– Езжай домой… Завтра будь. Надо передать дела. Кого, кстати, исполняющим сделать?
– Доценко, наверное. Он мужик грамотный. И семьянин хороший.
– Я тоже так думаю.
Чернаков встал из-за стола, подошел к вешалке.
– Ты к кому сейчас? Домой или?…
– Или…
На самом деле Вячеслав Андреевич планировал сначала заехать домой. Поговорить с Ириной. Наверняка она уже все знает, поэтому можно обойтись без подготовки.
Он надел пальто, еще раз виновато посмотрел на Глухарева и покинул кабинет.
Ирина наряжала елку. Впервые купила сама, ведь елки за все время их совместной жизни покупал только Чернаков. Сам выбирал, сам ставил, полагая, что только хозяин дома может выбрать достойный символ любимого праздника. Ему очень нравился этот процесс. Походить по елочным "загонам", покопаться в колючих ветках, вдохнуть такой редкий в городе аромат свежей хвои. Своего рода маленький ритуал. Бзик. Привет из детства. Твердая убежденность, что какая будет елка, таков и Новый год. Пока сбывалось. Искусственную елку не покупал принципиально.
Видимо Ирина поняла, что в этом году он нарушит многолетнюю традицию. Поперек большой комнаты уже висели искрящиеся гирлянды из разноцветной фольги. Жена очень любила Новый год и, наверное, до сих пор верила в Деда Мороза. Что дедушка положит под елочку на этот раз?
Ничего… Свидетельство о разводе.
– Ты уже слышала?
– Да, Слава… Я не буду тебя держать… Только скажи, что тебе не хватало?
Чернаков не ответил. Достал пузатый пластиковый чемодан, купленный на турецком курорте, кинул туда пару рубашек, две смены белья, свитер, мыльно-рыльные принадлежности… Остальное заберет позже. Позже обсудит и условия расторжения брачного контракта. Достал спрятанную в Уголовном кодексе небольшую заначку.
– Пока… Извини… Наташе я сам объясню.
Закрывая ключом дверь, он услышал звон разбившейся елочной игрушки.
Дверь Юлиной квартиры не опечатали. Значит, она застала комитетчиков.
Чернаков позвонил. Юля была в спортивном костюме и больших резиновых перчатках. Занималась уборкой. Он снял ботинки, обулся в брошенные возле вешалки сношенные шлепанцы. Димины шлепанцы.
– Тебе помочь?
– Не надо, я почти прибралась…
– Ничего не пропало?
– Только бабушкина брошь. Серебряная. Димка, наверное, на водку выменял.
Чернаков снял пиджак, опустился в кресло, закрыл глаза. "Здравствуй, новая жизнь. Здравствуй, новый дом… Разве ты не об этом мечтал? Как было бы здорово, если б эта женщина всегда находилась рядом. Все – она рядом. Радуйся."
Открыл глаза. Поднялся, заглянул за шкаф. А фотографию с Димой Юля не убрала. Стоят в обнимку у фонтана, улыбаются.
Он прошел на маленькую кухню. Юля домывала посуду. Обнял ее сзади за плечи, прижал к себе.
– Я поговорил с Ириной.
– И что?
– Она умная женщина…
– Мне звонила Димина мать… Она ничего не знает… Я сказала, что Дима уехал на дачу к приятелю… Кататься на лыжах.
– Надо было рассказать правду.
– Не смогла… Господи…
Юля заплакала. Чернаков обнял ее еще крепче и принялся гладить по волосам.
– Ничего… Самое плохое позади… Главное, мы теперь вместе. Завтра я сниму квартиру, и мы переедем.
– Ты останешься в "Планете"?
– Нет. Я написал заявление.
Юля сильнее прижалась к Чернакову.
– Мне тоже уйти?
– Как хочешь.
– А ты? Куда теперь?
Чернаков пока не знал. Суммы в кошельке, даже с заначкой едва хватит на оплату месяца проживания в однокомнатной квартире. Можно, конечно занять у друзей. Хорошо бы снять бесплатный угол хотя бы недели на две, пока он не найдет работу.
Найти работу. Легко сказать. Снова податься в охранные структуры? Только кто рискнет его взять после случившегося? Вдруг, опять в кого-нибудь влюбится? На стадионе, где он играл в хоккей, была вакансия вахтера. Достойное место для бывшего начальника службы безопасности супермаркета и подполковника милиции в отставке.
– Есть один вариант, – уклончиво ответил он, – не пропадем.
– Надо к Диме съездить… К нему пускают?
– В ИВС можно отвезти вещи, продукты, но поговорить не дадут.
– Дурачок… Что он натворил… Как там Игорь с Колей, не знаешь?
