- А если так и есть? Ты меня давно знаешь. И знаешь, какая я есть, Роджер. Ты знаешь… Я и вправду как будто всегда в течке, нет? Я просто ничего не могу с собой поделать. Иногда мне это ненавистно. А иногда нет.
- С тобой все в порядке. Не надо так драматизировать.
У нее перехватило дыхание.
- Господи, как я надеюсь, что ты прав! Ты не все обо мне знаешь… Я никогда не была верна Максу, я ведь тебе рассказывала… кроме первых шести месяцев.
- Не говори об этом, Сцилла. То было тогда, а то теперь.
- А что изменилось? Ты меня знаешь, Роджер.
Она, комкая простыню, ждала ответа.
- Ты знаешь, я никогда Максу ни в чем не отказывала, ни теперь, ни раньше.
- Знаю.
- И тебе не отказываю.
- Знаю. Отказывай только в том, в чем тебе хочется отказать. Ты вольна в том, что ты делаешь. Все в твоей власти.
- А Памела говорит, в том-то и дело, говорит, я не владею собой, даже если мне этого хочется.
Она снова утерла глаза.
- Ну, дай бог старушке всякого блага, - заметил Годвин, в надежде перевести разговор на другое. - Как она?
- О, снова выкарабкалась. Доктор говорит, она с каждым разом возвращается на ступень ниже, остается больше следов, и однажды… - Сцилла щелкнула пальцами под простыней. - Она не желает умирать - я уверена, просто мне назло.
- Ей не так уж много осталось.
- Знаешь, была минута, когда она лежала там на дорожке - когда это случилось - и в ту минуту у меня прошла перед глазами вся ее жизнь, и… это было так дьявольски грустно, Роджер. Я представила ее малышкой в фартучке, потом молодой девушкой с чистыми глазами, невинной, узнающей мир, в котором для нее столько надежд, и я видела ее на дорожке, и Хлоя побежала, и все мы втроем словно застыли на миг в моих мыслях, три поколения женщин Ледженд, и одна из них уходит, а всего миг назад перед ней была вся жизнь… и тогда я не хотела, чтобы она умерла! Это я! Я не хотела, чтобы леди Памела Ледженд умерла!
Она хлюпнула носом, и Годвин наконец понял, что она плачет, но очень тихо, ничего страшного не ожидалось.
- Черт, черт, я иногда думаю, что схожу с ума, Роджер - я ненавижу ход времени, милый, а оно никак не стоит на месте, не дает насладиться, порадоваться, просто понять… все непрерывно несется вперед, круша все на своем пути, спешит к новым дурацким событиям, чтоб их черти взяли, а может, мне еще хочется остаться… я ненавижу жестокость времени… время просто скотина, милый, и Сцилла очень хотела бы хоть ненадолго его задержать. - Она вздохнула. - Должно быть, Памела когда-то думала, что конца не будет. Представляешь? Ей когда-то было двадцать девять, а теперь мне двадцать девять. И кажется, мне всегда будет двадцать девять… но ведь так не бывает, правда? Все длится одно мгновение, и если что-то упустишь, то уже не вернешь… Макс всегда говорит, что в пустыне нет времени, нет ни прошлого, ни будущего, только бесконечное настоящее, где ничто никогда не меняется… - У нее вырвался всхлип, она провела рукой по щеке, отбросила волосы и стерла слезы. - Время только глазом моргнет, я прямо чувствую, как оно начинает подмигивать, и все, что мы теперь знаем, исчезнет. Сейчас 1941-й… через двадцать девять лет мне будет пятьдесят восемь… что-то невообразимое, верно? Какой это будет год? 1970-й. Роджер, ты способен хоть как-то вообразить 1970 год?
- Ну, надо надеяться, война к тому времени кончится.
- Да, Роджер, она наверняка кончится, и успеет пройти еще несколько. 1970-й, Роджер. Тебе будет шестьдесят пять!
Он засмеялся.
- Что, если я буду умирать, заболею, буду ждать смерти, а маленькая Хлоя будет сыта мной по горло, и, может быть, у нее будет муж и собственная дочь, которой будут показывать снимки моей матери - ее прабабушки - и может, Хлою будет раздражать, сколько хлопот я доставляю всем, умирая, и может, у нее будет любовник… О господи, заставь меня перестать, Роджер. Я хочу почувствовать тебя в себе, почувствовать, что я жива, Роджер, мне это нужно, нужно почувствовать себя живой и бессмертной, хоть ненадолго.
