- Вот в это я верю. Ваши нервы не выдержали бы. Это вы предоставили ей.
- Вот она вам и нужна.
- Я из суеверия не убиваю женщин. Но ей придется несладко, будьте уверены, когда вас найдут мертвым. Она будет теряться в догадках… Прислушиваться к звукам… Кроме того, у меня только две пули. И я не знаю, где достать еще. - Он снял предохранитель.
- Но ведь это Англия! - взвизгнул седой человечек, будто пытаясь убедить самого себя. Он вскочил на ноги и случайно сшиб с полки книгу. Она упала на диван и раскрылась на каких-то религиозных стихах со словом "Бог" с заглавной буквы. Конечно, это Англия. Все в этой комнате было Англией. И диван, и мусорная корзина для бумаг, сделанная из старых цветных литографий, и географическая карта в рамке на стене, и подушечки. Чужая обстановка тяготила Д., хотелось поскорее все кончить. Он произнес с яростью:
- Отойдите от дивана!
Мистер К., дрожа, сделал шаг. Он еще надеялся:
- Вы разрешите мне уйти?
Годы научной работы могут сделать из человека хорошего судью, но не палача.
- Почему меня, а не Л.? - умолял К.
- О, когда-нибудь я разделаюсь и с Л. Но уже совсем по другому счету.
Разница была очевидной: нельзя испытывать к музейному экспонату ту же ненависть, что к живому человеку.
Мистер К. умоляюще простер к нему выпачканные чернилами руки.
- Вы не стали бы винить меня, если б знали… Я прожил такую жизнь… Сколько книг написано о рабстве. - Он заплакал. - Вам жалко эту девчонку, а вот я… меня… - Он не мог продолжать.
- Идите в ту дверь, - сказал Д. Ванную не видно с улицы. В ней нет окон, только вентиляция. Рука, державшая оружие, дрожала от надвигающегося кошмара. Они загнали его в угол, теперь настала его очередь… Но опять вернулся проклятый страх, страх перед чужой болью, страх за жизнь других, за их страдания. Он, как писатель, был обречен на сочувствие… Он скомандовал:
- Быстрее!
Мистер К., спотыкаясь, попятился в ванную. Д. напрягал мозг, стараясь придумать какую-нибудь безжалостную шутку, вроде "простите, но у нас нет кладбищенской стены", но так и не нашелся - шутить можно лишь по поводу собственной смерти. Смерть других - слишком серьезное дело. Мистер К. сказал:
- Она не пережила того, что я… за пятьдесят пять лет… А я… мне осталось жить всего шесть месяцев… и никакой надежды.
Д. старался не слушать и ни в коем случае не понимать. Он шел следом за мистером К., не опуская револьвера.
- Когда остается всего полгода жизни, разве нельзя позволить себе напоследок немножко комфорта?.. - Очки сорвались с носа К. и разбились. Всхлипнув, он сказал: - И уважения. Я всегда мечтал когда-нибудь… университет. - Теперь он уже топтался в ванной, уткнувшись спиной в раковину и слепо уставясь туда, где, как ему казалось, стоял Д. - Врач так и сказал: шесть месяцев. - Он взвыл в предсмертной тоске. - Подохнуть, как старая лошадь в упряжке… рядом с этим дураком на Оксфорд-стрит… "Бона матина, бона матина". Холод собачий… Нет бы включить отопление… - Он говорил бессвязно, нес первое, что приходило в голову, подсознательно понимая, что пока говорит, он в безопасности. И все слова, рождавшиеся в его истерзанной, пропитанной злобой и горечью душонке, крутились вокруг крошечной приемной, класса-конурки, холодного радиатора и картины на стене, изображавшей "ун фамиль жентильбоно". - И вечно этот старик неслышно подкрадывается к двери на своих резиновых подошвах… Как я страдал… даже извиняться приходится на энтернационо… иначе штраф… ни одной сигареты за неделю…
С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.
- Молчать! - приказал Д.
Голова мистера К. крутанулась, как у черепахи. Подслеповатые глаза смотрели мимо Д.
- Пощадите меня, - молил К. - Хоть последние шесть месяцев… на родине… профессором…
Д. закрыл глаза и нажал на курок. Грохот и отдача ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.
