работал на бензоколонке в Таксоне и пропивал зарплату, когда его нашел майор.
– Ты, наверное, не помнишь меня. Я Харгит, Лео Харгит.
– Я тебя помню, майор.
Майор подкатил к бензоколонке в "линкольн-континенталь" четырехлетней давности. Солидная машина, под стать самому майору. Серые со стальным отливом волосы гладко зачесаны на пробор. Длиннокостное, шести футов высоты тело, стройное и тугое, – в отличной форме. Сейчас он был в штатском – в легком светло-сером костюме, явно сшитом на заказ. Когда Уолкер видел его последний раз в Гуи, майор носил форму "зеленых беретов".
У Харгита была ослепительная улыбка: зубы ровные и белые, как надгробия на военном кладбище. Он обладал тем особым обаянием, которое свойственно некоторым людям, привыкшим командовать другими.
Он выбрался из машины и обменялся рукопожатием с Уолкером. Майор не относился к числу тех, от чьего пожатия трещит ладонь, но хватка его была крепкой, хотя, здороваясь, он жал всегда вполсилы.
– Мне сказали, что тебе приходится туго, капитан?
– Зато нет проблем с выплатой подоходного налога.
– Тут найдется местечко, где можно поговорить?
Значит, Харгит искал его.
– До трех часов бензоколонка в моем распоряжении.
Майор глянул на часы и махнул рукой:
– Ну тогда времени хватит.
– Хочешь накачать бензину в свою тачку?
– С этим можно и обождать. – Харгит положил тяжелую руку на плечо Уолкера и повел его внутрь здания. Там стоял стул, стол с телефоном, аппарат для кредитных карточек и стенд с дорожными картами. Все остальное пространство занимали инструменты, старые аккумуляторы и канистры с маслом; пахло бензином и смазкой. Майор скинул с верстака часть барахла, присел на краешек, держа одну ногу на полу, и жестом пригласил Уолкера сесть на стул. Со своего места Харгит мог смотреть на собеседника сверху вниз, как с трибуны или капитанского мостика.
Несмотря на открытые двери, в каморке было тесно и душно. Солнце, отражаясь в стеклах автомобилей и витрине магазина напротив, резало глаза. Неумолимо шумела дорога.
– У меня, возможно, найдется для тебя работа.
– Какая? Снова в армии?
– Нет. Но связанная с полетами.
Смех Уолкера скорее походил на рычание.
– У меня нет лицензии.
– Я тебе ее достану.
– Это не так легко. У меня ее отобрали, и я не получу ее обратно ни под каким видом, пока не начнется пятая мировая война.
– Я добуду тебе лицензию. Эка важность, клочок бумаги!
– Все не так просто, – возразил Уолкер, ощущая, как натягивается кожа на скулах, и не желая выдать подступившую горечь. Его комбинезон был черным и лоснился от смазки, и он спохватился, что вытирает о штаны руки. Ногти были чернильного цвета.
– Возможно, лицензия будет не на твое имя, – сообщил майор, следя за ним пристальным взглядом.
Уолкер поморщился:
– Так все же, о чем речь? На чем летать и куда?
– Двухмоторные самолеты. Летать днем, в основном по радиомаякам. Ты сделаешь это с закрытыми глазами.
– Закрывать глаза запрещено правилами, – съязвил Уолкер, пытаясь скрыть волнение. – Если, конечно, речь идет о нашей стране.
– И о ней тоже.
– Слушай сюда, майор, я не люблю играть втемную. Последний раз, когда я видел тебя, за тобой числилась пара команд спецназа, орудовавших в холмах Лаоса и Камбоджи. Ладно, я читаю газеты и в курсе, что "зеленые береты" ныне не в чести.
Харгит сухо усмехнулся:
– Несколько генералов в Пентагоне решили, что в армии Соединенных Штатов не должно быть элитных подразделений.
– И они поперли тебя с работы. Но я слышал, что спецслужбы нанимают сотни бывших "зеленых беретов" для отправки в Лаос. Так, по крайней мере, пишут в газетах. Всего я не знаю. Но если ты ищешь кандидатов на то, чтобы геройски погибнуть в Лаосе, можешь сразу вычеркнуть меня из списка. Мне уже довольно постреляли в спину.
