- Не бросайся ты так, она же пьяная. Ты что, пьяных никогда не видела?
- Видела, но не столько же…
- Не забывай, совхоз развалился, люди без работы. Вот они себя и потеряли. Тут нормальных семей едва половина наберется.
- А как же учить этих… у которых с головой плохо?
- Чему тебя в институте учили? - спокойно спросила историчка. - Эти дети - дебилы. Вы же учили по психологии, что это просто задержка психического развития. У них слабо развито абстрактное мышление, но читать их научить можно. Просто когда будут отвечать, к доске не вызывай. Пусть с места отвечают. Хоть из учебника прочитают, и то хорошо. Я таким всегда твердую тройку ставлю. Закончат школу, помогать родителям будут. Кстати, к своим обязанностям по дому они относятся более ответственно, чем их родители. Если родители напьются и лежат в лежку, их дети и скотину накормят, и коров подоят, и обед сготовят. Не пропадут. У них очень высокий порог выживаемости. Возьми семью Жигуленко. Папаша спился и помер. Мать спьяну куском мяса подавилась и умерла. Осталось пятеро детей, младшему шесть лет. Старшей, Дусе, семнадцать. Пошла в контору работать, всех детей на себе тянет.
Лена вспомнила Наташу Жигуленко, хрупкую малорослую девочку с большими испуганными глазами на худеньком смуглом личике. Самая маленькая в четвертом классе. В школьной столовой ее кормили бесплатно, и она ела всегда так жадно, словно это была единственная еда за весь день.
- У меня в классе Наташа Жигуленко учится… Мне кажется, она никогда не ест досыта.
- Да что ты волнуешься? Ты думаешь, мы не хотели их всех в детдом определить? Так Дуся отказалась. Говорит, сама выращу. Она замуж собралась за Митю Ремизова, ему двадцать три. Согласен на себя всю эту команду взвалить. Не знаю, что у них получится. Там же еще есть маленький, Вовка, ему шесть лет. Так он вообще на улице живет.
- Как - на улице?!
- Дуся боится его одного в доме оставлять, говорит, еще начнет печку топить, дом спалит. Пока все остальные в школе, он гуляет. Укутают его во все, что есть теплое, и во двор отправляют. Вместе с щенками. У них собака сторожевая и штук пять щенков. А чтобы не забрел куда, калитку запирают. Вот он и бродит по двору полдня, пока братья-сестры из школы не придут, не накормят чем-нибудь.
Лена помнила эту историю, потому что это было самое сильное впечатление за первые два месяца ее работы в сельской школе. Она возвращалась после уроков домой, был поздний октябрь, дождливый и холодный. Она проходила мимо запущенного дома, от которого нищетой тянуло за версту, и увидела за забором мальчика, дрожащего от холода. Он сидел на корточках у калитки, уткнув лицо в шерсть довольно упитанной собачонки. У его ног лежали еще несколько щенков, согревая мальчика. Вид у него был такой жалкий, что Лена спросила:
- А что ты домой не идешь? Вон нос красный, как у Деда Мороза.
Мальчик поднял на нее заплаканные глаза, вытер рваной варежкой нос и прогундосил:
- Дуська хату заперла. А все в школе. Тетенька, сколько уже часов? А то никто мимо не идет, некого попытать.
- Да уже два часа… - Лена порылась в сумке, нашла бутерброд с колбасой, который ей утром сунул дядя Володя. Но она его так и не съела, на переменке успела перекусить в школьной столовой. - На, съешь, - протянула она мальчику через потемневший от времени штакетник бутерброд.
Он красной скрюченной лапкой выхватил у нее из рук бутерброд и впился в него своими мелкими плохонькими зубками. Лена потопталась у забора, не зная, чем еще помочь мальчику.
- Ты иди домой, - сказал он ей. - Скоро придет Наташка, потом Колька. В дом меня пустят. А то сама замерзла… У тебя нос красный.
- Может, ты хоть в сарай зайдешь? Там теплее… - Лена увидела в глубине двора покосившуюся постройку.
