- Но у генералиссимуса есть отличная идея. Главное управление безопасности представило ему положительную оценку внутреннего положения… Ты согласен с такой оценкой, Тапурукуара?
- Господин полковник, я недавно читал статью Уолтера Липпмана о ЦРУ. Липпман писал, что разведка, которая в силу собственной политической тенденциозности дает правительству неверную информацию, приносит больше ущерба, чем пользы.
- Ты слишком много читаешь, Тапурукуара. Я бы рекомендовал тебе читать поменьше.
- Тапурукуара, очевидно, имел в виду последние события, забастовки и покушения, - вмешался майор. - Если ЦРУ к этому непричастно, следует серьезней заняться эмигрантской Революционной доминиканской партией. Она действует из Венесуэлы, а центр ее находится в Пуэрто-Рико. Нужно убрать секретаря этой партии Рамона Кастильо.
- Мы обычно ждем, пока эмигранты сами не перегрызутся друг с другом. Это совсем новая партия, и, прежде чем она разрастется, ее в борьбе за власть могут уничтожить другие группировки. Если этого не случится, мы возьмемся за дело сами, - уверенно заявил Аббес. - А пока не стоит менять тактику.
- Управление безопасности составляет слишком оптимистические отчеты. Поэтому я и процитировал Липпмана, - объяснил Тапурукуара.
- Если отчеты будут пессимистические, - проворчал Аббес, - генералиссимус распорядится провести новые репрессии. Опять будут переполнены тюрьмы, опять польется кровь и раздадутся голоса протеста. В сложившемся положении нам следует некоторое время переждать; нельзя увеличивать панику, создавая возможность для распространения слухов об арестах, которые и так неизбежны.
- Да, это правильная позиция, - сказал Тапурукуара, а сам подумал: "Эх ты, мясник, ведь теперешней ситуацией Трухильо обязан тебе. После покушения на президента Венесуэлы, после непродуманной затеи с зеленым "олдсмобилем", начиненным динамитом, который должен был разорвать в клочья Бетанкура за то, что тот критиковал Трухильо и отказался повысить налоги с доходов нефтяных монополий, - после этого покушения Совет Организации Американских Государств применил коллективные санкции против Республики. И все благодаря тебе".
Тапурукуару раздражало ослабление бдительности Трухильо. Ведь его можно было бы подбить на развязывание гражданской войны, и тогда к нескольким десяткам тысяч убитых противников Трухильо, к двадцати тысячам трупов гаитян прибавилось бы по крайней мере столько же новых. Другой такой случай представится не скоро. Сейчас в Республике действуют два пока еще слабых партизанских центра; имена их руководителей уже известны Тапурукуаре. Но он пока не собирался их выдавать, предпочитая подождать, чтобы получить возможность увеличить эти несколько десятков трупов до нескольких десятков тысяч. Ради такой цели стоило подождать.
Но все это не мешает тому, что должно произойти. За последние несколько недель арестованы тысячи людей, сотни других убиты, в Сан-Педро-де-Макорис вся учащаяся молодежь брошена в тюрьмы. Бывшие соратники Трухильо, не будучи уверены в переменчивой милости диктатора, удирают за границу, опасаясь, что в один прекрасный день их обвинят в заговоре и подготовке покушения на Трухильо. Может повториться 1930 год или даже 1954 - год неудачного покушения на диктатора. Несколько недель назад Рамон Кастильо заявил в Пуэрто-Рико, что Трухильо падет в течение ближайших двух месяцев.
Второй месяц был на исходе.
27
Я поехал к Манагуа. Едва я ударил тяжелой колотушкой в форме головы тигра в дверь, как она отворилась: казалось, Хуана поджидала меня. Она загородила мне дорогу. Я заметил два кровоподтека у нее на лице.
- Вы меня вызывали.
- Лучше уходите!
Я постарался как можно деликатней втолкнуть ее в холл и захлопнул за собой дверь.
- За домом следят, - сказала она.
- Через несколько минут вы меня выставите и крикнете, чтобы ноги моей здесь никогда больше не было. Неплохо бы при этом выругаться, но достаточно громко, чтобы могли услыхать шпики.
- Мне придется позвонить в полицию и сообщить, что вы здесь были. Так они мне велели.
- Звоните, но после моего ухода. Как называется аэродром?
- А вы захватили конверт, который я вам дала?
- Да.
- Мне пришлось рассказать об этом конверте - они меня били… Если я его им не отдам, меня убьют. Вы должны мне его вернуть.
Я протянул Хуане конверт.
