Голос Турецкого звучал мягко, успокаивающе, Александр Борисович видел, как постепенно словно сползало с Зои напряжение, как она расслаблялась, даже меняя позу на более свободную. Вот уже и ногу на ногу положила, демонстрируя отличного качества коленку, - она, подобно Гале, прибыла в лучшей своей форме, никаких брюк, товар - лицом! Впечатляет.
Александр Борисович, зная уже из Галиного протокола допроса, что Зоя курит, словно машинально взял со стола раскрытую пачку своих любимых сигарет "Давыдофф" с белым двойным фильтром, так же машинально вытащил сигарету, затем, спохватившись, предложил Зое. Та чиниться не стала, взяла, благодарно кивнула и прикурила от протянутого Турецким огонька зажигалки. Поискала глазами пепельницу, Турецкий тотчас ее "нашел".
Первые вопросы у Зои беспокойства не вызвали, она отвечала достаточно спокойно и уверенно.
Наконец последовал вопрос: была ли она накануне Нового года в Москве, и если да, то чем занималась?
- Но мы уже выяснили этот вопрос! Я приезжала на похороны…
- Я спрашиваю не о них, - ласково улыбнулся Турецкий и медленно убрал улыбку с лица, отчего глаза его словно сузились и стали жесткими. - Я говорю о дне тридцать первого декабря, когда был убит Морозов. Чем вы в тот день занимались, кроме того, что… - Турецкий заглянул в один из документов, переданных ему по факсу из Москвы. - Ага, вот… Кроме того, что не раньше десяти часов утра посетили Леонида Борисовича в его квартире на улице Чичерина и покинули дом не позже одиннадцати часов. Вы выглядели очень эффектно. На вас был элегантный черный брючный костюм, длинное, того же цвета пальто и оранжевый, свисающий шарф, который запомнился свидетельнице вашего посещения. Все это, как вы понимаете, может быть легко проверено при осмотре вашего гардероба. А я уточняю этот факт потому, что в прежних своих показаниях вы утверждали, что приехали в столицу за неделю до Нового года. Вы что же, всю неделю так и прожили в Москве? У… - он снова взглянул в документ, - у своих друзей? Вы можете их назвать, чтобы следствие могло установить ваше алиби?
И снова на лице Турецкого засияла приветливая улыбка. А Зоя занервничала. Она, видимо, уже забыла о тех показаниях, которые давала Климову. Но она нашлась.
- Вы знаете… Вы же читали предыдущие мои показания… И, просто как нормальный человек, нормальный мужчина, можете понять женщину, то есть меня, на которую обрушилось убийственное заявление любимого человека? Я, во всяком случае, на это надеюсь. Да, вероятно, находясь в почти неуправляемом состоянии души, я что-то забыла. Я вообще, весь конец прошлого года, начиная с осени, с того ужасного момента… Вы меня понимаете?.. Жила как бы не в себе. Или, правильнее, в двух ипостасях - теперь я это и сама понимаю. Мысленно - в одном месте, физически - в другом. Не могу утверждать, было ли это тридцать первого или какого-то иного числа, но тогда, в тот день, я видела в последний раз, как выяснилось позже, ледяные, ненавидящие меня глаза любимого…
Турецкий поднялся и принес Зое стакан воды, пока она промокала глаза платочком, который достала из маленькой сумочки.
- Спасибо, Александр Борисович… Я сознаюсь, поэтому и к гробу подойти боялась. Не дай вам Бог когда-нибудь увидеть такие глаза… Не могу, до сих пор дрожь колотит… И как я все это вынесла?.. Ну хорошо, - словно очнулась она, - что я должна вам пояснить? Я всю правду сказала. Возможно… вполне возможно, что и была, и пыталась что-то вернуть… Идиотка… Вы еще что-то спрашивали?
У нее было не в порядке с памятью, она это демонстрировала артистично, убедительно, вызывая к себе томительную, щемящую душу жалость. Так и тянулась рука погладить ее по длиннющей гриве волос, по смуглому не от загара или макияжа, а от бесконечных страданий лицу, по бархатистым, нежным щекам. И сказать ей пронзительным шепотом: "Милая девочка, плюнь ты на всех мерзавцев! Ты - прекрасна, у тебя впереди еще столько любви, столько радости, что, если бы ты на минутку задумалась об этом, ты бы задохнулась от счастья, которое тебе еще предстоит познать!.."