Майор засмеялся, глаза его превратились в щелочки.
– Мое предложение не имеет ничего общего с Лаосом.
– И со спецслужбами?
– И с ними тоже.
Харгит вытащил объемистый бумажник из внутреннего кармана и извлек из него сложенную газетную вырезку.
– Видимо, ты читаешь не все газеты.
Вырезка была восьмимесячной или девятимесячной давности, судя по тому, как пожелтела и стерлась на сгибах. Над заметкой в одну колонку и снимком Харгита в берете помещался заголовок: "Береточный майор демобилизован после военно-полевого суда во Вьетнаме".
Харгит забрал вырезку прежде, чем Уолкер успел прочесть первый абзац, аккуратно сложил ее и убрал обратно в бумажник.
– В Южном Вьетнаме погибли мирные жители, и понадобился козел отпущения. Детали не имеют значения – тут замешана политика. Так называемые жертвы по ночам становились вьетконговцами, а днем выдавали себя за законопослушных граждан. Ты же знаешь, как мы поступаем с им подобными, чтобы другим было неповадно. Но эта деревушка числилась среди мирных, и Сайгон поднял страшный хай.
Уолкер пристально взглянул на майора:
– Будь я проклят! И за это тебя вышвырнули из армии?
– Семнадцать лет в строю, – глухим, низким голосом произнес майор. – Если бы не парочка друзей, меня бы упекли в тюрьму за убийство. Убийство – о господи!.. – во время войны. – Майор засунул бумажник в карман и вынул руку из пиджака. – Так что у нас с тобой есть нечто общее, капитан.
– Но ты, похоже, не слишком бедствуешь. – Уолкер не мог удержаться от едкого замечания. Большой автомобиль и костюм за три сотни долларов не располагали к жалости.
Если эта колкость разозлила Харгита, он не подал виду.
– Деньги, что ли? Да, я отложил малость на черный день. Так что дело не в том, что мне не хватает на жизнь. – Он встал и повернулся, чтобы взглянуть в окно, продолжая говорить через плечо: – Я бы мог наняться в полудюжину армий – Южная Америка, Африка... там полно работенки для наемников, знающих толк в партизанской войне.
– Да, тут тебе и карты в руки, – согласился Уолкер. – Так за чем же дело стало?
– Именно это я и собираюсь сделать. Но лишь на моих условиях, а не чьих-либо еще. Вечная ошибка – попадать в ситуацию, когда вся ответственность лежит на тебе, а власть принадлежит другим. Отныне и впредь я не стану выслушивать приказы ни от кого, кроме Лео Харгита.
– Легко сказать. Ты собираешься нанять сам себя?
– Да. – Харгит опять повернулся к Уолкеру. Лицо его оставалось таким же бесстрастным, но взгляд посуровел. – Есть страны, желающие нанять целые армии.
Теперь Уолкер перепугался не на шутку:
– И ты рассчитываешь собрать армию?
– Я соберу армию наемников-профессионалов для ведения партизанской войны – такого мир еще не видывал. А потом приму самое выгодное предложение и проведу заказанную мне войну наилучшим образом – на свой страх и риск, без чьей-либо указки и вечной угрозы трибунала.
Чтобы осознать такое, нужно время. Уолкер помолчал несколько минут, потом спросил:
– И тебе без разницы, за кого сражаться? На чьей стороне – я имею в виду?
– Стороны не имеют значения за экватором.
– Знаю. Чертовски не хотелось бы показаться сентиментальной деревенщиной, но все же как насчет правых и виноватых?
– Добродетели имеют смысл для тех, кто может себе их позволить, так я думаю. Я не могу. В любом случае мораль – загон для овец, выстроенный волками. Бери что хочешь и не оглядывайся назад – вот и все дела!
Уолкер заморгал:
– Чего ради ты пришел ко мне?
– Я уже сказал. Мне нужен пилот.
– Я никогда в жизни не летал на военном самолете.