- Я обещал, что не причиню вам вреда.
- Все же меня избили.
- Из-за кого-то другого. Когда я заходил к вам, дом еще не был окружен шпиками. Так как же называется аэродром?
- Эмитивилль, на Лонг Айленде.
Я не знал такого аэродрома, да и никогда не подумал бы искать его на Лонг Айленде.
- Вы уверены?
- Октавио меня не обманывал. Он ничего не скрывал, видимо, надеялся, что его участие в секретных делах Республики польстит мне.
- Эмитивилль, - вслух повторил я.
- Да, Теперь у меня к вам просьба. Я сказала им, что вы просматривали письма и, очевидно, взяли конверт тайком от меня. Я не призналась, что дала вам его сама. Они грозили убить меня, если я не получу его обратно.
- Но ведь вы отдадите им конверт.
- Я понятия не имею, кому его надо отдать. Меня страшит сама мысль о том, чтобы пойти в управление полиции. Они просто меня оттуда не выпустят. Достаточно прихоти какого-нибудь мелкого служащего - и мне конец, тогда уж никакой конверт не поможет.
- Вы думаете, что я туда пойду?
- Ах, нет! Но есть другой выход. Меня вчера навестила одна наша общая с Октавио знакомая. Моника Гонсалес. Я ей все рассказала, тогда она предположила, что знает вас, потому что, как ей кажется, вы узнавали у нее мой адрес. Вы действительно обо мне спрашивали?
- Не помню.
- Моника танцует в "Гаване". Туда часто приходят разные люди из полиции; она кое-кого из них знает и обещала мне отдать письмо кому следует. Ее тоже допрашивали по делу Октавио, и человек, который вел допрос, упомянул, что уже разговаривал со мной. Она отдаст конверт прямо ему. Так будет лучше всего.
- Пошлите конверт с кем-нибудь из прислуги.
- Нет, об этом никто не должен знать. Я не доверяю прислуге, которую рекомендовал мне Октавио. Вы скажите Монике, что конверт нашелся.
- Если дом окружен, за мной будут следить.
- У вас есть машина. Вы удерете от них, петляя по городу. Впрочем, какая разница, узнают ли вас здесь или увидят потом в "Гаване". Они только что вас видели и знают, что это вы отняли у меня конверт. Вы ничем не рискуете.
- Пожалуй, так можно сделать… Мне как раз хотелось бы познакомиться с Моникой Гонсалес. Вы не говорили ей, что я узнавал название аэродрома?
- Конечно, нет! Я скорей бы умерла со страху. И так у моей матери сердечный приступ, не знаю, чем все кончится… А на мое лицо вы обратили внимание? На теле тоже несколько синяков. Умоляю, отдайте конверт Монике. - Она сунула конверт мне в боковой карман пиджака.
- Хорошо.
- Теперь я вытолкну вас за дверь. Спасибо за все… И не приходите сюда больше ни под каким видом.
Я сел в машину и, не оглянувшись, отъехал от дома Манагуа. Промчавшись по шумной центральной улице, я принялся кружить по городу: неожиданно сворачивал в узкие переулки и выезжал из них, чтобы, резко повернув, снова скрыться в одной из боковых улиц. Через двадцать минут я остановил машину в старой части Сьюдад-Трухильо, неподалеку от "Гаваны".
Возле бара сидела Моника Гонсалес. Ни мулата, ни гитариста я не заметил.
Я поклонился и громко спросил, можно ли к ней подсесть.
Она кивнула.
- А где мулат?
- Они с моим аккомпаниатором в управлении полиции. Их допрашивают по делу об убийстве какого-то сержанта гвардии Трухильо.
- Кто же его убил?
- Это будет видно. Вы должны были прийти вчера…
- Поскольку вчера произошла такая история, оказалось очень удачно, что меня в "Гаване" не было. Моника, я от Манагуа. Она просила передать вам конверт.
- Ах, вот оно что! Значит, это вы! У нее из-за вас были ужасные неприятности. Вы безжалостны и готовы на любого навлечь опасность, лишь бы только раздобыть какую-нибудь маловажную деталь.
- Манагуа пострадала не из-за меня.
- Но ведь вы Гордон, секретарь Этвуда.
- Нет.
- Теперь уж я ничего не понимаю.
- Манагуа посетили два человека, заинтересованные в этом деле, - я умышленно пытался заморочить Монике голову. - Я - второй, а конверт мне дал тот, первый.
- А он сам не мог прийти к Манагуа?
