Юрий Петрович начал одеваться. Одежда была его слабостью. Он надел легкий серый костюм "тропикал", невесомые темно-коричневые мокасины, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.
На письменном столе лежал листок, на нем аккуратно было записано, что необходимо сделать сегодня. Пять пунктов. Пять важных позиций.
Долгушин застегнул ремешок часов. Плоский золотой квадрат "Омеги" говорил о хорошем вкусе хозяина, о его достатке. У многих нынче часы стали опознавательным знаком. Большие, массивные, на тяжелом браслете, они из-под рукава пиджака свисают на кисть руки, символизируя причастность владельца к своеобразному "ордену". Но настоящий ценитель часов консервативен, он любит швейцарские фирмы. Они дороги, скромны и солидны.
Юрий Петрович взял сумку с надписью "Адидас", из которой торчала рукоятка ракетки, и вышел из квартиры.
Солнце еще не успело нагреть его "Волгу", машин на улицах немного, и Юрий Петрович спешил в Сокольники на стадион "Шахтер".
Три раза в неделю: два дня утром и один вечером - он играл в теннис. Потом баня, крепкий чай и дела, дела.
Его время начиналось в восемь тридцать. Ровно час он играл со своим обычным партнером - членом-корреспондентом Академии художеств Владимиром Федоровичем Забродиным.
Забродин был уже на корте. Ровно в восемь тридцать, не раньше и не позже, появлялся Долгушин, переодетый в теннисный костюм.
- Доброе утро, Владимир Федорович.
- Здравствуйте, Юрий Петрович. Вы как всегда точны.
- Это единственное, что роднит меня с королями.
- Приступим, - Забродин взмахнул ракеткой, - сегодня я в форме, так что не надейтесь на легкую победу.
- Корт покажет, - улыбнулся Долгушин.
Играли они ровно час. Потом была баня. Распаренные, приятно разомлевшие, они сидели в комнате-предбаннике, красиво обшитой деревом, и пили чай.
- Как ваша новая книга? - спросил Забродин.
- Идет потихоньку. Но, знаете, возраст есть возраст.
- Не гневите Бога, вы свежи и здоровы, как юноша.
- Я тоже так думал, - грустно усмехнулся Долгушин, - но, к сожалению, со временем не поспоришь. То, что я мог сделать раньше за три часа, теперь отнимает у меня целый день.
- Бросьте, - Забродин налил себе чаю, - не гневите Бога.
- Конечно, когда я думаю о том, что на каждого человека на земле приходится около трех тонн взрывчатки, мои заботы кажутся мелкими и смешными. Я знаю об этих тоннах, но при всем своем желании не могу их представить, материализовать, а мелкие заботы, к сожалению, горькая явь, с которой я сталкиваюсь постоянно.
- Эко вы загнули, батенька, - Забродин даже поперхнулся чаем, - это уже нечто мистическое, прямо Гофманиада, как писал Катаев. Просто у вас что-то не ладится, отсюда и мысли эти мрачные. Вы с меня пример берите. На грани краха самое интересное дело, которое я затеял в жизни. Мой творческий финиш, а я, как видите, держусь.
- Вы имеете в виду медальоны Лимарева?
- Конечно. Я их искал всю жизнь.
- Видно, не вы один.
- Да нет, те, кто украли, узнали о них случайно.
- Странная история, - Долгушин встал, обмотался махровой простыней, - я, грешным делом, думал после вашей публикации написать интересную историю о ваших поисках Лимарева. Даже в издательстве договорился.
- Поспешили, поспешили, Юрий Петрович.
- Нет! - Долгушин хлопнул ладонью по груди. - Нет! Медальоны все равно найдут. Украл их какой-то негодяй для продажи. Найдут, и в моей будущей книге появится детективная сюжетная линия.
- Я думаю, что найдут, - сказал Забродин, - я видел людей, которые ищут Лимарева. Они производят на меня очень приятное впечатление.
- Милиционеры, производящие приятное впечатление, это что-то от сериала Лавровых и книг братьев Вайнеров.
- А вы сталкивались с ними?