– Этого и не требуется.
Спрашивать дальше не имело смысла. Уолкер понимал, что Харгит играет с ним, как кошка с мышкой и не скажет больше ни слова, пока он, Уолкер, не дозреет до того, чтобы согласиться. Поэтому он попробовал зайти с другой стороны:
– Как ты нашел меня?
– Какая разница? Выследил тебя, используя старые связи. – Майор снова извлек бумажник, сунул Уолкеру под нос лицензию на право вождения многомоторного коммерческого самолета, выданную по всей форме, с печатями и штампами. В ней значилось: "Кендалл Вильямс. Дата рождения: 10/27/41. Место рождения: Альбукерке, Нью-Мехико. Рост: 5 футов 11 дюймов. Вес: 160 фунтов. Волосы: карие. Глаза: серые". Все графы были заполнены, за исключением подписи владельца.
Уолкер схватил бумагу дрожащей рукой:
– Где ты это достал?
– Это подделка, но знать об этом никто не должен.
– Чертовски хорошая подделка.
– Конечно, а как же иначе? Ты что, принимаешь меня за дилетанта?
– Нет, майор, ты профессионал. – Уолкер встал и отдал лицензию. – Вопрос только, в чем профессионал?
– Ну, скажем так, я – профессиональный вор!
* * *
– Капитан, ты плывешь по течению. Я предлагаю тебе выход... у тебя будет достаточно денег, чтобы двинуть в Канаду или Бразилию и открыть там собственную авиалинию. Твоя доля составит минимум пятьдесят тысяч, а то и больше. А все, что тебе придется сделать, – слетать на паре самолетов и миль двадцать вести машину.
– Риск слишком велик.
– Игра стоит свеч.
– На кой черт тебе такая сумма и что ты собираешься делать потом?
– Чтобы собрать армию, надо очень много денег, капитан. Нанять людей, обучить, снарядить...
– Господи, да с такими деньгами, о которых ты говоришь, можно забыть обо всем и жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.
– Некоторые так бы и сделали.
Было поистине ужасно видеть, как этот вояка становится преступником. Но все годы военной службы он по приказу нарушал все моральные нормы и просто перестал воспринимать их, как нечто обязательное.
– Не заставляй меня повторять тебе все снова, капитан.
– Нет, считай, я тебя понял. Ты собираешься ограбить банк.
– Не любой банк. Банк с наличностью в миллион долларов.
– А если нас сцапают?
– Это военная операция, капитан. Мы продумали все до тонкостей, исключив любую возможность, что нас поймают.
– Даже и не знаю. Я в своей жизни крал только жевательную резинку – в детстве.
– Капитан, это, возможно, твой последний шанс заиметь свою авиацию и летать на собственном самолете.
Харгит отличался проницательностью и умел использовать слабости других людей.
– Я же не предлагаю тебе стать грабителем, – добавил майор. – Мы проделаем это один раз. Попадаются те, кто грабит постоянно, – шансы поймать их с каждым новым преступлением увеличиваются. – Он положил на стол перед Уолкером неподписанную лицензию, достал из кармана авторучку, отвинтил колпачок и вручил ему.
Немного помедлив, Уолкер поставил свою подпись там, куда майор указывал пальцем.
* * *
– Но почему именно я?
Они ехали на север в "линкольне". Стрелка спидометра моталась возле отметки "70", но в салоне, оборудованном кондиционером, было тихо и прохладно. Майор вел машину в той же манере, в какой делал все прочее: внешне небрежно, но обдуманно и четко.
– Так почему я? – повторил Уолкер.
– Потому что всегда лучше иметь дело с тем, кого знаешь. Ты был хорошим офицером. Умеешь выполнять приказы, участвовал в военных операциях. У меня есть с полдюжины знакомых военных летчиков, которых я мог бы привлечь к делу, но им бы пришлось брать отпуск, а это чревато. Тебя же никто не хватится.
Уолкер был далек от мысли, что майор вкладывал какой-то скрытый смысл в эти слова, но у него вдруг мурашки побежали по спине. Поборов охвативший его страх, он поспешил переменить тему разговора:
– Кто еще в деле?