Жаль, подумал Турецкий, что он не может ей искренне сказать всего этого… Язык не поворачивался. Вот только сейчас, выслушав ее "страдательный" и такой правдивый монолог, он понял, что эта красивая, умная, достойная высшего счастья девушка или женщина - без разницы - своего счастья уже не получит. Потому что она все врет. Жаль, очень жаль…
- Я не вижу, Зоя Сергеевна, необходимости напоминать вам обо всех моих вопросах. Достаточно одного. У кого из ваших друзей вы останавливались? Это самый важный для вас вопрос, потому что от этого будет напрямую зависеть ваша собственная дальнейшая судьба. Прошу это понять, - теперь уже скорбным тоном произнес Турецкий, заметив, как непроизвольно напряглись мускулы на втянутых щеках Зои. - Добавлю: это жизненно важный для вас вопрос.
- Но почему? - В глазах ее вспыхнули искорки гнева. - Почему люди, не имеющие к убийству Морозова никакого отношения, должны фигурировать там, где… не должны?! Какое они имеют отношение к уголовному делу?! Зачем трепать их фамилии?! Чем они вам-то не угодили?!
Количество восклицаний нарастало.
И Турецкий решился на резкий ход. Но сказал спокойным и даже нудным тоном:
- Потому, Зоя Сергеевна, что я не могу исключить, что именно среди этих ваших друзей есть тот, кто произвел два выстрела в Леонида Морозова из пистолета.
И замолчал, глядя теперь на нее словно бы без всякого интереса, ну как на ненужную вещь.
Ага, и вот он, козырь, сработал! У Зои началась истерика. Но ничего страшного, наполненный стакан - вот он. Носовой платочек, одуряюще пахнущий французской парфюмерией, смочен водой и положен на гладкий, без морщин, такой очаровательный лобик. На этом участливое внимание Турецкого и закончилось. Он опять сел на свой стул и, сложив руки на груди, стал ожидать, когда истерика прекратится. И так как Зое никто не помогал выйти из ее истеричного состояния, оно прошло само. А когда ее последние всхлипы затихли, а руки еще, как бы по инерции, совершали некие безвольные пассы, Александр Борисович позволил себе заметить:
- Итак, продолжим, Зоя Сергеевна? Мне очень жаль, что приходится расстраивать столь очаровательную женщину. Но поверьте, в иной ситуации… - И он жестами попытался изобразить в воздухе свое отношение к ее несравненной красоте. - Я бы никогда себе этого не позволил. Однако сейчас я хочу услышать от вас, кто был тот молодой человек, который подошел к вам на кладбище, а затем ушел вместе с вами? Вы назовете его фамилию, или это придется сделать мне за вас? Но тогда я вынужден буду расценить ваше молчание как нежелание сотрудничать со следствием. А ведь я разъяснил вам не только ваши права, но и ваши обязанности, не так ли? Напомнить еще раз?
За мягкостью голоса Турецкого Зоя просто должна была уже услышать звяканье металла наручников. И она услышала. Со скорбным видом, демонстрируя, что она больше не может сопротивляться, буквально, насилию над собой, своей честью, Зоя прошептала:
- Ко мне подходил мой старый школьный товарищ Вадим… Он цветы на могилу Морозову принес…
- Вы можете назвать для протокола фамилию Вадима Григорьевича? - задал такой вот странный вопрос Турецкий, намекая Зое, что иного выхода у нее уже просто нет.
- Рутыч, - помолчав, ответила она.
- Вы жили у него?
- Да, мы старые друзья…
- Чем занимается ваш старый друг?
- Не знаю. Говорил про какое-то агентство. Но я не запомнила, у меня не было сил запоминать!.. Хоть это понять вы наконец можете?! - вдруг закричала в гневе Зоя.