- Спаси Бог, - Долгушин постучал костяшками пальцев по деревянной панели.
- Напрасно вы иронизируете. Мне пришлось столкнуться с интеллигентными и умными людьми.
- Что ж, - сказал Долгушин, - я рад, если это так.
Он помолчал, думая о своем, внимательно глядя на Забродина. Лицо его было спокойно-равнодушным, и только глаза на нем жили отдельно, самостоятельно. Они были насторожены и напряжены.
- Владимир Федорович, - нарушил молчание Юрий Петрович, - во мне как бы живут два человека, которые не состоялись полностью - ученый-искусствовед и литератор. Так вот, во мне проснулся именно литератор.
- Лимарева найдут. Я уверен в этом. Вы ведь знаете что-то о расследовании?
- Кое-что.
- Почему бы вам не рассказать об этом мне? Представьте себе, какую книгу можно написать! Лимарев - талантливая, я бы сказал, трагическая фигура, потом поиски его работ, ваш неоценимый, Владимир Федорович, вклад в искусствоведение…
- Вы уж скажете, - махнул рукой Забродин.
- Знаете, мы привыкли стесняться добрых дел. Считаем, что это в порядке вещей, жизненное кредо приличного человека. Но я считаю, что вы совершили научный подвиг. Итак, ваш вклад, неоценимый причем. Потом кража, расследование и новое обретение работ Лимарева для искусства.
- Новейший Рокамболь или нечто из сочинений Брешко-Брешковского. Да не обижайтесь, Юрий Петрович, задумка ваша хороша и интересна. Хотите я позвоню в МУР? Они помогут вам.
- Не хотелось бы, - быстро ответил Долгушин, - во-первых, до конца расследования они не ознакомят меня с материалами, во-вторых, мне важны ваше видение, ваши ассоциации.
- Весьма признателен вам за оценку, но мое видение и мои ассоциации ограничены специальным документом о неразглашении доверенных мне сведений.
- Это меняет дело, но обещайте мне, Владимир Федорович, что как только "оковы тяжкие падут", я буду первым, кому вы нарисуете эту леденящую душу картину.
- Обещаю, мой дорогой, обещаю.
Долгушин шутливо поклонился по-боярски, в пол.
Он вел машину через переулки, окружавшие парк Сокольники, одному ему известным маршрутом. Здесь старые деревянные дома доживали свои последние дни, стиснутые со всех сторон новыми многоэтажными башнями. Здесь доживали свое время старые дачные Сокольники, бывшая зеленая окраина Москвы. Юрий Петрович ювелирно протиснул машину между кучей строительного мусора и стеной деревянного дома и выехал в тупичок, который привел его к зеленым воротам, ведущим во двор магазина. Магазин был деревянный, неказистый с виду. И двор его оказался тесноватым, заставленным тарой, еле-еле въехала туда "Волга". Юрий Петрович вылез, огляделся. Грузчик в грязном халате, с лицом неопределенного цвета подошел, почтительно поздоровался.
- У себя? - спросил Долгушин.
- На месте.
- Позови.
- Момент.
Буквально через минуту перед Долгушиным возник маленький круглый человечек, похожий на подростка, надевшего заграничные тряпки. Он был в ярко-красной рубашке с сине-белым полосатым галстуком, двуцветных ботинках на огромной платформе от силы тридцать седьмого размера. Массивный золотой перстень практически закрывал всю фалангу пухленького пальца. Человек смотрел на Долгушина с почтительным ожиданием, готовый броситься по первому его слову с бегучей поспешностью.
- Ну, - тихо сказал Долгушин.
- Все приготовил.
- Как я велел?
- Все так, Юрий Петрович, разложил по сверткам и пронумеровал.
Из подсобки вышла женщина в белоснежном халате, прижимающая к груди аккуратно упакованные свертки. Она была хороша. Натуральная блондинка с яркими сочными губами, удлиненными серо-зелеными глазами. Высокая грудь распирала халат, открывавший выше колен длинные стройные ноги.
- Все хорошеешь?
- Вам бы шутить, Юрий Петрович. Куда сложить-то?