Потом Роджер попытался вспомнить что-то, что Сцилла сказала про свою мать, но мысль ускользала. Все равно, даже от смутного воспоминания по спине у него побежали холодные мурашки.
- Ты еще не спишь?
- Конечно нет, дурачок.
В ее голосе слышалась озорная улыбка.
- Что-то ты сейчас такое сказала, что навело меня на мысль, что леди Памела знает про нас с тобой. Скажи мне, что я сошел с ума.
- Роджер, надо ли об этом? Сейчас?
- Успокой меня.
- А знаешь, боюсь, что не сумею. Я думаю, да, она, наверное, знает.
- Ты думаешь? А почему не знаешь наверняка?
- Я это и имела в виду. Да, я знаю, что она знает.
- Ты ей рассказала? Я не понимаю - ты ей о нас рассказала? Чуть ли не государственная тайна, а ты рассказываешь о ней женщине, у которой в голове осталось не больше четверти шариков?
- Я ей не говорила! Разумеется.
- Кажется, тебя это не слишком волнует… Это твой муж…
- И человек, которого ты… никогда не могла подобрать слова… обожествляешь? Почитаешь? Не знаю, кто из нас больше заинтересован в сохранении тайны. Я смогла бы прожить без Макса…
- А твоя карьера? Любимице Англии не положено сбегать от мужа. Но это между прочим. А я хотел сказать - ты не боишься, что она просто выболтает все Максу? Тебе назло.
- Вот уж ни за что. Не волнуйся, ему она никогда не скажет. Он ведь мужчина, любовь моя, а значит, враг, а с врагом не делятся грязными сплетнями. Серьезно, любовь моя, она ненавидит мужчин, потому-то всегда так настойчиво старалась превратить их жизнь в самый распроклятый ад.
- И все-таки она знает. Если ты ей не говорила, как, черт побери, она узнала? Мы ведь договорились, ради Макса, ради нас с тобой…
- Если хочешь знать, она просто догадалась. Я как-то заговорила о тебе, и глаза у нее вдруг загорелись тем бесовским огнем… Она поняла. Только и всего.
- О господи, и когда это было?
- Какая разница? Она знает. Кроме того, она совершенно сумасшедшая…
- Хорошо, хорошо. Но что, если кто-то - пусть не твоя милая матушка - если кто-то сказал о нас Максу? Что тогда?
Она пожала плечами, вдруг потянулась к нему, коснулась…
- Придется смириться, верно? Может быть, мы даже получим по заслугам. Должны ведь мы отвечать за то, что делаем.
Она спрятала лицо в подушке, потом снизу вверх взглянула на него, любопытствуя, как он это принял.
- Видишь ли, я не просто так спрашиваю.
- И как это надо понимать? Ты хочешь меня напугать?
- Видишь ли, мне очень четко объяснили, что со мной будет, если я не перестану с тобой встречаться. Кто-то намерен меня убить.
Она медленно окаменела. Годвин слышал, как тикают часы на бюро.
- Может, ты и репетируешь свои выступления, Роджер, но чувство времени у тебя безупречное. Как это надо понимать?
Наблюдая за ней после того, как рассказал ей о записке, показал саму записку, подробно описал, как она попала к нему, наблюдая за ней, он словно видел, как она уходит в съемки эпизода, к которому толком не готова. Она как будто не знала текста и смутно представляла себе сюжет, так что вынуждена была полагаться на свою внешность, приемы, технику. Он наблюдал, как она собирает лицо, изгоняя с него неловкость и удивление, неуместные на лице "Сциллы Худ". Он отмечал знакомые планы, тени от прикроватной лампочки освещали ее лицо, как прожектора в съемочном павильоне. Она облизнула сухие губы. Еще немного, и можно включать камеру. Она ускользала от него, она обдумывала решение проблемы и тайный выход, в уверенности, что таковой наверняка предусмотрен автором сценария.
- А ты не думаешь, что это может оказаться просто страшненькой шуткой?
- Вряд ли, - сказал он.