- С трудом. Но - пытаюсь. А вот кричать не надо. Мы ведь теперь и сами можем это выяснить через пятнадцать минут. Теперь другое скажите: как вы сами считаете, Рутыч - честный человек? Он к вам хорошо относится? Он захочет подтвердить ваше алиби?
- В каком смысле? - насторожилась Зоя. - Что я была в Москве и жила у него? Конечно. А где же мне еще было жить? Не у Морозова же! Хотя я мечтала… мечтала повторить то наше с ним лето… Господи, как же я была счастлива… И почему ребенок, рожденный в любви, мог помешать?..
- Глубоко вам сочувствую, Зоя Сергеевна. А как вы считаете, он сможет подтвердить также ваше алиби в том, что вы не принимали ни активного, ни пассивного участия в убийстве Леонида Морозова?
Зоя словно поперхнулась. Она замерла, глаза ее в ужасе округлились, и она прошептала:
- Вы считаете, что я ЭТО могла?.. Господи, я что, попала в сумасшедший дом?..
- Нет, вы даете показания следователю. А уж делать выводы - это моя работа. Ну и как?
- Если вы так ставите вопрос, что я могу ответить за Вадима? Спросите у него сами.
- Хорошо, я обязательно воспользуюсь вашим советом, Зоя Сергеевна. Адресок Рутыча оставьте мне, пожалуйста. И телефон, если можно, - сказал Александр Борисович, заканчивая заполнять листы протокола допроса.
- Телефона не помню, он где-то дома. А вот адрес? А-а, он же у меня записан! - Зоя покопалась в сумочке, вытащила листок бумаги размером с визитку и протянула Турецкому. Тот переписал адрес в протокол и вернул ей бумажку.
- А теперь последнее. Прочитайте протокол и, если согласны с тем, что записано с ваших слов, подпишите каждый лист. Если есть возражения, внесите их в текст. После этого вы свободны. Вы сегодня не на службе, следовательно, и отмечать вашу повестку нет необходимости, не так ли?
- Да, никакой, - быстро ответила она и стала внимательно, несмотря на свою взвинченность, - это заметил Турецкий - читать.
Вопросов и поправок не было. Еще бы, уж что-что, а протоколы-то писать Александр Борисович научился еще в бурной своей молодости, когда пахал под руководством простого следователя Меркулова в Московской городской прокуратуре. Так что не занимать стать…
А как приятно было подавать ей шубку, помогая попасть в рукава, поглаживая ее плечики, проникновенным взглядом смотреть ей в глаза и "таять", чтоб она это видела и снова уверовала в необыкновенную силищу своих чар!
Короче говоря, ушла она хоть и взволнованной, но одновременно и отчасти успокоенной тем, что ничего особенного вроде бы не произошло. Ничего страшного. Что и требовалось Александру Борисовичу.
Едва за ней закрылась дверь, как Турецкий вызвал к себе Галю. Владислав, как и договаривались, отвозил Зою домой.
- Слушай, Галка, срочно передай по команде, чтоб "слухачи" были предельно внимательными. Как говорится, сейчас или никогда…
- Передам. А чего ты такой возбужденный, господин госсоветник?
- Колдовство все, Галочка, навьи чары…
- А что это значит?
- Ты моя хорошая, - ласково сказал Александр, - навьи проводы - так на Руси называли радуницу, дорогая моя, попросту говоря, родительскую субботу, поминки. Ну а навьи чары - сама понимаешь, что могут творить покойники и иже с ними…
- Ужас!.. - поежилась Галя.
- Вот и я о том. А сейчас связываемся с Грязновым. У тебя нет срочной необходимости оправдываться перед ним?
- В чем? - Галя сделала изумительно большие глаза, прямо-таки полыхнувшие детской наивностью.
- Ну а у меня - тем более.
И он решительно взялся за телефонную трубку.
2
Александр Борисович оказался прав. День получился насыщенным по части новой информации. Позвонил Владислав и доложил, что Зоя Сергеевна доставлена им домой, и тотчас же по ее приезде там начались телефонные переговоры по сотовой связи. Записи первых разговоров были, разумеется, зафиксированы на магнитную пленку, и Копытин сообщал, что может уже привезти их, поскольку то, о чем говорили абоненты, представляет для следствия значительный интерес. Дальнейшее прослушивание продолжается. Как не снимается и наружное наблюдение за объектами.