- Нет. И мне пришлось его выручать, - продолжал я выдумывать, стараясь как можно больше запутать представления о моей особе.
- Я была уверена, что вы и есть Гордон. Кто же вы на самом деле? Как вас теперь зовут, где вас можно найти?
- Вам это знать ни к чему, поскольку мне известно, где вас можно найти. Давайте будем считать, что я - Гордон. И на том остановимся.
- После убийства сержанта гвардии "Гавану", вероятно, закроют, да и все остальные ночные рестораны тоже. Вы, наверно, разбираетесь в сложившейся ситуации?
- Я видел в городу множество полицейских патрулей и войска, слышал об отдельных арестах, но не знаю, в чем дело.
- Предполагают, что было произведено покушение на Трухильо. Вы не догадываетесь, кто на сей раз инспирировал это развлечение?
- Нет, не представляю себе.
- Никто ничего не знает. Очень страшно жить в стране, в которой никогда ничего не знаешь.
- Я знаю, что у власти находится Трухильо. И этим все объясняется.
- Мы утратили способность с такой легкостью ставить диагнозы. С конверта снята фотокопия?
- Нет. Гордон не показывал его Этвуду. Я возвращаю его на свою ответственность, потому что не хочу подвергать опасности Манагуа.
- Хуане повезло, что она так красива. Однако это забавно. Ваша разведка отказывается от старых методов?
- Возможно, ее агенты позволили миссионерам обратить себя в новую веру, - сказал я. - Ну, пора идти. Если обо мне будут спрашивать, скажите, что я пытался назначить вам свидание у себя в гостинице, но вы отказались, и, обидевшись, я ушел. До свидания, может быть, мы еще увидимся.
Нет.
- Вы узнали название аэродрома Икс?
- Может быть, мне кое-что удастся выяснить. Будьте осторожны, за "Гаваной", наверно, следят.
- Почему же вы хотели затащить сюда настоящего Гордона?
- В связи с осложнившимся внутренним положением в нашей Республике и последними арестами мне нужно было передать ему очень важные сведения. Кроме того, я просила прислать его сюда еще до вчерашнего убийства сержанта; тогда за "Гаваной" не следили.
- Можете все сказать мне.
- Вы же занимаетесь исключительно делом Мерфи.
- Вы знаете больше.
- Из центра по коротковолновому приемнику меня предупредили, что ко мне явится некто и назовет мой номер. И что этот "некто" интересуется только делом Мерфи и ничем больше. Но неважно. Если я не смогу ничего передать посольству через Гордона, я пошлю сообщение непосредственно в центр. Послезавтра - забронированный для меня день связи. Прощайте, будьте осторожны.
28
Тапурукуара вышел из управления полиции. Как всегда, он мысленно систематизировал и закреплял события доминиканской истории. Прошлое он рассматривал с позиций настоящего, а события сегодняшнего дня - в плане историческом, из наблюдателя превращаясь в исследователя, который изучает явления по прошествии ста лет.
История не учитывает преступлений, - думал Тапурукуара, - она всего в нескольких строках упоминает о массовых убийствах, а из жизнеописаний творцов истории выбрасывает большинство их жертв. Трупы превращаются в прах не только в земле, но и в памяти потомков. А о глупости вождей история не забывает.
Трухильо - человек ограниченный. Это алчный выскочка, стремящийся потуже набить себе мошну; глава государства с образом мышления подпольного биржевого маклера и гангстера; купчик, обладающий ловкостью конокрада, которому неограниченная власть облегчила возможность накопления фантастического богатства.
Какая безграничная, поразительная жадность! Когда Трухильо пришел к власти, у него был генеральский мундир и куча долгов. Сейчас он глава нескольких монополий, ему принадлежат вся соль и весь табак Республики, молочная монополия "Централь-Лечера" и усадьба "Ла Фундасьон" в двести тысяч акров земли, ранчо "Сан-Кристобаль" и множество других, десятка два дворцов…
Трухильо - владелец автобусных станций и доминиканских воздушных линий, спортивных стадионов, обувной фабрики, цементного завода, мебельной фабрики, единственного в стране пивоваренного завода, единственной фабрики пастеризованного молока, огромных гостиниц, маслобойни, страхового общества, доминиканского радио и телевидения, военной промышленности, ежедневных газет, спичечной и древесной монополии…
Трухильо обеспечил себе долю и в предприятиях своей семьи. Вместе с братом Арисменди Трухильо и Молина он монополизирует экспорт мяса и фруктов в карибские страны; с братом Ромео он делит доходы от публичных домов и увеселительных заведений, с братом Гектором - поступления из издательств…
Сегодня в разговоре с ним, Тапурукуарой, и майором Паулино Аббес сказал, что они трое и еще несколько сотен доминиканцев, допущенных к участию в управлении, к участию в исторической миссии создания эры Трухильо, были бы никем, если бы не генералиссимус. Трухильо дал им власть и деньги, превосходные квартиры и автомобили…
"Да, уважаемые господа, - сказал Аббес, - если бы не генералиссимус, ходили бы мы в сандалиях из сыромятной коровьей кожи да в льняных или парусиновых штанах и сарапах - грубых одеялах с дыркой для головы, а уж какая вонь шла бы от наших ног!"