Речь шла о раненых продавцах.
– Нормально, – соврал Вячеслав Андреевич, – ожоги не глубокие.
– Слава Богу… Что ему будет?
– От восьми до двадцати… Покушение на убийство.
– Он меня хотел убить, да? Он ведь предупреждал…
– Вот за это и получит. Можно всегда договориться по-людски. Не переживай, малыш. Ты ни в чем не виновата. Сотни людей разводятся… Думаешь, лучше мучится всю жизнь? Только потому, что есть штамп в паспорте и чувство жалости к номинальному супругу?
– Наверное, нет.
– Вот именно.
Юля сняла перчатки, выключила воду.
– Надо все равно к нему съездить.
– Съезди…
– И адвоката найти.
"Хоть трех, – подумал про себя Чернаков, – адвокат ему теперь нужен только передачки носить".
Около полуночи ему на мобильник позвонила Ирина. Голос был спокоен.
– У вас есть где жить?
– Нет… Пока нет.
– Завтра Вера улетает в Египет. На три недели. Новый год встречать. Просит присмотреть за квартирой.
Вера была лучшей подругой Чернаковской жены.
– Можете пока пожить у нее. Я договорюсь.
– Спасибо… Я прикину.
Чернаков лег на диване, Юля на кровати за шкафом. Так предложил он. Она не возражала. На другой квартире они, конечно же, легли бы вместе.
Но заснуть, несмотря на чертовскую усталость, он опять не смог.
"И чем ты лучше того мужика, зарезавшего мужа своей любовницы?"
Глупости! Ты никого не убивал и не резал, никого не трогал. Ты не строил интриг и козней. Как вышло, так вышло…
И что, теперь все сломать? Освободить муженька, который возьмет и на самом деле взорвет Юлю. Или застрелит. Или еще что-нибудь придумает… Нет уж, пусть лучше сидит. От греха подальше.
Но…
Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Дима никого не взрывал, и ты знаешь об этом. Только ты знаешь. Диме никто не поверит. Тебе могут.
Но это же бред! Вытаскивать из ямы своего соперника, вместо того, чтобы добить или спокойно подождать, пока добьют другие. Просто не вмешиваться. И никто, никто тебя не осудит.
Но…
Банально, но факт – на чужом горе счастья не построишь. Если, конечно, ты нормальный человек… А не только считаешь себя таковым.
А как Юля отреагирует, если Диму выпустят? Женщины, в большинстве своем непредсказуемы. Вон та же Ирина. Хоть бы ради приличия истерику закатила. Или на худой конец упрекнула. А она жилье предлагает. Так и Юля. Увидит супруга на свободе, и опять жалость взыграет. Снова раздумья начнутся. Извини, Слава, я тебя люблю, но Диму не брошу. Фотографию то со стены не убрала. И портрет карандашный.
Вячеславу Андреевичу же обратной дороги нет, он уже чемоданчик забрал. И с чем он в итоге останется?
Да, в жизни есть не только треугольники, но развилки. Налево пойти не можешь, а направо – страшно. Вот и выбирай. (Помощь зала, звонок другу, пятьдесят на пятьдесят. Не прокатит. Здесь игра не на деньги, хотя от миллиона не отказался бы).
Чернаков поднялся с дивана, сходил в прихожую, достал из пальто сигареты. Сел на кухне, закурил.
За стенкой ругались соседи. Видимо, муж с женой. Видимо, научные работники. Кажется, речь шла о теории Дарвина. ("Сам ты обезьяна!") Никто не хотел уступать. В ход пошли мат и посуда. Угрозы уйти к маме… Хорошо им.
Что, что делать?…
Может, для начала напиться? А когда полегчает – принять единственно правильное решение.
* * *
Честный семьянин Лутошин рожал на компьютере секретный план оперативно-розыскных мероприятий по очередному разбойному нападению на владелицу машины. Вернее, он просто вставлял в старый план новую фамилию потерпевшей. Компьютерные технологии позволяли сделать это быстро и грамотно, что заметно облегчало работу.
Когда-то сотрудники использовали технический процесс не по назначению, иногда целыми днями убивая монстров на экране или раскладывая пасьянсы. Бдительному руководству пришлось ввести должность инженера, в чью обязанность входило еженедельно стирать все игры со служебных компьютеров. Но инженеру ставили пузырь и спокойно рубились дальше. Правда, вскоре игрушки приелись.
Чернаков прервал Романа Романовича на начальственном слове "СОГЛАСЕН". В Главк он прошел без пропуска, постовой на вахте узнал его в лицо и пропустил, не спрашивая документов.
– Ба! Гражданин начальник! – Лутошин по привычке свернул картинку на мониторе, – проходи! Ждем с нетерпением.