И через короткое время они втроем слушали запись.
Разговаривали две женщины и мужчина. Низкий и чувственный голос Зои был легко узнаваем. В нем уже не было ни растерянности, ни слезливой обиды, ни взрывной резкости, которые она демонстрировала на допросе в прокуратуре, напротив, голос ее звучал уверенно и даже, как ни странно это могло показаться, властно. С чего бы это?
Голос второй женщины, не менее властный, но заметно растерянный, мог принадлежать, как сказал Турецкий, матери Зои - Елене Федоровне.
Их собеседник был явно не стар, говорил он хотя и достаточно уверенно, но не в такой степени, как Зоя. Проглядывались все-таки нотки сомнения. Да и вопросы в основном задавал именно он.
И говорили они, словно заправские конспираторы, не называя друг друга по имени, не обозначая конкретных лиц и событий. Обтекаемые такие фразы, но они стоили того, чтобы на их фиксацию понадобились определенные усилия оперативной службы Московского уголовного розыска.
Осталась, как заметил Турецкий, самая малость: уточнить у операторов мобильной сети, с какого телефона вел переговоры собеседник Воробьевых, и выяснить, кто он, их таинственный абонент. Хотя по некоторым вопросам, которые тот задавал, Александр Борисович высказал предположение, что неизвестным мужчиной мог оказаться Вадим Григорьевич Рутыч. Но было очень важно еще знать, где он находится в настоящее время - в Москве или в Нижнем Новгороде? А для этого, как уже договорился Турецкий с Грязновым, в Москве начался розыск неизвестного агентства, в котором тот работал. Ответ должен был прийти скоро.
А пока Турецкий, Романова и Копытин крутили пленку, возвращаясь, вслушиваясь в интонации собеседников и пытаясь разгадать за эзоповым языком "переговорщиков" явно криминальный смысл их интересов.
"- …Что нового?" - такой вопрос последовал сразу за безотносительным "здравствуйте".
- Все то же… Уже было. Показалось, не столько умно, сколько хитро. А ей плохо. Состояние усугубляется ненужными вопросами…"
Это голос, по всей видимости, Елены Федоровны.
"- Никак не отстают?
- Нет. Сегодня снова. Главный интерес, когда, сколько раз, где, у кого, понимаете?
- Разумеется. И есть основания?
- Пока никаких. Если судить по тому, что уже, оказывается, известно.
- И много известно?
- Кое с чем приходится соглашаться. Спасает состояние, понимаете? Люди же все-таки.
- А вот на это ловиться опасно. Крайне. Расчет на дураков может оказаться грубейшей ошибкой. Особенно сам. Имейте это в виду в первую очередь. Они просто так не приезжают.
- Да это понятно. А вы не боитесь?
- Чего?
- Ну… как это бывает? Кругом глаза да глаза. Нет?
- Не замечал. А вот вы о себе тоже не забывайте. И обязательно ей скажите. Я позвоню попозже, когда она сможет.
- Да вообще-то может…
- Нет, напряжение - штука опасная, надо отдохнуть. И вы постарайтесь не волноваться. Пока.
- Пока…"
- Ну ясное же дело! - воскликнул Владислав.
- Чего тебе ясно, старина? - ухмыльнулся Турецкий. - Я тоже считаю, что речь идет о том, как себя чувствует Зоя после допроса у меня. Но это я чувствую. А нужны не чувства, дружище, а твердая уверенность. Хочешь, я тебе подложу под этот якобы многозначительный и таинственный разговор, ну, скажем, беседу двух торговцев картофелем на местном рынке?
- Ну уж это ты слишком, Александр Борисович, дорогой ты наш шеф и учитель! - возразила Галя.
- А ничего не слишком. Мужчина и женщина пытаются спасти свой товар от конкурентов, которые слишком много знают о неважном качестве их товара и могут нагадить, извините за выражение. Подложите под фразы картофельную идею, и все станет на свои места. Это не улика, ребята. Но любопытно, значит, в стане противника, будем так считать, царит уже нервное напряжение, и они себя успокаивают тем, что следствию и некоему "самому", то есть, как я не без оснований подозреваю, видимо, мне, мало что известно. А с тем, что уже известно, им приходится осторожно соглашаться. Так?