- Но кому есть до нас дело? Вот в чем сумасшествие! Для кого это так важно, чтобы стоило убивать? Кроме… ой, милый, кроме… Макса, конечно…
- О том я себя и спрашиваю с тех пор, как прочел. Кто? Очевидно, не Макс, но кто тогда? Единственный неизбежный вывод, что кто-то знает и ему это не нравится… кто-то следит за нами, Сцилла.
Она медленно выбралась из-под простыни и встала, остановилась голая у кровати, вся в "гусиной коже", обкусывая ноготь. Медленно, обдумано, как человек, страдающий амнезией и с трудом вспоминающий простейшие действия, накинула халат. Задумчиво склонила голову набок, перебирая в уме возможных авторов записки.
- Это может погубить мою карьеру, - сказала она, словно впервые наткнувшись на эту мысль. - Разрушить мой брак. И убить тебя.
- Рад, что к концу и обо мне вспомнили. Думал уже, я совсем не в счет.
- Кто? Кто это мог быть? Никто не знает.
Резко обернувшись к нему, Сцилла покачала пальцем у него перед носом.
- И не говори мне о Памеле, не то я с воплем выпрыгну в это чертово окно.
Она стояла у окна, глядя на вымытую дождем улицу.
- Я знаю, - заговорила она тихо, - это просто… какой-то человек, который меня хочет. Хочет меня. Какой-то зритель-маньяк или кто-то со студии, из актерского состава, а скорее просто поклонник… кто-то, кто следит за мной, кто ревнует… Подумай сам, Роджер, разве не логично? Ты можешь предложить другую столь логичную идею? И других актрис, бывало, преследовали свихнувшиеся обожатели… У Мерль было что-то такое, Алекс позаботился, чтобы не было шума… сумасшедшие. Это все секс, да? Я уже сколько лет получаю письма. От людей, у которых насчет меня всякие сексуальные фантазии… их попросту выбрасываешь и забываешь. Они безвредны. А теперь мы столкнулись с кем-то, кто сделал следующий шаг. Он каким-то образом выследил меня, увидел нас вместе, и теперь он вмешивается в нашу жизнь…
Он выбрался из постели и хотел подойти к ней, но Сцилла вдруг замерла.
- О господи! - шепнула она.
Годвин взглянул ей через плечо на улицу.
С площади по Слоан-стрит медленно подъезжал "ягуар". Он плавно притерся к тротуару, как старый лайнер компании "Кьюнард" к причалу.
- Это Макс, - одним дыханием проговорила она. - Это Макс.
И превратилась в вихрь точно рассчитанных движений. Он же почти забыл, что надо двигаться. Но Сцилла указала ему на его вещи: вечерний пиджак, строгая рубашка и черные брюки с черными подтяжками, свисавшими со спинки стула. Когда он сгреб одежду, она сказала:
- Я могу не пускать его к себе в спальню, но если не получится, тебе надо будет отсидеться в тайнике.
В мгновенье ока постель была разглажена, покрывало брошено на место, подушки взбиты, а книга брошена рядом, словно она только что оторвалась от чтения.
- Скорее, милый.
Кажется, она чуть ли не хихикала.
- Прямо фарс с постельными сценами, верно? - сказала она, удержавшись от смешка.
Она вытолкнула его впереди себя в темный коридор, где стояло несколько столиков, небольших стульев и ваз с цветами. В тупике между высокими шкафами с узкими зеркальными створками и резьбой на дверцах оставалось несколько футов пустого пространства в углу.
- Тайник вековой давности - ну, он был устроен при постройке, во времена Виктории. Называется "тайник священника", но на самом деле это просто очередная викторианская причуда - тогда любили тайные ходы.
- Нет времени для уроков истории, Сцилла.
Он уронил ботинок и пытался подобрать его, не разроняв остальное. Напрягая слух, ждал хлопка входной двери, шагов по лестнице. Сцилла пошарила по стене, нажала что-то, скрытое под цветочным узором обоев, и кусок стены у шкафа вдруг открылся.
- Вот бы тебя сейчас сфотографировать, милый…
- Сцилла, ради…
- Погоди, тут где-то была свеча.