Чернаков снял пальто и пристроил на рогатую стойку. Час назад он позвонил бывшему коллеге и пообещал привезти спонсорскую помощь и рассказать о новогодних скидках.
– Завсегда готовы принять, – ответил Роман Романович, – приезжайте.
Вячеслав Андреевич достал из пакета пару бутылок армянского коньяка, пакет сока, лимончик и несколько крупных мандаринов. В ответ Лутошин поставил на стол две мензурки с изображением раздевавшихся девушек. В сервизе было шесть мензурок, на первой девушка в шубке, на последней – в чем мамка родила. На остальных – промежуточные стадии обнажения. Бесплатный стриптиз в довесок к алкоголю. Очень удобно. Made in China.
– А народ где?
– Народ в полях! Страда. Одному мне не до страданий.
Распечатали коньяк, разлили, сдвинули.
– С наступающим!
Выпили.
– Короче, – Чернаков поставил мензурку, – говорят, ты по нашему взрыву трудишься.
– Не хотел, но подсунули… Да не повезло тебе, Слава с любовницей. Не мог, что ли со спокойным мужем найти?
– Какой был. Как он, в расколе?
– Пока нет… Но с ним я еще не работал. А комитетчики, сам знаешь, в шпионских играх сильны, а колоть не мастера… Ничего, к вечеру "поплывет". Постараюсь.
– Ты не очень старайся…
– Почему?
Чернаков рассказал почему. По возможности доходчиво.
– Давай, наливай, – чуть помолчав, предложил Лутошин.
– Мне хватит. Я сока. За рулем.
Роман Романович поднял "девушку без шубки".
– За взаимопонимание…
Выпив и закусив мандарином, еще немного помолчал, потом посмотрел в глаза бывшему начальнику.
– То есть ты хочешь сказать, что это "глухарь"?
– Пока "глухарь".
– Не сова, не утка, а именно "глухарь", да? Ха-ха-ха!..
Коньяк уже начал оказывать свое тлетворное влияние на мозг старшего оперуполномоченного.
– Ну, допустим, в семь часов он был в отключке. А в пол восьмого? – посмеявшись, спросил он.
– Думаю, там же. Ты можешь протрезветь за пол часа? Или даже за час. И не просто протрезветь, а еще и сесть за руль, доехать до магазина и установить заряд.
– Если очень надо, протрезвею. И что характерно – трезвел! Хочешь, проведем следственный эксперимент. Но за твой счет. Ради правды готов. Хоть сейчас.
Не дожидаясь ответа, Роман Романович в третий раз наполнил "девушку"
армянским напитком.
– Будь здоров… Ну, хорошо, хорошо… Пусть это не он. Предположим с большой натяжкой. И кому нужен такой маскарад?
Чернаков объяснил.
– Не слишком ли мудрено, Слава? Вот ты бы сам года полтора назад в такое поверил?
"Да, наверное, не поверил бы… Потому что смотрел бы на ситуацию с несколько иной позиции…"
– Какая разница? Я сейчас верю.
– Ладно, – Лутошин поднялся, уронив стул, – мне то все равно, ты знаешь. Как начальство скажет, так и сделаю. Посиди пока.
Роман Романович исчез из кабинета.
"Лукавишь, Рома, лукавишь. Не все равно, совсем не все. Это ж раскрывать придется, план сочинять, справки собирать… И, главное, зачем? Ежели в камере сидит реальный подозреваемый, который к вечеру напишет чистосердечное признание. Не напишет? Напишет, напишет. Уговорят, уломают. А если и не напишет – не беда. Улик хватит, чтобы по "непризнанке" упаковать. Больше получит. Поэтому и к начальству без меня побежал…"
На экране Лутошинского компьютера зажглась заставка. Избитый до невменяемости браток держал в искореженной руке картонку с надписью "Я люблю ОМОН" и беззубо улыбался. Причем, это был не рисунок, а реальная фотография. Не монтаж и не карикатура.
Лутошин вернулся через пятнадцать минут. С таким же потухшим видом, как Наполеон после Ватерлоо. Никого из начальства на хвосте не привел. Начальству не очень хотелось неудобных разговоров.
– Я так и думал, Слава… Ничего и слушать не хотят. Мол, вы обставиться хотите, чтобы место сохранить. Глухарев, дескать, старый волчара, и не таких версий насочиняет.
– Да, наверно, – мрачно согласился Чернаков.
– Я уж и так им объяснял и эдак. Но ты ж понимаешь, оно им надо? Конец года, отчетность. Да и в прокуратуре наверняка не прокатит.
– А тебе надо?
Роман Романович потянулся за бутылкой.
– А что мне? Мне без разницы. Скажут, буду работать… Может, дернешь?
