- Как ты думаешь, правильно я поступил, во второй раз выдвинув кандидатуру Гектора Трухильо?
- Мне кажется, - ответил Тапурукуара, - что вы вообще не умеете совершать неправильные поступки.
В разговор вмешался Гарсиа Аббес:
- Господина генералиссимуса интересует, о чем болтает народ на улицах. Мы хотим знать мнение толпы. Наши враги могут стать опасными, только если добьются поддержки голытьбы. Так что же говорит голытьба?
- Вы сами знаете, господин полковник, - сказал Тапурукуара, - что народ понимает, кому он обязан всеми своими великими успехами с начала эры Трухильо по сегодняшний день. Народ знает, - обратился он к Трухильо, - что только вы, генералиссимус доктор Рафаэль Трухильо, единственный его спаситель и благодетель, без устали заботящийся о благе Республики.
- Ты хочешь сказать, - отозвался Трухильо, - что независимо от того, кого парламент признает президентом, народ не забывает, что правлю только я один, а остальные всего лишь подставные марионетки?
- Да, мне приходилось слышать и такое мнение, - ответил Тапурукуара. - Поэтому я считаю, что лучше уж вам самому занять пост президента, чем снова выставлять кандидатуру Гектора Трухильо.
- То есть лучше, чтобы президент не был членом моей семьи, - сказал Трухильо. - У меня есть новый кандидат - Хоакин Белакер. Приготовьте мне о нем подробную информацию.
Тапурукуара лгал, причем лгал намеренно и льстиво. Он рассчитывал на - то, что эра Трухильо продлится не более тридцати с чем-нибудь лет, и перестал ставить на Трухильо, понимая, что ему это даст. На сей раз организаторы покушения могли быть связаны с ЦРУ.
И неважно, что этот жалкий, двухпалатный парламент Республики, избираемый согласно конституции раз в пять лет и состоящий - о чем в конституции не сказано - только из ставленников и родственников Трухильо, присвоил ему 11 ноября 1936 года титул: Benefactor de la Patria, Salvador del Pueblo - "Благодетель Родины и Спаситель Народа". Народ своего благодетеля и спасителя родины ненавидел.
В 1938 году после резни гаитян, по предложению Гектора Трухильо, парламент утвердил присвоение Рафаэлю нового титула: "Первый и Величайший из Руководителей Доминиканского Государства".
Пресса писала:
"Великому Спасителю Америки. Отцу Возрожденного Отечества, нашему Светочу и Первому Врагу Коммунизма на Американском Континенте, генералиссимусу доктору Рафаэлю Трухильо парламентом Республики был присвоен столь заслуженный почетный титул…" и т. д.
Но Тапурукуара знал: с этого момента что-то изменилось, трон диктатора пошатнулся. Найдутся люди, готовые к решительным действиям, и тогда снова польется кровь. Трухильо восстановил против себя многие государства, его бойкотирует весь район Карибского моря, у него произошел конфликт с Госдепартаментом. Немало богатых землевладельцев и опальных генералов, бывших единомышленников Трухильо, опасаясь доносов и гнева капризного диктатора, предпочли эмигрировать. Когда-нибудь они смогут противопоставить правительственным войскам армию мятежников и начнут выступать с речами о свободе, демократии и благе народа, ничем не отличающимися от речей Трухильо. И снова раздадутся звуки двух "Марсельез".
Тапурукуара знал также, что Трухильо ждет благоприятного торнадо, этого лучшего способа прибавить к списку жертв яростной бури несколько тысяч фамилий тех, кто падут жертвами ярости диктатора. Можно было найти и другой выход: спровоцировать заговор, забастовку, демонстрацию или небольшое вторжение. Однако последнее время Трухильо не хочет пользоваться этой возможностью. Он говорит, что даже такое местное, собственноручно организованное вторжение может разрастись и выйти из-под их контроля. Трухильо боится, впрочем, он всегда боялся: диктаторы лучше других знают, что такое страх. Страх диктатора растет, усиливается с каждым годом, а теперь - с каждой неделей.