- Не-а, не пойду. Там пол провалился, мы теперь туда в уборную ходим, - пояснил мальчик, слизывая с растрескавшихся обветренных губ налипшие крошки.
Дома Лена рассказала дяде Володе эту историю и не удержалась, всхлипнула.
- Та ты шо, Лена? Чего ты плакать вздумала? Всех не пережалеешь. Така цэ станица поганая, шо пьют все без продыху, детей своих каличат. Я этих Жигуленко знаю. Там сам Григорий был - алкаш без стыда и совести, ко всему и ворюга. Жинка его - хозяйка никудышная, на пару с ним пила. Пока не вдавилася. Это ж как жрать надо было, шобы мясом подавиться! Самогонка ей все мозги отбила.
- Дядя Володя, давай мы этого Вовку к себе заберем. Зима на носу, замерзнет парнишка.
- И думать не смей! - грозно сказал дядя Володя. - Их тут таких в каждой третьей семье. Я когда в милиции служил, сколько раз заводил дела на их родителей, чтобы районные власти родительских прав лишили, детей в детдома определили. А как съездил в один из детдомов, то решил - в родной хате им лучше. Тут какие-никакие, а все ж родители. Отец побьет, так мать пожалеет. Мать налупцует, отец пряник даст. А в детдоме нищета, воровство, начальница ихняя - поперек себя шире. Повариха едва в двери пролезает. А дети бедные - аж синие, вечно простуженные… Кашляют, хрипят, все наголо стриженые. Даже девочки. Ой, шо тут творится, племяшка! Ты и не представляешь. Жила себе в Краснодаре при папе-маме и горя не знала. И на кой ты сюда подалась? Неужто папаша не мог тебя поближе к дому пристроить?
- Да мог, - вздохнула Лена. - Только я сама захотела самостоятельной быть. Едва родителей уговорила меня отпустить. И то только потому, что в списке распределения была твоя станица. Если бы не ты, дядя Володя, они бы меня не отпустили.
- Ну и слава богу, шо ко мне приехала. И мне веселее, и тебя в обиду не дам. А то тут такое делается…
Вскоре Лена и сама поняла, что ее романтический порыв и тяга к самостоятельности были не лучшей идеей. Но детей она любила, хотелось не только учить их русской литературе и грамотному русскому языку, но и как-то разнообразить их монотонную жизнь, где единственное развлечение - кино по субботам и танцы по воскресеньям. Как ни странно, клуб был вполне приличный, не раскатали его еще по бревнышкам. И то только потому, что на втором этаже клуба находилась библиотека и бухгалтерия, где немногочисленные работники бывшего совхоза, а ныне птицефермы получали раз в месяц свои зарплаты. Здесь же был и медпункт, куда молодые матери приносили на прививки младенцев, а старухи забредали иногда мерить давление.
Фельдшерицу Веру Ивановну побаивались за ее суровый характер. И когда какой-нибудь болящей она прописывала уколы, то та шла к Вале-портнихе. Валя когда-то работала в городе медсестрой, рука у нее была легкая. Фельдшерица всаживала иглу с таким остервенением, как будто собиралась проткнуть руку. Дети обычно верещали, словно пришел их последний час. Старики вздрагивали всем телом, а фельдшерица орала на них: "А ну, расслабь жопу, игла не пролезает!" Так что мало кто доверял свою плоть "настоящей фашистке", как называли ее жители станицы. Лена всегда считала, что внешность человека никак не сказывается на его характере. Но когда смотрела на Веру Ивановну, некоторые сомнения в своих убеждениях у нее появлялись. Получалось, что в данном случае внешность соответствует внутреннему состоянию фельдшерицы. Бледное мучнистое ее лицо было покрыто крупными красными прыщами, бугристая неровная кожа напоминала слегка подсушенную брынзу. Ее могли бы украсить зеленые глаза, если бы она так зло не смотрела на людей. В общем, фельдшерица не нравилась Лене, и ее это смущало. Ведь Вера Ивановна не виновата, что уродилась такой, ей бы тоже хотелось быть красивой, убеждала Лена своих подружек, таких же молодых учительниц: Таню - учительницу математики и Свету - учительницу географии. Те только смеялись в ответ. Они считали Лену слишком романтической особой, им казалось, что она никогда не впишется в деревенскую жизнь. И ее городские сантименты - непозволительная роскошь в суровой действительности. Обе жили в станице уже третий год и считали, что они-то как раз гораздо более приспособлены к непростой взрослой жизни.