Он открыл глаза - промахнулся. Безусловно, промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от седой головы мистера К. было разбито. Мистер К. стоял, мигая, с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставалась последняя пуля.
Д. сказал:
- Не двигайтесь. Ни звука. Второй раз я не промахнусь, - и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку в дверь с улицы. Если это полиция, что ему делать с одной оставшейся пулей? Снова тишина - и у двери и в квартире. Маленькая книжица лежала раскрытая на диване:
Бог в солнечном свете,
Где птицы парят невесомо.
Бог в свете свечей
Ожидает вас дома…
Дурацкий стишок отпечатался в мозгу, как на воске. Он не верил в Бога, у него не было своего дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, и снова звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее наверняка есть ключ. Скорее - полиция.
Он медленно пересек комнату и подошел к двери с револьвером в руке. Он забыл о нем, как забыл до того о бритве. С решимостью обреченного он открыл дверь.
Это была Роз.
Он медленно выговорил:
- Конечно. Я забыл. Я ведь дал вам адрес? - Он посмотрел мимо нее, как будто ожидая увидеть за ее спиной полицию или Форбса.
Она сказала:
- Я пришла рассказать вам то, что узнала от Форбса.
- О, да-да…
- Вы ведь ничего не натворили? Ничего страшного?
- Нет.
- А револьвер?
- Я думал - это полиция.
Они вошли в комнату и закрыли дверь. Он не спускал глаз с ванной, хотя что толку, - он уже знал, что никогда не выстрелит. Из него, наверное, получился бы неплохой судья, но не палач. Война ожесточает, но не настолько же. Как окольцованная птица, он обречен вечно носить при себе свою средневековую литературу, "Песнь о Роланде", Бернскую рукопись. Она сказала:
- Боже, какой странный у вас вид. Вы удивительно помолодели.
- Усы…
- Конечно. Без них вам гораздо лучше.
- Что сказал Фурт? - нетерпеливо перебил он.
- Они подписали.
- Но это противоречит вашим законам.
- Они ведь не подписали контракт непосредственно с Л. Закон всегда можно обойти. Уголь пойдет через Голландию.
Итак, полный и окончательный крах - он не смог даже застрелить предателя. Она сказала:
- Вам надо уехать. Пока вас не схватила полиция.
Он опустился на диван, свесив руку с револьвером между колен.
- И Форбс тоже подписал?
- Не стоит винить его за это.
Опять он почувствовал странный укол ревности. Она сказала:
- Ему все это не по душе.
- Почему?
- Видите ли, по-своему он честен… В трудные минуты на него можно положиться. Он задумчиво сказал:
- У меня остался последний шанс.
- О чем вы? - Она не спускала испуганных глаз с револьвера.
- Нет, я не об этом. Я говорю о шахтерах. О профсоюзах. Если бы они узнали, кому пойдет этот уголь, может быть, они?..
- Что?
- Что-нибудь предприняли?
- Что они могут? Вы не понимаете, что здесь происходит. Вы никогда не видели шахтерского поселка, когда все шахты закрыты. У вас в стране революция - речи, крики, маханье флагами. А тут… Я побывала с отцом в одном таком поселке. Отец ездил туда вместе с членами королевской комиссии. Я что-то не заметила у шахтеров боевого духа. Иссяк.
- Значит, вас это все-таки волнует?
- Конечно, волнует. Недаром мой дед был…
- Вы знаете кого-нибудь из рабочих?
- Там живет моя старая няня. Она вышла замуж за шахтера. Но отец выплачивает ей пенсию. Ей живется легче, чем другим.
- Для начала и она пригодится.
- Вы все еще не понимаете. Вам нельзя разъезжать по шахтам и произносить речи - через минуту окажетесь за решеткой. Вы в розыске.
- Все равно я не собираюсь сдаваться!
- Послушайте. Пока еще можно попытаться тайно вывезти вас из Англии. Деньги чего-нибудь да стоят. Из маленького порта. Скажем, из Свонси…
Он внимательно посмотрел на нее.
- Вам этого хочется?