Тапурукуара мог бы многих отправить на виселицу. Но он считал, что все эти люди еще пригодятся; пусть пока живут, пусть продолжают свою деятельность: благодаря им снова польется кровь потомков тех конквистадоров, которые когда-то натравливали на индейцев своры полудиких голодных псов.
Эмигранты уже не раз организовывали морские и воздушные десанты, но почти всегда их участники попадали в лапы полиции, поразительно хорошо осведомленной о количестве и вооружении десантников, о месте и времени высадки. Последний десант четырехсот прекрасно вооруженных политических беженцев тоже окончился поражением. Те, кто действуют извне, мало что могут сказать; на них и не стоит рассчитывать. Огонь должен запылать здесь, внутри Республики, и тогда ее реки снова станут красными от крови, а по трупам, как по мосту, можно будет переходить с одного берега на другой. Может быть, Трухильо погибнет, и его власть захватит кто-нибудь другой, но и тому не обойтись без Тапурукуары. Батиста на Кубе взял к себе на службу лучших людей из полиции свергнутого им диктатора Мачадо. Только Кастро не взял людей Батисты…
Тапурукуаре припомнился 1954 год, лица и фамилии заговорщиков, которые рассуждали так же, как он: интервенция эмиграции не приносит желаемых результатов, государственный переворот должен произойти в самой Республике и начаться с убийства Трухильо.
В 1954 году заговорщики решили убить Трухильо. Была назначена дата покушения: 21 января. За три дня до этого полиция перерыла дома подозреваемых лиц, организовала гигантские облавы. В бесправном и запуганном обществе шпионство становится религией. Было арестовано три тысячи человек. Репрессии оказались настолько значительны, что нашли свое отражение даже в местной печати. Тапурукуара тогда прочел, что арестовано… "123 человека, подозреваемых в участии в заговоре и подготовке покушения на жизнь величайшего человека нашей эпохи".
Сложившаяся в ту пору ситуация благоприятствовала осуществлению его собственных планов - попытке поссорить Трухильо с церковью. Тапурукуара представил полковнику Аббесу доказательства участия в заговоре одного студента духовной семинарии. Аббес дал приказ о его аресте, не предупредив церковные власти, вопреки заключенному в 1954 году конкордату с Епископатом.
Арест студента, а также зверские расправы со многими другими арестованными католиками, обвиняемыми в участии в заговоре, вызвали возмущение и протест Епископата. 31 января священники прочитали с амвонов доминиканских церквей проповедь, кончавшуюся словами:
- Мы просим Бога, чтобы семье Трухильо никогда не пришлось испытывать такие мучительные страдания, какие в нашей стране выпали на долю многих отцов семейств, детей, матерей и жен.
Это была самая резкая критика диктатора с момента захвата им власти. Трухильо развил бурную деятельность. Он послал в Ватикан министра иностранных дел с требованием отзыва монсиньора Занини, ватиканского нунция, которого он обвинял в инспирировании проповеди.
И тут Трухильо потерпел первое поражение: ему не удалось полупить благоприятный ответ от папы Иоанна XXIII. Да, подумал Тапурукуара, бороться с оппозиционными партиями, с коммунистами и социалистами оказалось легче, чем с церковью, ибо она может вслух высказаться, с амвонов, впрочем, этой возможностью она пользовалась только один раз. Даже диктатор, возвестивший на весь мир, что он - первый враг коммунизма, был бессилен против церкви. Трухильо струхнул: не так давно в церквях Аргентины прозвучал траурный колокольный звон по Перону, а в Венесуэле - погребальный звон по правительству Хименеса.
