Как часто она прежде сидела у себя дома и рассматривала старые черно-белые снимки людей, лишенные имен!
- Это твоя прабабка, ее звали Дагмар, - изредка комментировала мать, но это нигде не было зафиксировано. А когда не будет на свете матери, откуда взять все эти имена? Кто у кого родился? И когда?
Но у этой девочки было имя. Ева.
Несомненно, сестра мужа. Те же глаза, тот же рот. На двух фотокарточках, где они были одни, она смотрела на брата восхищенным взглядом. Это было трогательно.
Ева выглядела как совершенно обычная девочка. Светленькая и чистенькая, с распахнутым навстречу миру взглядом, который, помимо самого первого снимка, всегда вмещал больше обеспокоенности, нежели мужества.
Когда брат, сестра и их родители были изображены на фото все вместе, они стояли так тесно, словно хотели защититься от остального мира. Они никогда не обнимали друг друга, просто прижимались очень близко. На этих нескольких фотографиях, где они присутствовали все вчетвером, расположение фигур было одинаковым. Впереди дети с расслабленно опущенными руками, позади сестры - мать, положив ладони на плечи девочки, а ладони отца покоятся на плечах сына.
Словно эти две пары рук прижимали детей к земле.
Она пыталась понять этого мальчика с глазами старичка, который потом стал ее мужем. Было трудно. Все-таки между ее и его жизнями пролегла огромная пропасть лет, теперь она ощущала это как никогда.
Она запаковала коробки с фотографиями и открыла альбомы с вырезками, открывшие ей истину, что лучше бы им никогда не встречаться. Что на самом деле она была рождена, чтобы разделить судьбу с человеком, который жил через пять переулков oт нее. А не с тем, которого она увидела на этих снимках.
Его отец был священником, он никогда об этом не говорил, но это было понятно по многим фотографиям. Неулыбчивый мужчина с глазами, выражающими надменность и власть.
У матери мужа глаза были совсем не такие. Они вообще ничего не выражали.
По этим альбомам она догадалась, почему. Отец семейства контролировал все. Тут хранились церковные брошюры, где он обрушивался на безбожников, проповедовал неравенство и угрожал людям, ведущим неправедный образ жизни. Памфлеты о том, что нужно хранить слова Божии в своем кулаке и выпускать их, лишь чтобы швырнуть в лицо неверующим. Эти тексты явно свидетельствовали, что ее муж рос в условиях, совершенно не похожих на ее детство.
Слишком не похожих.
С пожелтевших страниц этих текстов сочилась отвратительная атмосфера зацикленного прославления родины, мрачных взглядов, нетерпимости, глубокого консерватизма и безграничного шовинизма. Естественно, дело было не в муже, а в его отце. И все же она ощутила в тот момент и в последующие дни при воспоминании об этом, что проклятия прошлого породили в нем тьму, которая полностью исчезала лишь во время их занятий любовью.
А это было неправильно.
Вообще, с этим детством что-то было не так. Всякий раз, когда упоминалось какое-то имя или название местности, эти слова были вычеркнуты ручкой. Причем всегда одной и той же.
Когда она спустится в библиотеку, нужно будет попробовать отыскать в "Гугле" дедушку Бенджамина. Однако для начала необходимо разобраться, кто он был такой. Ведь должно же хоть что-то в этих вырезках привести к его имени. А как только ей удастся найти хотя бы имя, возможно, еще реально обнаружить следы, оставленные этой выдающейся и далеко не благостной личностью. Пускай даже и в столь давние времена.
Может быть, можно будет поговорить об этом с мужем. Может быть, тогда что-то прояснится.
Затем она открывала множество обувных коробок, сложенных в одном из ящиков. На самом дне лежали всякие предметы, представлявшие определенный интерес, такие как зажигалка "Ронсон", которую она попробовала зажечь и которая удивительным образом работала безукоризненно, несколько запонок, нож для бумаги и кое-какие письменные принадлежности, которые находились в активном обиходе на протяжении какого-то периода времени.
Содержимое остальных коробок раскрывало иной период. Вырезки, брошюры и политические памфлеты. Каждый ящик приоткрывал очередной фрагмент бытия ее мужа, а все вместе они складывались в картину бесчестного и ранимого человека, который в результате сформировался в зеркальное отражение и вместе с тем полную противоположность своего отца. Мальчик, неизбежно отправившийся по пути, противоположному тому, что предписывали полученные в детстве доктрины. Подросток, перешедший от реакции к акции. Мужчина на баррикадах, оказывавший поддержку всякому проявлению тоталитаризма, не связанному с религией. Тот, что устраивает потасовки на Вестеброгэде, когда собирались "бисетовцы". Тот, что сменил тельняшку на шерстяной пиджак, пиджак - на армейскую куртку, которую, в свою очередь, заменил партизанским платком. И, наконец, вот он, тот, что натягивал этот платок себе на лицо, когда приходило время.