Она ощупью продвинулась в темноту. Здесь держался странный затхлый запах, должно быть оставшийся со времени, когда каменщики клали фундамент.
- Ага, вот.
- Дрянь, паутина, - процедил Годвин, ощутив на лице липкие нити.
- Найдется, я думаю, и пара мышек.
Она чиркнула спичкой и поднесла огонек к свернувшемуся фитилю свечи в подсвечнике с витой ручкой.
- Ну вот, просто жди здесь, пока не услышишь, что он поднялся наверх. Дверь можешь не закрывать. Я, если сумею, подойду к тебе, когда прозвучит отбой тревоги. Ты просто прислушивайся. Тебе отсюда будет отлично слышно. Не знаю, почему он явился так вдруг, но постараюсь отправить его в постель - он наверняка устал.
- Сцилла…
В прихожей хлопнула дверь. Макс Худ был дома.
- Мне надо бежать, милый. Смотри, тебе даже есть что почитать. Троллоп, очень мило.
Она клюнула его в щеку, и не успел он опомниться, как дверь за ней закрылась. Свеча мигнула, и он на миг почувствовал себя мальчиком, запертым в пряничном домике. Кирпичи в стене крошились, слои старинной известки размазались по ним, как глазурь по пирогу. Холодно было, как в склепе, и затхлый запах затруднял дыхание. Страсть к приключениям начисто покинула Годвина. Странно: то, что кажется таким забавным в постельных фарсах, которые припомнила Сцилла, оказывается таким грустным, серьезным и мучительным для каждого из участников. Он выкинул из головы последнюю мысль. На ступни ему налипла каменная крошка. Она права, настоящий постельный фарс. Или какой-то из романов Филдинга. Солдафон-муж бушует у двери будуара миледи, где затаился пойманный врасплох Том Джонс. Чувство собственного достоинства - и прежде не слишком бодрое - умирало медленной мучительной смертью. Только Макс Худ мог бы с честью выйти из этого эпизода.
Годвин приоткрыл дверь, чтобы слышать голоса. Сперва послышался ее голос, очень тихо, потом более низкий - Макса. Кажется, она сманеврировала так, чтобы переместиться ближе к длинной винтовой лестнице. Теперь ее голос стал отчетливей, и по интонации понятно было, что фраза следует за приветственными объятиями и поцелуем.
- Макс, ты, должно быть, насмерть измотан. Почему бы тебе сразу не пойти наверх?
- Сейчас. Ты ведь знаешь, как мне плохо засыпалось. С тех пор лучше не стало. Хотя беспокоиться не стоит. Как провела вечер?
Годвин представлял, как он стоит у лестницы со стаканом скотча в одной руке и пачкой писем в другой, глядя на жену, остановившуюся на третьей ступеньке снизу и опирающуюся на перила. Голова переполнена мыслями о "Преторианце", о жене, о дочери, о войне, и он гадает, не сходит ли он с ума, раз не может заснуть…
- Вечер как вечер. Насчет фильма все были очень добры, а он, по правде сказать, довольно серенький. Мне без тебя было одиноко.
- Не смог прийти. И кстати… меня, может быть, не будет неделю или две. На следующей неделе предстоит командировка.
- Ох, Макс. Но ведь это не опасно, скажи?
- Нет, нет, ничего подобного. Обычные маневры, учения для молодежи. Я слишком стар для опасных дел.
- Ты всегда будешь опасным, - сказала она. - Я знаешь ли, всегда так и говорю: мой муж, Макс Худ, опасный человек.
- Так оно и есть, - рассмеялся он.
- А больше ты мне ничего не расскажешь о ваших маневрах?
- Ты же знаешь, старушка, нельзя. Но это пустяки, право.
- Когда ты так говоришь, мне всегда мерещится, что все наоборот.
- Вот уж не сказал бы.
- Ну вот, я по тебе скучала, и Лили с Гриром о тебе спрашивали. Все тебя ждали. Роджер явился, и блуждал, как неприкаянная душа, когда обнаружил, что тебя нет.
- Правда? Он отличный парень. Вообще-то, я с ним должен на днях увидеться.
- Да? Зачем? А мне можно с тобой, или у вас мужской разговор?