Полиция спасала честь уязвленного диктатора. Под ее охраной 21 февраля была организована "стихийная демонстрация двухсот тысяч доминиканских граждан, которые выразили генералиссимусу свою любовь и несокрушимую верность". Для Тапурукуары это был тяжелый день. Десятки тысяч людей вышли на улицы Сьюдад-Трухильо с транспарантами и огромными портретами вождя; повсюду ревели магнитофоны, раздавались свистки, крики, призывы… В толпе замешались тысячи вооруженных агентов тайной полиции, в том числе скромный, почти незаметный агент Тапурукуара, Великий Никто, который любого мог послать на смерть, лишь указав на него пальцем…
Нападки заграничной прессы заставили Трухильо заняться организацией "легальной оппозиции". Он сам подписал письма к восьмидесяти уважаемым гражданам, призывая их во имя блага Республики создать оппозиционную партию, которой он гарантирует полную безопасность и предоставляет свободу высказывания своих взглядов. Он заявил:
"Я утверждаю, что в нашей счастливой стране найдется место для разных организаций и любых точек зрения по сложным вопросам управления государством. Я уже много лет для блага народа несу бремя власти. Критика парламента, правительства, министерств - вообще всех органов власти совершенно необходима для правильного функционирования государственного аппарата. Вопреки распространяемым нашими врагами слухам, я считаю, что чем суровей будет эта критика, тем больше она принесет пользы. Я, величайший из руководителей Доминиканского государства, решил создать оппозиционную партию, существование которой подчеркнет мою безграничную любовь к свободе и демократии. Доминиканский народ знает, что свою героическую жизнь я посвятил борьбе за эти идеалы. И поэтому я направил письма восьмидесяти лучшим гражданам Республики…" и т. д.
Тапурукуара насмешливо усмехнулся. Прошла неделя, месяц, год - Трухильо не получил ни одного ответа. Кое-кто из лиц, приглашенных для участия в оппозиции, испугавшись "доверия" диктатора, убежал за границу. Им не хотелось петь вторую "Марсельезу"…
В черном списке Тапурукуары, где числились лица, намеченные для уничтожения при первой благоприятной возможности, оказались два епископа: Томас Рейли и Франческо Рамирес. "Может быть, еще сегодняшней ночью, - думал Тапурукуара, - над Сьюдад-Трухильо пронесется вихрь, сорвет несколько крыш, убьет человек двадцать, и тогда я добавлю к ним два трупа в епископских фиолетовых сутанах…" Тем временем печать Трухильо обрушилась на Томаса Рейли, который сказал, что "Республика переживает экономический кризис", и на Рамиреса - за "противоречащие истине заявления". В газетах только не упоминалось о том, какие это были заявления и о какой истине шла речь…
"На брошенных когда-то костях, - размышлял Тапурукуара, - остается все меньше очков. Не будет мира в Республике. Приближается грозный торнадо, но Трухильо не знает, с какой стороны он придет. Страшное предчувствие таится в атмосфере города, висит в воздухе: в любую минуту может произойти взрыв…"
…Тапурукуара и не заметил, как дошел до управления полиции.
Он направился прямо в кабинет Аббеса и, не успев еще приблизиться к столу полковника, произнес:
- Не вышло.
- Почему?
- У Этвуда превосходный осведомитель. Новую версию он разгромил так же, как предыдущую.
- Может быть, они уступят? Неужели они не хотят пойти на компромисс?.
- Этвуд не соглашается ни на какие переговоры. Он приехал сюда по поручению Госдепартамента в качестве руководителя комиссии для выяснения обстоятельств смерти Мерфи. Ничто больше его не касается.
Сегодня он собирается передать в Вашингтон информацию о ходе этого дела.
- Прелестно. Что же ты предлагаешь?
- Уничтожить их осведомителя.
- Ты напал на след? Подозреваешь кого-нибудь?
- Пока мне известны только результаты его деятельности. Но я займусь им сам.
- Они слишком быстро разобрались в истории с акулами. Ты ведь отвел "ягуара" и через полчаса после возвращения в Трухильо явился к Этвуду, который уже оказался предупрежден. Очевидно, кто-то ехал следом за вами и, как только машину бросили над Бухтой Акул, умудрился все рассмотреть и вернуться в город раньше или сразу же после вас.