- Положи на заднее сиденье.
Человек-мальчик ревниво проследил за взглядом Долгушина и буркнул.
- Сложила и иди. Нам поговорить надо.
Нина подошла к дверям, твердо зная, что Долгушин смотрит ей вслед. Есть такая категория женщин, которые все знают про себя и мужчин. В дверях она повернулась, улыбнулась, сверкнув золотой коронкой.
- До свидания, Юрий Петрович, заезжайте почаще.
Долгушин помахал рукой, насмешливо посмотрел на человека-мальчика.
- Что, Семен, ревнуешь?
Лицо Семена сразу стало потным.
- Не бойся, не заберу. Продукты Григорию Викторовичу отвезли?
- Отвезли, только он сам вчера заезжал.
- Ну? - Голос Долгушина стал твердо-звучным.
- Взял четыре бутылки коньяка и три бутылки венгерского сухого.
- Так, - задумчиво произнес Долгушин. - как выглядел? Похмельный?
- Глубоко. А что, не надо было давать?
- Всегда давай, пусть он лучше у тебя берет, чем в другом месте. Теперь о деле.
Семен воровато оглянулся и протянул Долгушину небольшой, но толстый сверток.
- Ты не в обиде, Семен? - с иронией спросил Долгушин.
- Да что вы, Юрий Петрович, как можно.
- Теперь так, к тебе от меня приедет человек из издательства, поможешь ему организовать продовольственные заказы.
- Трудно, Юрий Петрович.
- Так надо, Семен. И чтобы заказы были как надо, без ненужных банок.
- Крупу-то хоть можно?
- Смотри сам.
- Сколько заказов?
- Штук сто.
- А поменьше если?
- Семен, сколько лет ты меня знаешь?
- Давно.
- Вопросы есть?
- Нет вопросов.
Долгушин повернулся и открыл дверцу машины.
Он ехал в издательство и думал о Грише. Вот же неблагодарная сволочь. Он обязан ему, Долгушину, целовать ноги, а вместо этого опять запил. Интересно, сколько на этот раз продлится гулянка. Четыре бутылки коньяка Грише на три дня. Потом сухое на опохмелку, потом он неделю будет пить валокордин и стонать. Сволочь. Свинья неблагодарная. Придется его поучить. А у Долгушина такие возможности есть. Ох, есть возможности, но хотелось бы без этого, без грубой силы, без "солдат удачи".
У дверей издательства он постоял немного и, придав лицу выражение снисходительной озабоченности, вошел в вестибюль.
Поздоровавшись с вахтером за руку и бросив что-то дежурное о погоде, он поднялся на третий этаж. У дверей комнаты с табличкой "Колмыкова Л.И." он остановился и, тихо постучав, вошел.
В небольшом кабинете было много цветов и керамики, на стенах висели милые яркие пейзажики, и от всего этого комната казалась веселой и доброй. И человек, сидящий в этой комнате, не мог быть иным, иначе не подобрал бы он с таким вкусом и изяществом акварели на стенках, не росли бы в его кабинете такие прекрасные цветы, которые, если верить старикам, любят добрых людей. Хозяйка была мила и прелестна, ее даже очки украшали, глаза за их стеклами становились больше и глубже.
- Юрий Петрович, - сказала она звучным голосом и протянула руку.
Долгушин бережно взял эту невесомую руку с изящным серебряным кольцом и поцеловал, склонив пробор почти до стола.
- Лариса Игоревна, - тяжело вздохнул он, - повинную голову меч не сечет. Так что спрячьте, спрячьте его в ножны.
- Не принесли, - вздохнула Лариса Игоревна.
- Последний срок до конца сентября.
- Вы пользуетесь моим к вам добрым расположением.
- Причина есть серьезная, весьма серьезная причина. И вы, Лариса Игоревна, меня бранить не будете.
- Ох, Юрий Петрович, Юрий Петрович, - Лариса Игоревна сняла очки, протерла их платком, - я что. План. Издательский план.
- Я нашел Плюшкина, - сказал Долгушин, усаживаясь на стул.
- Кого?