Но к деревенской жизни Лена привыкла. Ей нравилось вставать рано утром и бежать за водой, когда еще и людей на улицах почти не было. Нравилось вести нехитрое хозяйство дяди Володи и чувствовать свою незаменимость. Он не раз говорил, что без нее пропал бы. И она ему верила. Детей у него не было. После смерти жены он сильно сдал, а после увольнения из милиции начал попивать. Но она поставила перед собой задачу - отвадить его от спиртного. Нужно было чем-то занять его, чтобы не маялся от безделья. И Лена посоветовала ему заняться работой по дереву - заметила, как ловко он делает своими руками простую, без особых изысков, но добротную мебель. В станице покупная мебель далеко не всем по карману. И родители ее учеников иногда заказывали бывшему милиционеру то стол сколотить, то кровать для молодоженов, то колыбельку для младенца. Вот он и строгал под навесом целыми днями, находя в этом свое удовольствие. А Лена с утра убегала в школу, после уроков оставалась на дополнительные занятия, хотя они и приносили мало толку. В те дни, когда не было уроков в вечерней школе, придумывала экскурсию на Ялпужанку, где играла со своим четвертым классом в партизанов. В глиняных карьерах было множество пещер, где можно было прятаться и неожиданно нападать на "врага". То устраивала чтение сказок или просто рассказывала разные сказочные истории, помнила их с детства. Дети, не избалованные родительским вниманием, слушали раскрыв рты и неохотно расходились по домам. Самые отъявленные хулиганы - Ваня Бедный, сын станичного электрика, и Павлик Шкурат, младший сын начальника милиции, провожали ее домой, устраивая небольшую драку за право нести ее портфель.
- И шо ты тех детей так приваживаешь? - осуждал ее дядя Володя. - Им домой надо скорее, по хозяйству помогать, а они тут провожания устраивают. Гляди, родители осудят…
Родители и так осуждали молодую учительницу. Но совершенно по другому поводу. Ей по простоте передала милая девочка Таня Голубова, лучшая ученица четвертого класса.
- А шо, правда, Елена Андреевна, шо вы приехали с одной кастрюлей и одним одеялом? Моя мамка говорила, шо вы такая бедная, шо дядько Володя вам усе свое дал, даже ложку.
Лена очень удивилась вопросу. Надо же, что интересует родителей ее учеников!
- Я же ехала к родному дяде, зачем мне тащить за собой целое хозяйство?
- И то правда… - согласилась девочка. - Но я зато сказала мамке, шо у вас книг, як в библиотеке. Ни у кого столько нет в нашей станице. Даже у директора школы Нины Михайловны.
Лена пожала плечами. Было бы странно, если бы ей пришлось отчитываться перед жителями Новоорлянской, какое у нее имеется имущество. Она даже не стала жаловаться дяде Володе. Он и так бы ответил: "Нечего слушать, шо там бабы языками чешут".
Лене было уже двадцать два года, на местных женихов она не рассчитывала, памятуя об их интересах - побольше выпить да покруче оторваться. Говорить с ними было не о чем. Вспоминала о своей последней любви - Андрее Полякове - сначала с легкой грустью, потому что все переживания уже остались в прошлом, а потом и с досадой.