– Трое. Двоих, возможно, ты знаешь.
– Бараклоу?
– Да.
Бараклоу тоже упоминался в газетной вырезке. Он имел звание капитана и служил непосредственно под началом Харгита. Его тоже отправили в отставку по тому приговору военно-полевого суда. Уолкер смутно помнил Бараклоу: поджарый сардонический тип со шрамом от напалма на руке.
– Кто еще?
– Эдди Барт.
– Его, кажется, не помню.
– Он был у меня сержантом.
– Его тоже судили?
– Нет. Хотели было, но им пришлось отказаться от основного обвинения и накопать на него всякой мелочи – чепуховых предлогов, по которым любого солдата можно уволить со службы, ибо у всякого, кто служит за границей, рыльце в пуху.
– Но этот парень так и остался с тобой?
– Он мне предан. – В легкой улыбке майора сквозило искреннее довольство.
– А кто пятый?
Выражение лица Харгита резко изменилось.
– Ты его никогда не встречал. Бандюга, бывший заключенный Хэнратти. – Он даже не счел нужным скрыть отвращение.
* * *
Бараклоу ждал их в Финиксе. Они пообедали там втроем, дружески беседуя о старых временах в Сайгоне, словно ничего другого они и в мыслях не держали. Бараклоу был одет в спортивные брюки и ветровку, но и то и другое, равно как и ботинки, отнюдь не выглядели дешевкой. Очевидно, операция финансировалась неплохо.
Бараклоу отличался своеобразным чувством юмора, и в характере его странно сочетались чувствительность и холодность. Его заботили изящество манер и правильность речи, а шутки его по большей части касались собственной персоны, что свойственно обычно людям умным. Он был способен и на неприкрытую грубость: с официанткой, разносящей коктейли, он обращался так, словно она являла собой низшую форму жизни: "Дорогуша, вам не мешало бы подумать о том, как бы сбрить свои усики", и притом ухитрился ущипнуть ее при первом удобном случае.
Спустя какое-то время Уолкер осознал, что эти двое хорошо сработались, потому что дополняли друг друга. Оба они были жестокими людьми, но каждый по-своему.
Садистская наклонность Бараклоу проявлялась изощренно и зловеще, но он давал себе волю лишь тогда, когда обстоятельства позволяли ему прибегнуть к крайностям, не опасаясь заслуженного возмездия.
Жестокость Харгита была сродни жестокости хищного зверя. Он оставался безразличен к страданиям жертв, поскольку ему просто не приходило в голову считаться с чувствами других людей. С ястребиными чертами лица, гибкий, неистово-стремительный, он обладал всеми инстинктами дикой кошки и той же грацией.
Они направились в Рино, останавливаясь по дороге – два раза, чтобы заправиться и один раз, чтобы самим перекусить в Лас-Вегасе. Говорил по большей части Бараклоу – в его ведении были все детали, и он вводил Уолкера в курс дела. Он оказался к тому же отличным водителем: выжимал из машины предельную скорость, а когда приходилось сворачивать, делал это плавно, без рывков и резкого торможения.
Барт поджидал их в Рино. Сейчас, увидев, Уолкер вспомнил его. У Барта была наголо обритая голова, слегка осунувшееся лицо воскового цвета и выправка исправного служаки. Он воплощал собой образцовый тип армейского сержанта, каковым и являлся в действительности, о чем наглядно свидетельствовала его куртка цвета хаки, из рукава которой еще торчали нитки от срезанных нашивок.
Барт снял для них охотничий домик в шести милях от города и в миле от шоссе: чахлый лесок скрывал эту развалюху от всех любопытных глаз. В домике имелись две спальни и большая гостиная, отделанная деревянными панелями, с каменным очагом и голыми стропилами под крышей, что придавало ей вид подлинного охотничьего жилища. Хэнратти – пятый участник – прилетел днем раньше из Лос-Анджелеса, и Барт встретил его в аэропорту. В их распоряжении было две машины – "линкольн-континенталь" Харгита и "плимут", который Барт взял напрокат в Рино.