Это был хамелеон, безошибочно определяющий, какой цвет примерить на себя и в какой момент. И только теперь она это поняла.
Она секунду постояла, размышляя над тем, не убрать ли все коробки обратно, благополучно забыв обо всем, что она в них обнаружила. Ведь тут лежали вещи, о которых он сам явно не желал помнить.
Не стремился ли он в каком-то смысле упрятать под колпак свою прежнюю жизнь? Да, именно этого он хотел. Иначе рассказал бы ей обо всем. Иначе не стал бы ничего зачеркивать.
Но как ей теперь можно было остановиться? Не погрузившись с головой в его жизнь, она никогда не будет способна по-настоящему его понять. Она никогда не узнает, кем в действительности является отец ее ребенка.
И она вновь обратилась к его жизни, аккуратно упакованной в коробки, стоящие в коридоре. Архивные папки в обувных коробках, обувные коробки в ящиках. Все хронологически упорядоченно.
Она с нетерпением ожидала момента, когда он перестанет решать проблемы на баррикадах, и вот что-то заставило его изменить направление кардинально. Как будто бы однажды он успокоился.
Каждому периоду соответствовала своя картонная папка, снабженная указанием года и месяца. Очевидно, один год он посвятил изучению юриспруденции. Другой - философии. Несколько лет путешествий по Центральной Америке, где, согласно другим брошюрам, он жил временной работой в отелях, на виноградниках и скотобойнях.
По-видимому, лишь вернувшись домой, он постепенно начал становиться тем человеком, которого, как предполагалось, она знает. Вновь эти тщательно упорядоченные папки. Армейские брошюры. Кривые записи о школе сержантов, военной полиции и пограничном корпусе. На этом личные заметки и коллекция маленьких реликвий завершались. Ни разу никаких имен или указаний на местопребывание или личные отношения. Исключительно последовательные пространные зарисовки уходящих лет.
Последнее, что могло дать какой-то намек на дальнейшие планы, была маленькая стопка проспектов на различных языках. О морском образовании в Бельгии. Листы, агитирующие за вступление в Иностранный легион, с прекрасными видами Южной Франции. Всевозможные копии бланков-заявлений о поступлении на обучение торговому делу.
О том, какой именно путь он избрал для себя в итоге, ничего не говорилось. Только сведения о мыслях, характерные для него в определенные моменты жизни.
В каком-то смысле все выглядело абсолютно хаотично.
И пока она расставляла эту кипу коробок по местам, о себе заявил страх. Она знала, что он поступил на некую секретную работу - по крайней мере, так он говорил. И до сих пор как-то само собой разумелось, что эта работа на благо общества. Служба в разведке, служба полицейского под прикрытием или нечто подобное. Но откуда такая уверенность, что он трудится во благо? Разве у нее были какие-то доказательства?
Единственное, что ей было известно, так это то, что у него никогда не было нормальной жизни. Он расположился где-то с краю. Его жизнь протекала на грани.
И вот, перелопатив первые тридцать лет его жизни, она по-прежнему ничего о нем не знала.
Наконец пошли коробки, стоявшие на самом верху. Какие-то она просмотрела предварительно, но не все. Теперь, когда она планомерно, одну за другой открывала и изучала их содержимое, возникал ужасающий вопрос: каким образом эти коробки могли стоять в столь доступном месте?
А ужасал ее этот вопрос потому, что она прекрасно знала ответ.
Коробки стояли там исключительно по той причине, что немыслимо было себе представить, что она станет в них копаться. Просто-напросто. Что могло являться лучшим свидетельством его власти над ней? Беспрекословное согласие с тем, что тут его владения. Что на них наложено табу.
Подобную власть над кем-либо может иметь лишь человек, сам желающий ее применить.
И она вскрывала коробки дальше, сосредоточенно и с большим беспокойством. Губы крепко сжаты, дыхание глубокое и обжигающее ноздри.
Коробки были переполнены папками формата А4 на пружинке, всевозможных цветов, но все с неизменно мрачным содержимым.