- Плюшкина. Федора Михайловича Плюшкина.
Нет. Не того, о котором написал Гоголь. Николай Васильевич просто дал своему герою эту фамилию. Мой же Плюшкин, забытый всеми собиратель старины, умерший в 1911 году.
Долгушин встал, зашагал по комнате.
- Представьте себе, Лариса Игоревна, Псков. Губернский скучный Псков. И в нем живет купеческий сын Федор Михайлович Плюшкин, собиравший уникальную коллекцию. Он был третьим в России и одиннадцатым в Европе по богатству коллекции. Две с половиной тысячи гравюр, восемь тысяч литографий, двести восемьдесят старинных рукописей, двести пятьдесят диковинных часов. Только русских монет, медалей и орденов у него было свыше ста тысяч. А фарфор, хрусталь, серебро, скульптура, редкая коллекция табакерок, кружева и вышивки, предметы археологии и этнографии. Единственное в своем роде собрание русской обуви.
Долгушин замолчал, глядя на Ларису Игоревну.
- Более миллиона наименований насчитывала его коллекция, вы разрешите? - Долгушин достал сигарету.
- Так где же все это? - с интересом слушала Лариса Игоревна.
- Представьте себе, в Эрмитаже, Русском музее, Государственном музее этнографии народов СССР, в библиотеке Академии наук и разных других хранилищах. Но никто не знает того, кто собрал все это и после своей смерти передал государству.
- Интересно, очень интересно, - оживилась Лариса Игоревна, - как же вы нашли все это?
- Пришлось, конечно, полазить в запасниках, покопаться в архивах. Но дело того стоит. Как вы считаете?
- Безусловно, и мой меч спрятан в ножны. Такую светлую голову карать невозможно.
- Ну и слава Богу, а то я, признаться, боялся. Кстати, я тут отъезжал кое-куда, так вот вам и моему очаровательному редактору Верочке маленькие сувениры.
Долгушин положил на стол два свертка.
- Здесь всякая милая чепуха, которую так любят дамы. Кстати, директор у себя?
- Да, - Лариса Игоревна взяла сверток в руки, не зная, открыть его сейчас или подождать ухода Долгушина.
- Какой у него внутренний телефон?
- Пять сорок четыре.
- Вы разрешите? - Долгушин набрал три цифры. - Борис Иванович! Долгушин беспокоит… Да… Да… Как здоровье? Так у всех заботы. Я тут слышал ваш разговор о продовольственных заказах и, представьте, встретил своего школьного друга, он теперь в торговле не последний человек… Что сделаешь, теперь их время. Раньше гордились знакомством с известным писателем или артистом, теперь с коммерсантом… Так я к чему… Вот вам телефончик, он разрешил в этом магазине получить сто заказов… Записывайте. 264-32-16. РЫБКИН Семен Моисеевич… Да, директор… Он ждет… Да полно, какая там благодарность… Свои люди… Кстати, как мой протеже? Договор готов… Не знаю, как благодарить вас. Вы не пожалеете, парень очень способный, а помогать молодым наш долг. Спасибо… До встречи.
- Вы маг, Юрий Петрович, - Лариса Игоревна развела руками, - маг и волшебник.
- Все проще. Я всех вас нежно люблю, - засмеялся Долгушин.
Из издательства он вышел довольным. Пока все шло как надо. Если бы не Гришин запой! Но ничего, он свое возьмет.
На этот раз он остановил машину у большого нового здания, в котором помещались редакции всех молодежных журналов. Только полный безумец мог придумать строительство журнального корпуса рядом с грохочущим кузнечным производством и пятью железнодорожными путями.
От вахтера Юрий Петрович позвонил и попросил своего собеседника спуститься. Через десять минут к его машине подошел высокий стройный парень в рубашке со множеством карманов.Он молча подал руку.
- Милый Коля, - Юрий Петрович протянул ему пачку сигарет - как наши дела?
Коля взял сигарету. Долгушин достал желтую изящную зажигалку.
- Владейте.
- Спасибо. Вот ваша статья, - Коля положил на сиденье прозрачную папку с бумагами.