Андрей в институте был известной личностью. Учился на физмате, получал повышенную стипендию. Девчонки бегали за ним, всячески пытаясь привлечь к себе его внимание. Еще бы - первый парень в институте. Невероятно обаятельный, видный - высокий, спортивный, с густой кудрявой шевелюрой. Лицо у него было не то чтобы красивое, скорее своеобразное - глубоко посаженные небольшие серые глаза, крупный нос и выразительные губы. Активист, умница, отличный организатор. С Леной они встречались три года, и она очень надеялась, что к концу учебы они поженятся. Тем более что свои добрые намерения он подтвердил документально. Однажды взял и написал расписку - дескать, я, такой-то, обязуюсь до конца пятого курса жениться на такой-то. Подпись и число. Смех смехом, они оба тогда немножко выпили, и Андрей настойчиво увлекал Лену к дивану. Она не слишком сопротивлялась, но опасения свои высказывала. Мол, поматросит и бросит. Так возникла эта идея с распиской. Андрей сам ее предложил и назвал прелюдией. Чтобы придать забавной ситуации некий романтический ореол. С тех пор Лена о расписке не забывала. Хоть и понимала, что это шутка, но "документ" придавал ей уверенность в незыблемости их отношений. И иногда, как говорил Андрей, проверяла его "на вшивость". Строгим голосом велела показывать письменное обязательство будущего мужа. Убеждалась, что не выбросил его. Расписка хранилась в нижнем ящичке его письменного стола и подтверждала серьезность его намерений.
Самое обидное, что расписка не помогла. К концу пятого курса Андрей неожиданно закрутил роман с легкомысленной первокурсницей, оторвой и довольно вульгарной девицей с претенциозным именем Жанна. Они встречались всего ничего, а Жанна уже объявила всем знакомым, что сразу после выпускных экзаменов Андрея сыграют свадьбу. Если бы не ее собственные госэкзамены, Лена переживала бы измену гораздо болезненней. Но она вбила себе в голову, что должна сдать выпускные лучше всех. Чтобы Андрей понял, кого потерял. Ведь у них было столько общего, они так любили поговорить на интеллектуальные темы. О чем можно разговаривать с Жанной - болтливой, неумной, более того, примитивной особой? Пустышка Жанна не шла ни в какое сравнение с Леной. "И на что он позарился? - искренне удивлялась ближайшая подружка Лены Маруся. - Ты только посмотри на нее - маленькая, фигура хреновая, морда в прыщах, ржет все время, как дурочка". Но выбор Андрея уязвлял Лену именно тем, что Жанна, на ее взгляд, была совсем паршивенькой. За глаза они с Марусей называли ее Прыщавая. Наверное, кто-то из доброжелателей донес новой подружке Андрея обидное прозвище, и она однажды, проходя мимо Лены со своими подружками, громко и язвительно заявила: "Некоторым мои прыщи не дают покоя. А они не замечают, что их становится все меньше…" Она расхохоталась, подружки тоже. Намек на постельные отношения с Андреем был настолько явный, что у Лены впервые возникло желание разорвать человека на части. Внезапная вспышка гнева перепугала ее саму. Она едва сумела с собой совладать. С тех пор Жанна вызывала у нее только отвращение. Андрея она пыталась возненавидеть, но почему-то это ей плохо удавалось. И когда он выступал на каких-то институтских мероприятиях, Лена смотрела на бывшего возлюбленного, и ей всегда хотелось плакать. Маруся, как настоящая подруга, контролировала ситуацию и подталкивала ее в бок своим остреньким локотком: "Ленка, посмотри, какой он страшный! У него глаза, как у акулы, - в кучку собраны… И ты еще о нем горюешь?! Где твоя улыба?" Маруся любила ввернуть какое-нибудь забавное словечко, чтобы рассмешить Лену.
Андрей получил красный диплом и поступил в аспирантуру. Молодая жена переселилась к нему из общежития, и выглядели они очень счастливой парой. Лена со своими отличными оценками получила назначение в Новоорлянскую. Чтобы совсем не затосковать, она вела необременительную переписку с бывшим однокурсником Женькой Штейном. Он был влюблен в нее с первого курса и переживал ее трагедию как личную. На экзаменах смотрел на нее преданными глазами и очень радовался ее успехам. А на выпускном вечере готов был танцевать с ней все танцы подряд. Но ребята-однокурсники оттесняли его. Лена нравилась мальчикам, но увы - последние три года студенческой жизни для нее существовал только Андрей. Теперь уже было поздно обращать внимание на кого-то из однокурсников. Скоро они все разъедутся, и неизвестно, когда еще увидятся.