- Я как раз именно об этом.
- Отлично, поехали дальше…
"- Как ты себя чувствуешь?
- Уже лучше. Держалась на пределе.
- Хитростей много? Сумела?
- Как ты говорил… Искренность… только она и помогает… Я ж врать не умею, ты знаешь.
- Еще бы!
- Тут, между прочим, все уже прошли через… ну, понимаешь? Я в курсе. Мне показалось странным, что вопросы касались главным образом тех. Что да как? Наши отношения… Что-то пустое.
- Значит, пошли по кругу? А ты в них уверена? Поняла о ком?
- Чего ж не понять? Как тебе сказать? Раньше - да. А сейчас возникли сомнения… Нет, не осуждение, нет, но… как бы это?
- Обывательская точка зрения?
- Вот! Абсолютно прав. Мол, ну как ты не понимаешь? Иной уровень… Надо было соответствовать… Такая, прости, херня!
- Провинциальное самоедство?
- Оно самое. Плюс безумное самолюбование. Как это все осточертело!
- А я о чем говорил? Не верила.
- Теперь убедилась… Это была моя ошибка. Да, кстати, стал известен мой друг. Естественно, понадобился домашний адрес, имей в виду.
- А, даже так? Неплохо. Спасибо, что сказала. Подготовлен, значит, вооружен… Твои-то как? Голоса вроде бодрые. И ты не опускай головы. А если снова возникнут вопросы, что, я уверен, обязательно произойдет, не скрывай ничего, касаемо наших бесед, поняла? Тут все законно, бояться нечего.
- А мне-то чего бояться? Я - потерпевшая сторона. Из всех бед самое худшее я уже прошла.
- Так-то оно так, но, ты понимаешь, у нас же пока всю душу не вывернут наизнанку, не успокоятся. Менталитет таков, дорогая моя… А тебе о здоровье думать надо. Ты, к слову, свое обещание помнишь?
- Какое ты имеешь в виду?
- Главное, разумеется.
- Ну конечно. Но должно пройти некоторое время. Мы же решили?
- Согласен, не спорю, но и ты меня пойми, новое ожидание становится еще более нестерпимым. Я бы подъехал, а? Место найти нетрудно. Временно.
- Ты не наглеешь помаленьку, нет?
- Не думал, что естественное желание покажется тебе наглостью…
- Я не об этом. Об излишней торопливости… А что касается желания, то я в принципе подтвердила, как ты помнишь. И снова не возражала бы, просто моим это может показаться сейчас очень несвоевременным, так мне кажется…
- Ну мы же не королевская семья! К чему условности?
- Может осложнить. А я хочу тишины… Это пока единственное мое желание.
- Я глубоко его ценю… Но и ты меня пойми, столько ждать…
- Ну не бессмысленно же!
- А в чем еще и смысл-то?.. Значит, говоришь, интересовались? Ну пусть, я готов. Важно быть искренним, да?
- Только так.
- Ты умница… А я поражаюсь: зачем, ради кого столько времени потерял? Столько лет? Вот где гнездилась главная ошибка.
- Кто же мог предполагать?
- В том-то и дело, что никто. Сама себя раба бьет, коль нечисто жнет. Так мама говорила и после этого ставила в угол…
- Ты еще помнишь… А у меня - словно провал. Горечь… Как желудочная желчь… Похоже на отравление.
- Покажись врачу… Извини, я съехал с катушек. Умнее не придумал.
- Вот именно.
- Ну жди…
- Буду рада…"
Последняя ее фраза была произнесена совершенно равнодушным тоном. И на этом медленный, с долгими паузами между фразами, разговор закончился. Что называется, ни здравствуй, ни прощай.
- Смысл тот же, - подвела итог Галя. - Весь пафос в том, что их волнует единственный вопрос: как в дальнейшем бороться со следствием. Я специально огрубляю.
- У меня точно такое же ощущение, - подтвердил Владислав.