- Очень скучный разговор, я бы сказал. Насчет одной пропагандистской акции. Да, именно так, чистая пропаганда. Ну а как дела у нашего Роджера? Если не считать, что он блуждает, как неприкаянная душа?
- Неплохо, по-моему. Он был с дамой. С Энн Коллистер. У нее очень длинные зубы и ноги. Английская красота, знаешь ли. Лили считает, что им надо пожениться.
- А ты что скажешь?
- Не думаю, что Роджер из тех, кто женится. А думаю я, что тебе надо поспать.
- Сцилла?
- Да?
- Я мог бы провести эту ночь в твоей спальне.
- Макс! Я же говорю, ты опасный человек! А давай лучше я пойду к тебе? Можно разжечь камин - я сама затоплю. У меня в комнате плохая тяга. Только поторопись тогда.
- Ладно, я быстро.
- Хочешь сперва горячую ванну?
- Замечательно.
- Захвати свою выпивку, а я потру тебе спину и расскажу о вечеринке.
Годвин слушал с отвращением, он с трудом выносил все это и не понимал, как ей удается удерживаться на протянутом на высоте канате. Для него это было почти все равно что подслушивать, как люди занимаются любовью. Может быть, Монк и прав. Может быть, в женщинах есть что-то такое, чего мужчине никогда не понять.
Он успел полностью одеться, когда дверь тайника распахнулась во всю ширь. Она стояла перед ним в халате.
- Все слышал?
Годвин кивнул.
- Когда он поднимется к себе, я закрою дверь в спальню, чтобы тепло не уходило. Он будет в ванне. Тогда можешь трубить почетное отступление. Самый опасный момент уже миновал, - шептала она, задыхаясь.
- Какой момент?
- Твоя полушинель. Ты ее оставил в прихожей, на скамейке.
- Ох, господи помилуй…
- Я собиралась ему сказать, что пригласила тебя выпить на прощанье, и ты должно быть ее позабыл. А потом подумала: а если он утром встанет, а она исчезла? - Сцилла хихикнула. - Но в прихожей было темно, он, кажется, не заметил, так что я промолчала.
- А если он все-таки заметил?
- Не заметил. А теперь мне надо бежать в ванную и еще огонь развести. Ты слышал, что он собирается недели на две уехать?
- Слышал.
- Ну вот, у нас будет немножко времени.
- Не лучше ли тебе заняться делом?
- С тобой все в порядке, Роджер?
- Сцилла, Сцилла… что за вопрос!
- Мне теперь только не хватало, чтобы Хлоя вышла из своей спаленки. Она стала ходить во сне. Все, побежала. Я тебе позвоню, любимый.
Она скрылась. Лунный свет пробился сквозь тучи, и на паркетном полулежали тени. Паркет походил на большую шахматную доску. Сцилла была королевой. А кем был Макс? Королем, ладьей или конем? Годвин, натягивая полушинель на мятый вечерний костюм, чувствовал себя последней пешкой - но уж таково, видно, было его нелегкое счастье.
Через Слоан-сквер он шел под дождем.
- Роджер? Это вы, старина? Годвин?
Обернувшись, он разглядел какого-то круглого коротышку под зонтиком и не сразу узнал его.
- Это же я, Сэм! Сэм Болдерстон, бога ради! - репортер "Таймс" подошел ближе.
- Сэм… Извините, я вас не узнал. Уж очень у вас зонт развесистый. Что вас выгнало на улицу в такую погоду?
- Был в гостях у красотки, где же еще? А вы?
- Просто гуляю. Не спится.
- Вылезли из постели и натянули вечерний костюм? - рассмеялся Сэм и, пожевав сигару, объявил: - Я вам верю. Тысячи других не поверили бы.
- Ну да, вы доверчивое создание. Мне дальше по Слоан-стрит.
- Тогда нам по пути. Вы где живете?
- На Беркли-сквер.
- Вы нынче в настроении для долгой прогулки, старина.
Сэм ухмыльнулся сквозь сигарный дым - веселый толстячок с бульдожьей хваткой на сенсации.
- Я ведь чую, Роджер, вы на что-то нацелились. Я вас сегодня видел в Дорчестере, но вы были с миссис Фантазиа. Счастливчик. Она красавица, чтоб мне провалиться!
Перейдя пустынную площадь, они вступили на Слоан-стрит.