- За нами не ехала ни одна подозрительная машина. По пути нас перегнало несколько разных автомобилей, но ни один из них не шел позади.
- Все это прелестно, Тапурукуара, однако чудес не бывает.
- Бывать-то они бывают, но всему приходит конец, полковник. Я найду их осведомителя и уничтожу его.
- Прелестно. Только Этвуд снова подымет шум.
- Этого как раз можно не бояться. Тот, кто находится здесь нелегально, человек новый. Только такой человек мог проехать возле нашего джипа, всех остальных я немедленно узнал бы. Если он прибыл сюда нелегально, он может так же нелегально погибнуть. Дипломаты в подобных случаях предпочитают не вмешиваться.
Аббес расстегнул верхние пуговицы кителя, распахнул ворот.
- Тапурукуара, - спросил он, - что сейчас поделывает Октавио де ла Маса?.
- Все исполнено так, как вы хотели, господин капитан: обошлось без ареста и без стрельбы. Утром капитана вызвали на аэродром. По дороге на его такси налетел возвращающийся с аэродрома бензовоз. Водитель и де ла Маса погибли на месте.
- Прелестно. А что вы приготовили для прессы? Это важно, поскольку мы не станем в связи с Этвудом менять последнюю версию смерти Мерфи. Никто не может знать о смерти де ла Маса по пути на аэродром. Для нас и для них - он повесился в тюрьме.
- Майор Паулино сообщил прессе, что в результате автомобильной катастрофы погибли водитель и его пассажир Альберто Комо.
- Это кто такой?
- Молодой студент, который во время каникул связался с эмигрантами. Вчера он вернулся из Пуэрто-Рико, и нам пришлось его ликвидировать. Только в газетах надо писать, что такси, в котором погиб Комо, ехало с аэродрома, а не на аэродром. И соответственно изменить направление движения бензовоза. Господин полковник, Этвуд ждет ответа.
- Подождет… Сейчас я позвоню генералу и скажу тебе, с чем идти к Этвуду… Тапурукуара, а ты никогда не чувствуешь себя усталым от всего этого?
- Нужно избегать женщин, есть мало мяса, пить много молока, спать семь часов и иметь при себе пистолет, который не дает осечки.
- Прелестно. А это убийство? История с де ла Маса? Он оказал нам немало услуг и видишь, чем все кончилось. Ты ничего не чувствуешь, занимаясь этой мокрой работой, у тебя не возникает отвращения к самому себе? Знаешь, всякие такие вещи…
- Я не понимаю вопроса, полковник. Что вы имеете в виду?
- Я - доволен тобой, Тапурукуара.
15
Я остановил пленку, на которой Гордон записал беседу Этвуда с Тапурукуарой.
- По вашей просьбе, - сказал Этвуд, - мы сфотографировали Тапурукуару. Пожалуйста, - он протянул мне несколько снимков.
Взглянув на иссеченное морщинами лицо с индейским носом и круглыми глазами, увенчанное соломенной шляпой, я убедился, что именно этого человека я увидел на Пласа-Либертадор-Трухильо за рулем "ягуара".
- Спасибо, - сказал я, возвращая фотографии, - они имеют для меня огромное значение и многое объясняют. Как вам удалось сделать снимки?
- Вы подали великолепную идею. Наш человек прикрепил к глазку в дверях посольства объектив фотоаппарата. Тапурукуару сфотографировали, когда он в условленный час поднимался по лестнице. Судья ничего не заметил.
- А известно ли вам, что Тапурукуара вовсе не судья? Я просмотрел телефонную и адресную книги, проверил список доминиканских судей.
- Вы думаете, он назвался вымышленным именем?
- Я разыскал такую фамилию, довольно редкую даже для здешних мест, и побывал у дверей его квартиры. На визитной карточке, прикрепленной к двери, под фамилией стоит единственное слово: "Пенсионер". Я считаю, что Тапурукуара - один из самых выдающихся агентов тайной полиции Трухильо. Это наш противник номер один.