Первые папки свидетельствовали о периоде, когда он, очевидно, искал оправдания периоду своего безбожия. Вновь эти брошюры. Брошюры всевозможных религиозных движений, аккуратно вставленные в папки. Листовки, вещавшие о вечности и неизменном божественном свете, о верном способе постижения истины. Буклеты новообразованных религиозных общин и сект, все как одна претендовавшие на то, чтобы дать исчерпывающий ответ о человеческих бедствиях. Такие названия, как Сатья Саи Баба, Церковь Сайентологии, Церковь Божьей Матери, Свидетели Иеговы, Общество Вечников и Дети Бога, перемешивались с Семьей Тонгил, Школой Четвертого Пути, Миссией Божьей Святости и множеством других, о которых она не имела никакого понятия. И, независимо от ориентации церкви, каждая из них провозглашала себя единственным истинным путем к спасению, гармонии и любви к ближнему. Единственным истинным путем, столь же неоспоримым, как "аминь" в церковной проповеди.
Она покачала головой. Чего он искал? Он, который мощно и властно отверг мрачную школу детства и христианские догмы. Насколько она знала, ни один из этих многочисленных вариантов не снискал благосклонности ее мужа.
Нет, слова "Бог" и "религия" никак не являлись теми словами, которые легко могли проникнуть в их виллу красного кирпича под величественной тенью Роскильского собора.
Забрав Бенджамина из детского сада и немного поиграв с ним, она усадила его перед телевизором - лишь бы цвета поярче да картинка не слишком статичная, и он был вполне доволен, - а сама отправилась на второй этаж, размышляя над тем, что все-таки пора остановиться. Убрать последние коробки, не заглядывая в них, и оставить в покое мучительную жизнь своего мужа.
Двадцатью минутами позже она радовалась тому, что не уступила этой внезапной мысли. Теперь она сидела и всерьез думала о том, чтобы собрать вещи, открыть крышку банки с деньгами, оставленными на хозяйство, и найти подходящий поезд. Настолько она была потрясена.
Она вполне рассчитывала на то, что в этих коробках окажутся вещи, имеющие отношение к тому времени и той жизни, частью которой являлась она сама, однако и подумать не могла, что она, очевидно, стала реализацией одного из его проектов.
Во время их самой первой беседы он сказал ей, что стремительно влюбился в нее, она и сама как будто это чувствовала. Теперь она знала, что это была не более чем иллюзия.
Ибо каким образом их первая встреча в кафе могла быть случайностью, когда у него хранились вырезки о соревнованиях по бегу с преодолениями препятствий, проходивших в парке Бернсторффа, когда она впервые оказалась на подиуме победителей? А это ведь было за много месяцев до их первой встречи. Откуда у него эти вырезки? Если он наткнулся на них позже, наверное, он показал бы их ей, разве нет? Помимо того, там лежали программы состязаний, в которых она участвовала задолго до этого. У него даже имелись ее фотографии, сделанные там, где она точно никогда не была с ним вместе. Получается, он не упускал ее из виду в течение долгого времени, предшествующего их так называемой первой встрече.
Он лишь ждал подходящего момента для реализации своего плана. Она была выбрана, и это отнюдь не льстило ей, принимая во внимание последующее развитие событий. Совсем нет.
Это вызывало у нее мурашки.
Мурашки побежали у нее по спине и тогда, когда она открыла деревянный архивный ящик, лежавший тут же в коробке. На первый взгляд он не представлял собой ничего выдающегося - просто ящик со списками имен и адресов, которые ни о чем ей не говорили. И лишь подробнее изучив эти бумаги, она испытала неприятные эмоции.
Почему эти сведения были так важны для ее мужа? Она не могла понять.
К каждому имени из списка прилагалась отдельная страница, на которой в определенном порядке были представлены сведения о данной личности и семье в целом. Сначала - к какой религии они принадлежали. Затем - какой статус занимали в своей общине, и наконец - как долго являлись ее членами. За более личными фактами следовало множество подробностей о детях этой семьи. Их имена, возраст и, что вызывало наибольшее беспокойство, характерные особенности каждого. Например:
"Виллерс Шу, пятнадцать лет. Не маменькин любимчик, однако отец к нему сильно привязан. Непокорный парень, не является постоянным участником собраний общины. Большую часть зимы страдает простудой и дважды был прикован к постели".
Чего добивался ее муж подобными подробностями? И каким образом его касались семейные доходы? Неужели он был шпионом на службе у социальной администрации? Или он был приставлен проверять секты, существующие в Дании, на предмет инцеста, насилия или иных пороков? В чем вообще дело?
Именно это "в чем дело" и являлось наиболее неприятным вопросом.