Женька уехал по распределению под Армавир, в поселок Полянка, и писал ей подробные письма о своем житье-бытье, о поэтическом кружке, который организовал в своей школе. Она получала от него толстые письма, куда он вкладывал свои стихи об одиночестве и любви. Лена жалела, что не умела писать стихов, а то тоже попыталась бы собрать вокруг себя молодые дарования. До нее доходили слухи, что старший брат Вани Бедного писал стихи. Правда, тема у него была одна и та же - неволя и зона. Совсем недавно он вернулся, отсидев срок за грабеж. Писала стихи девочка из десятого класса Клава Белозуб, у нее была своя тема - неразделенная любовь. Но они были так наивны, что Лена едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. И потом стыдила себя - ведь девочка старается, у нее желание самовыразиться. Уж как умеет. А Клава писала километрами, целые школьные тетради были исписаны ее аккуратным почерком с чудовищными ошибками. Но у Лены рука не поднималась исправлять ошибки, все-таки девочка была поглощена творчеством, это редкий дар, учитывая окружающую обстановку.
Женя Штейн изредка признавался Лене в любви, она отмалчивалась, потому что еще на втором курсе честно призналась, что нежных чувств к нему не испытывает. Вот его стихи послушает с удовольствием, но не очень долго. Он постоянно находился в состоянии творческого подъема и писал быстро и много. И кстати, совсем неплохо. Иногда его стихи печатали в студенческой многотиражке. К окончанию института у нее уже накопилась небольшая пачка газет с его стихами.
Сначала тон Жениных писем был отчаянный - никакого интеллигентного окружения, все учителя - сельские отсталые тетки, у которых одно на уме - побыстрее отчитать уроки и бегом в свои поля-огороды. Через месяц сообщил, что интеллигенция все-таки есть: молодой учитель труда, страстный книгочей, и местный фельдшер, помешанный на гигиене. Он даже составил план лекций, с которыми собирался выступать перед населением в местном клубе. Уговаривал Женю писать стихи о пользе гигиены в быту, чтобы таким образом иллюстрировать лекции подвижника-гигиениста.
Женька ужасался неустроенному быту, однообразной еде, бездорожью и отсутствию нормальных туалетов. Местное население по нужде бегало за плетеные низенькие заборчики, которые понастроили на задворках своих усадеб. Это было крайне неудобно, потому что по ту сторону заборов справляли нужду его ученицы. Так что Женя не поленился и пристроил с трех сторон еще по стеночке: получился премиленький домик, но без крыши. Хозяйка водила соседей показывать новомодное архитектурное сооружение в своих владениях. Народ почему-то смеялся… Директор школы поселил его на квартиру к сторожихе, у нее Женька и столовался.
Через несколько месяцев он попривык к новой среде обитания и уже вполне оптимистично писал, что жить можно, все не так страшно, хотя местная жизнь убогая. Когда-нибудь напишет про этот период своей жизни книгу, а сейчас дай бог найти время, чтобы подготовиться к пересдаче выпускных экзаменов. Дело в том, что Женька терпеть не мог грамматику и лингвистику и такой предмет, как русский современный язык, на выпускном экзамене провалил. Заодно провалил и новейшую историю. Педагогику все-таки вытянул на "трояк". Русскую литературу сдал на "отлично". Так что на работу уехал без диплома, со справкой о том, что прошел курс обучения педагогического института. Справка давала право работать в школе, но считалось, что у него незаконченное высшее образование. Что его уязвляло. Летом он должен был поехать в Краснодар пересдавать свои двойки, и если ему улыбнется счастье, то и получить диплом. Лена опасалась, что такого счастья ему не видать как своих ушей. Поскольку русский язык как предмет он так и не полюбил, и в школе самовольно изменил программу: все уроки по языку заменил на литературу. Директор школы опомнился через полгода и не знал, что теперь делать. Ученики безнадежно отстали от программы по языку, зато все подряд полюбили Пушкина и Блока - любимых поэтов Жени. Полшколы начали писать стихи. В этом плане Полянская средняя школа обошла все краевые школы и занимала призовые места на конкурсах начинающих поэтов. Женя извещал Лену о своих успехах с гордостью и некоторым бахвальством.