- Благодарю за предостережение. А вы-то сами чувствуете себя в безопасности?
- Я никогда не чувствую себя в безопасности. С тех пор как вся наша наука и даже социология свои усилия сосредоточила на разоблачении человека и ограничении его свободы, с тех пор как она поставила его в зависимость от техники, создала возможность массового уничтожения людей и стала все глубже проникать в его личную жизнь, - человек не может чувствовать себя в безопасности. Мои доминиканские приключения - только эпизод, который, пожалуй, помогает забыть об общей угрозе.
Зазвонил один из телефонов на письменном столе.
- Мистер Этвуд? - спросил женский голос, - С вами будет говорить генерал Эспайат.
Этвуд трижды нажал лежащий на столе звонок, давая секретарю сигнал включить в соседней комнате магнитофон, и протянул мне вторую трубку; телефон, по которому он разговаривал, был соединен с другим аппаратом.
Я услышал голос генерала Эспайата:
- Приветствую вас, сенатор, от всей души приветствую. Как вы себя у нас чувствуете?
- Все было бы отлично, если бы не затруднения с…
- Знаю, знаю, и нам это чрезвычайно неприятно.
- Я сказал вашему представителю, что мы настаиваем на разговоре с капитаном де ла Маса, обвиняемым в убийстве Мерфи.
- Я не возражаю, однако, все произошло именно так, как мы предполагали, сенатор. Мистер Мерфи был гомосексуалистом. Мы нашли свидетеля - это бывший бой Мерфи, черный мальчик Эскудеро. Мы можем немедленно связать вас с ним. Эскудеро утверждает, что мистер Мерфи несколько раз приводил к себе в номер мальчиков и даже его принуждал, платя за молчание двадцать песо. Я полагаю, комиссия захочет выслушать этого наиболее осведомленного свидетеля. Думаю все же, что вы предпочтете первый вариант смерти.
- Господин генерал, - ответил Этвуд, - может быть, мы покончим с первым вопросом, а затем вернемся к тому, о чем вы начали говорить. Это значит…
- Зачем, если мы договорились, что обе стороны будут придерживаться первой версии?..
- Об этом мы еще не договорились. Нам хотелось бы побеседовать с Октавио де ла Маса.
- Разве я вам еще не сказал, что Октавио де ла Маса покончил жизнь самоубийством у себя в камере?
- Нет, это поразительно!
Я схватил лежащий на столе блокнотик и, написав на нем несколько слов, подсунул Этвуду.
Этвуд прочел записку.
- Господин генерал, - сказал он, - позвольте, я передам трубку моему секретарю, который занимается формальной стороной проводимого расследования.
- Пожалуйста.
- Слушаю вас, господин генерал, - сказал я.
Генерал Эспайат, не зная, что я слышал начало его разговора с Этвудом, повторил все еще раз.
Я спросил:
- Вы разрешите осмотреть тело самоубийцы?
- Думаю, что серьезных препятствий не окажется… Впрочем, мне нужно посоветоваться: это не входит в мою компетенцию.
- Мистер Этвуд, - сказал я, - хотел бы вас предупредить, что мы располагаем фотографией капитана Октавио де ла Маса; поскольку речь идет об установлении идентичности…
Генерал заметно начал нервничать:
- Ну, не знаю, не знаю, что из этого выйдет… Если тело самоубийцы еще не сожгли в крематории, все будет в порядке.
Я понял, что напал на твердый орешек, однако моя выдумка с фотографией явно произвела впечатление. Я решил раскрыть еще одну карту.
- Господин генерал, - сказал я, - я не собираюсь подвергать сомнению что бы то ни было здесь услышанное, однако, насколько мне известно, в стенах камеры Октавио де ла Маса, как, впрочем, и в остальных камерах тюрьмы, нет никаких крюков или выступов, на которых можно повеситься. Мне также известно, что заключенные не имеют доступа к окнам и глубоко врезанным решеткам, да и окна находятся под постоянным наблюдением охраны. А поскольку у дверей нет ручек…