Очевидно, он работал на территории всей страны, так что вряд ли находился на службе у государственных органов. По ее глубочайшему убеждению, он вообще не мог являться государственным служащим, ибо кому из них придет в голову хранить личную информацию такого рода у себя дома в картонных коробках?
А что же тогда? Частный детектив? Или он нанят каким-то богачом для притеснения различных религиозных сообществ в Дании?
Возможно.
И она пребывала с сознанием этого "возможно" до тех пор, пока не обнаружила листок бумаги, в самом низу которого под сведениями о семье была надпись: "1,2 миллиона. Никаких отклонений".
Она долго просидела, положив этот лист себе на колени. Как и в других случаях, речь шла о многодетной семье, связанной с религиозной сектой. Отличие от остальных заключалось лишь в этой последней строке, да в еще одной детали: рядом с одним из детских имен стояла галочка. Шестнадцатилетний мальчик, о котором было написано лишь то, что его любил весь свет.
Почему напротив его имени стоит значок? Потому что его любили?
Она кусала губы, лишенная каких бы то ни было планов и идей. Она знала только то, о чем кричало все внутри, - нужно бежать. Но было ли это верным решением?
Возможно, все это будет обращено против него. Возможно, таким образом она обезопасит Бенджамина. Только пока она не знала, как.
Она поставила на место две оставшиеся коробки с какими-то вещами, которым не нашлось применения в их общем доме, и наконец аккуратно положила сверху пальто. Единственным следом проявленной ею неаккуратности была вмятина на одной из картонных крышек, оставшаяся после поисков зарядного устройства для мобильника. А это сущий пустяк.
Отлично, подумала она.
Тут в дверь позвонили.
В сумерках стоял Кеннет, в его глазах играл огонек. Как они и договаривались, он поступил точно так же, как в прошлые разы, - держал в руках свернутую свежую газету, готовый спросить, не им ли предназначалось это издание. А дальше сказать, что она валялась прямо на дороге, и заметить, что разносчики газет борзеют на глазах. Все это на тот случай, если она, отворив дверь, выражением лица просигнализирует об опасности или если против ожидания дверь откроет ее муж.
На этот раз ей сложно было решить, что выразить лицом.
- Входи, но только на минуту, - просто сказала она.
Выглянула на дорогу. Уже в течение какого-то времени на улице царила темнота. Все было спокойно.
- Что стряслось? Он едет домой? - спросил Кеннет.
- Нет, не думаю. Он бы позвонил.
- Тогда в чем дело? Тебе плохо?
- Нет. - Она кусала губу. Чего она добьется, впутывая его во все это? Не лучше ли оставить его в неведении до поры и пока не вмешивать в то, что неизбежно произойдет? Кто сможет обнаружить между ними связь, если на время прервать контакт? Она кивнула про себя. - Нет, Кеннет, я сейчас сама не своя.
Он замолчал и посмотрел на нее. Из-под светлых бровей выглядывали чуткие глаза, научившиеся выявлять опасность. С их помощью он тут же констатировал - тут что-то неладно. С их помощью он получил сигнал, что тут каким-то образом замешаны те чувства, которые он более не желал сдерживать. И в нем проснулся инстинкт самосохранения.
- Скажи, что случилось, Миа? Не хочешь?
Она втащила его в гостиную, где перед телевизором спокойно сидел Бенджамин, как могут сидеть только маленькие дети. Именно вокруг этого крошечного существа нужно было сконцентрировать все силы.
Она хотела повернуться к нему лицом и сказать, чтобы он не волновался, но на некоторое время ей придется исчезнуть.
Именно в эту секунду свет от фар "Мерседеса" ее мужа просочился сквозь палисадник.
- Кеннет, тебе нужно уходить. Через заднюю дверь. Сейчас же!
- Может…
- Сейчас, Кеннет!
- Хорошо, но мой велосипед стоит у входа. Что делать с ним?
Она почувствовала, как у нее намокают подмышки. Может, сбежать вместе прямо сейчас? Просто выскочить через запасную дверь с Бенджамином на руках… Нет, она не решится. Она на такое не решится.
- Я придумаю какое-нибудь объяснение, иди. Через кухню, чтобы Бенджамин тебя не увидел!
Задняя дверь хлопнула за миллисекунду до того, как в замке зазвенел ключ и входная дверь открылась.
Она сидела на полу перед телевизором, отведя в сторону ноги и крепко обнимая сына.
- Ну вот, Бенджамин, - сказала она. - Пришел папа. Теперь нам будет намного веселее, правда?