Грамм пятьдесят. Кто тебя с ментовским "пенсионным тронет"? А то одному как-то неловко.
– Наливай.
Забравшись в покрытую слоем грязи и копоти машину, Вячеслав Андреевич завел двигатель, включил радио. Опять, словно по заявке, мусолили тему взрыва в "Планете". Репортер допрашивал представителя пресс-службы ФСБ. "Вы уверены, что задержанный не связан с чеченским подпольем или какой-нибудь ваххабитской организацией?" "Уверен. Имел место чисто бытовой мотив…" "Дело на личном контроле у губернатора. Есть мнение, что спецслужбы нашли козла отпущения. Ведь задержанный до сих пор не признался. Как вы это прокомментируете?" "Я не собираюсь комментировать глупости…"
А интересно, не расскажи я "брату" про свою любовь, пытали ли бы Диму на связь с ваххабитами или нет? Хотел бы я побывать на этом шоу. Впрочем, если б и не рассказал, то люди заинтересованные шепнули бы. Чтобы все шло по плану.
Запиликал мобильник. Номер не высветился. Чернаков ответил. Его вызывал дознаватель из райотдела. Вернее, дознавательница. Строгим, как у Фреккен-Бок голосом.
– Просьба не опаздывать.
– Есть! Не опоздаю.
"И улыбка, без сомненья, вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение не покинет больше вас…"
"Как бы не упаковали… Было бы совсем по-новогоднему".
Он посмотрел на клюшку. Перо у рукояти дало трещину. На пару игр хватит, но потом придется менять. Менять… Если дадут поиграть… Блин, тут не до хоккея.
"Ну вот, а ты сомневался. Теперь ты чист, сделал все, что мог. Все рассказал, а тебе не поверили. Твои проблемы? Нет. Исключительно Димины. Пусть адвокаты горемыку вытаскивают…
Утереться и жить счастливо? Не сможешь… Как не крути, не сможешь. Лутошин, наверное, смог бы… Но ты не Лутошин.
А ведь им того и надо, на это и ставили… Кому – им? Неведомым темным силам? Их, ведь, никто не будет искать. Потому что их нет, а есть Дима.
Никто…
Остается одно. Найти их самому. И дать клюшкой по морде. Хотя бы для самоуспокоения.
В половину двенадцатого он приехал в "Планету". Быстро, словно, боясь, что его заметят и начнут тыкать пальцем, поднялся к себе. За его столом уже сидел Стас Доценко, которому Глухарев объяснял назначение учетных журналов.
– Привет, Слава… До тебя дозвонились из дознания?
– Дозвонились… Нам бы пошептаться, Василий Степанович.
Генерал попросил Доценко выйти.
– Ну?
Чернаков рассказал примерно то же самое, что и Лутошину. Генерал, однако, не обрадовался.
– Я тебя понимаю, Слава… Спасибо, конечно, за идею, но… Не прокатит.
– Да какая идея?! – взорвался бывший начальник охраны, – Были мы там, были! Клянусь! Вон, у Ерофеева спросите, если не верите!
– Для такого варианта мог бы посерьезней свидетеля найти.
– Василий Степанович! Нас же попросту выживают! Это ж ежу понятно!
Глухарев тоже повысил голос:
– Не умеешь блудить – не блуди! А если блудишь, так чтобы другие не расхлебывали. Тагиров что ли твоим словам поверит? Или москали?! Да они и слушать этот лепет не станут. Им проще новую охрану нанять!
– А кто, кстати, на наше место метит? С кем Аршанский переговоры ведет?
– Пойди и спроси его сам! А у меня теперь другая забота – где новый объект найти!
– Бог с ним, с Тагировым… Вы то мне верите?
Глухарев, не ответив, вышел из кабинета, хлопнув дверью. Чернаков от бессилия вмазал кулаком по столу, перекидной календарь свалился на пол.
Даже свои не верят! Что уж про Лутошина говорить или следователя. Да, можно пойти в прокуратуру, тупо потребовать записать показания его и Ерофеева, но толку? Они с Чернаковым лица заинтересованные. Крайне заинтересованные. Поэтому цена таким показаниям как за неликвидный товар на распродаже.
Но Глухарев?! Неужели, он то не понимает? У него отбирают бизнес, а он и слушать ничего не хочет!
И что теперь?
А что теперь? Заявление написано, я уже не начальник службы безопасности.
Осталось забрать вещички из кабинета и уматывать на все четыре. Дима? Будет сидеть, сколько дадут. Я все, что можно сделал, моральный долг выполнил. Угрызений нет. Юле про нестыковки со временем на кассете можно и не рассказывать. Чтобы не терзалась и не металась.