У Тапурукуары не было ни автомобиля, ни роскошной квартиры, ни денег. Да он об этом и не заботился, подобные вещи не представляли для него никакой ценности. В первую очередь - при малейшей возможности - он стремился убивать самых привилегированных, а также их врагов, всех, кого можно было убить безнаказанно. Он презирал этих людей так же, как и их тщеславного, тупоумного диктатора; но его он презирал не за жестокость - Тапурукуара считал, что правитель должен быть жестоким, - а именно за тщеславие, тупость и жадность, жадность нищего пеона, грабящего ранчо своего господина.
Трухильо, - думал Тапурукуара, - ухитряется всячески изворачиваться в борьбе с взбунтовавшимися потребителями его творога, постепенно прибирая к рукам всю молочную монополию. Однако ему не хватает изворотливости в борьбе с церковью, с ней ему никак не удается договориться. Он достаточно сообразителен, чтобы не допустить открытия еще одной, кроме его собственной, конкурирующей фабрики военной обуви, но ему недостает ума в борьбе с коммунистами и социалистами.
Он был велик в своих мечтах господствовать над всем миром, о чем как раз сегодня говорил Аббесу, но оказался слишком мелок для того, чтобы управлять двумя миллионами доминиканцев, всего двумя, потому что остальные - старики и дети, да и среди этих двух миллионов - полмиллиона перепуганных трусишек, дрожащих за свои жалкие песо, за свою шкуру, и полмиллиона явных или тайных шпиков.
…Тапурукуара купил у торговки фруктами большой гранат. Разбив кожуру рукояткой мексиканского ножа, он на ходу принялся выковыривать ногтями зернышки, похожие на свежую икру. Набрав полный рот зерен, он давил их зубами, слушая, как они трещат, и наслаждаясь терпким соком, освежающим пересохшие десны.
Приближался последний этап игры с человеком, называвшим себя Гордоном. Этвуд, безусловно, передал ему просьбу Манагуа прийти к ней, когда же Гордон явится, она попросит его отнести конверт от письма де ла Маса Монике Гонсалес. А если Гордон не придет к Манагуа, а только позвонит ей? С этим тоже следует считаться и поджидать его, пожалуй, стоит возле "Гаваны". Потому что к Манагуа он может и не заходить, а уж с Моникой ему встретиться придется - по телефону конверта не передашь.
Только Гордон мог приходить к Монике в "Гавану". Он, правда, не назвал себя, но прежде всего попросил адрес Оливейры, а потом побывал в его квартире, узнал там адрес Манагуа и зашел к ней; значит, он и есть Гордон - так он ей представился, а теперь она вызвала его через Этвуда. В таком случае, - рассуждал Тапурукуара, - все это должно означать, что Гордон от кого-то узнал о случайном знакомстве Моники с Мерфи, Манагуа, Оливейрой и Октавио… А если Гордона направил к Монике кто-нибудь из Нью-Йорка? Это идея! Нужно повнимательней приглядеться к тому, чем занимаются Моника и ее гитарист…
И еще одна догадка: Гордон пытался узнать у Моники название аэродрома, с которого увезли Галиндеса. Тапурукуара усмехнулся: когда Гордона разоблачат, он пошлет к нему Монику, которой тот не назвал ни своей фамилии, ни адреса. Пусть явится и сообщит ему, что самолет вылетел из Эмитивилля. Тогда он поймет, что попался.
Наконец-то и Гордону будет объявлен шах. Более опасный, чем тот, который объявил он, разгадав трюк с Бухтой Акул и несколько других маневров. После такого шаха ставится мат в два хода. Или в один ход, может быть даже именно в один ход, - и фигура летит с шахматной доски. Уже сегодня Гордон попадет в ловушку, избежать ее он не может…
Тапурукуара на черном "паккарде" поехал в "Гавану" и остановил машину в ближайшем переулке.