- Прекрасно. Вам надлежит поехать в известное издательство, подписать договор, получить аванс и пуститься в бурное море литературы. Дерзайте.
- Это правда? - Голос Коли сорвался от волнения. - Юрий Петрович, да я…
- Так будет всегда, если наша конвенция останется в силе. Теперь о деле. За статью, которую вы мне передали, я получу, - Долгушин задумался на минуту - рублей двести двадцать. Так?
- Видимо.
- Прошу, - Юрий Петрович протянул деньги. - Коля, вы же знаете, что работа над диссертацией и книгой не дает мне возможности размениваться на мелочи и писать статьи. Но они необходимы мне для защиты даже больше, чем книги.
- Я знаю, Юрии Петрович.
- Есть еще три заказа. Для "Недели", "Литературной России" и "Театральной жизни".
- Материалы? - спросил Коля.
- Вот, - Долгушин открыл кейс и вытащил папку, - вот все они разложены по темам.
- Сроки?
- До конца месяца.
- Годится. Я напишу.
- Милый Коля, если наша дружба будет крепкой, я гарантирую вам минимум в два года книгу.
- Спасибо, Юрий Петрович.
- Спасибо вам, Коля. Это, кстати, от меня, - Долгушин взял с сиденья сверток.
- Что это?
- Мелочь. Три блока ваших любимых сигарет "Кэмел" без фильтра.
Теперь у Юрия Петровича оставалось еще два неотложных дела. Но прежде он решил пообедать. "Волга" остановилась у здания гостиницы "Интурист". Долгушин позвонил из автомата, коротко сообщив собеседнику, что он через десять минут будет в кафе "Националь".
В кафе все столики были заняты. Народ сидел хорошо знакомый Долгушину. Люди были разные. Свой брат литератор, посещавший "Националь" по инерции, ведь когда-то именно это место было своеобразным литературно-артистическим кружком. Завсегдатаями кафе были Юрий Олеша, Михаил Светлов, драматурги братья Тур, Погодин, такие актеры, как Ливанов, Яншин, Грибов, Кторов.
В те годы этот уголок улицы Горького для многих стал вторым домом. Обшитый деревом, со старинной мебелью, с прекрасной сервировкой - он привлекал уютом и хорошей кухней.
Люди собирались здесь хорошо знакомые. Пили кофе, ели знаменитый яблочный пай, баловались коньячком.
Модным местом считалось кафе "Националь". Поэтому и наползли сюда окололитературные жучки, купающиеся в лучах щедрой славы известных людей, да и дельцы всех рангов тоже выбрали его своим убежищем. После революционных преобразований в системе общепита заменили столы, отодрали деревянные панели, сменили сервировку, даже земной шар из разноцветного стекла сняли. И кончился клуб. Стало кафе. Да разве только "Националь" обрядили в современные одежды? Мало кто из москвичей помнит, каким было кафе "Красный мак" и "Артистическое", как выглядел знаменитый "Коктейль-холл". Старый "Националь" кончился. Его постоянные посетители или ушли из жизни, или нашли другие места. А жучки и дельцы остались. Теперь это было их место. Здесь они вспоминали прошлое, рассказывая, как поили известных писателей и актеров. Рассказывали небрежно, как само собой разумеющееся. Да было ли это? Кто знает, кто знает. Наверно, все-таки не было.
Долгушин принадлежал к тем, кого принимали в свой круг знаменитости. Теперь он здесь стал звездой первой величины.
- Видишь того, в сером костюме? - говорили ему вслед. - Это писатель, друг Светлова и Олеши.
Теперь за его столик стремились попасть. Посидеть, поговорить с этим независимым человеком.
Народу было много, время обеденное. Но Долгушину стол резервировали.
- Пойдемте, Юрий Петрович, - сказала официантка Валя. Нет, уж не Валя, а Валентина Степановна. Внуки у нее росли. Но Долгушин помнил ее яркой блондинкой, хорошенькой, синеглазой, которая не раз в трудную минуту ссуживала деньги на кофе и коньяк молодому искусствоведу.
Он сел за стол.