- Понимаю ваши намеки, но я предпочитаю живого мужчину, а не покойника или каторжанина. Я и месяца не буду любить вас после вашей смерти. Я не такая. Не могу сохранять верность тому, кого нет рядом. Не то что вы…
Он рассеянно играл револьвером. Она сказала:
- А эту штуку отдайте мне… Не могу спокойно видеть…
Он молча протянул ей револьвер, тем самым первый раз выразив кому-то доверие. Она сказала:
- О господи, от него пахнет дымом. Я так и думала, что что-то произошло. Вы стреляли из него. Вы убили…
- Нет. Я пытался, но ничего не получилось. Я, по всей видимости, жалкий трус. Попал всего лишь в зеркало. Не повезло, понимаете…
- Это случилось, когда я звонила в дверь?
- Да.
- Я слышала, но подумала, что это стрельнула выхлопная труба проезжавшей мимо машины.
Он сказал:
- К счастью, тут никто не знает звука настоящего выстрела.
- А где же этот тип?
- В ванной.
Она распахнула дверь. Мистер К., должно быть, внимательно подслушивал, стоя на коленях. Д. мрачно сострил:
- Знакомьтесь, профессор К.
И тут мистер К. повалился на бок, как-то странно подогнув ноги. Д. сказал:
- Он в обмороке.
Она наклонилась над мистером К., с отвращением заглядывая ему в лицо.
- Вы уверены, что промахнулись?
- К сожалению - промахнулся.
- Потому что он мертв, - сказала она. - Дураку и то ясно.
III
Мистера К. осторожно перетащили на диван, религиозная книжонка касалась его уха. "Бог в свете свечей ожидает вас дома". С красной полоской на переносице от дужки очков К. казался удивительно жалким.
- Его врач считал, что он протянет еще полгода, не больше. И он очень боялся смерти… внезапной… во время урока энтернационо. Они платили ему два шиллинга в час.
- Что будем делать?
- Это ведь всего лишь несчастный случай.
- Он умер, потому что вы стреляли в него, - они могут рассматривать это, как убийство.
- Убийство? С юридической точки зрения?
- Да.
- Это уже второе подозрение - не много ли? Мне бы хотелось, чтобы для разнообразия меня обвинили в настоящем, злодейском, заранее обдуманном убийстве.
- Вы всегда шутите, когда дело касается вас, - сказала она.
- Разве? Как-то не заметил…
Она снова рассердилась. Когда она сердилась, она походила на ребенка, который стучит по полу ногами в бессильном гневе против здравого смысла и авторитета взрослых. В такие моменты он чувствовал к ней безмерную нежность - она и вправду годилась ему в дочери. Она не требовала от него страстной любви.
- Не стойте так, как будто ничего не случилось, - сказала она, - что мы будем делать с ним, с этим?..
Он сказал кротко:
- Я как раз об этом и думал. Сегодня - суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: "Молока не надо до понедельника". Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если сейчас же отправлюсь на вокзал?
- Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, - она говорила с раздражением, - это пустая трата времени. Я говорю вам, что не заметила у них боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю те места.
- И все же стоит попытаться.
Она сказала:
- Мне плевать, живы вы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.
У нее начисто отсутствовало чувство стыда - она говорила и поступала, не сдерживаясь и ничего не скрывая. Он вспомнил, как она шла в тумане по платформе с булочкой в руке. Что ни говори, ее нельзя было не любить. Чем-то они были похожи друг на друга. Обоих швыряла и толкала жизнь - и они сопротивлялись ей с яростью, обоим им не свойственной. Она сказала:
- Я понимаю, что бессмысленно вас уговаривать: "Не делайте этого ради меня" - такое бывает только в романах.
- Отчего же, ради вас я готов на многое.
- Ах, боже, - сказала она, - не притворяйтесь. Оставайтесь честным. Именно за это я вас люблю. Хотя скорее это из-за моих неврозов. Эдипов комплекс и тому подобное…
- Я не притворяюсь.
Он обнял ее, не автоматически, как в прошлый раз. Он ощущал в себе привязанность к ней, нежность - но не физическое желание. Его и не могло быть - он словно вытравил его в себе, став ради своего народа евнухом. Каждый влюбленный - по-своему философ, об этом уж позаботилась природа. Влюбленному положено верить в свет мира, в ценность рождения новой жизни. Противозачаточные средства ничего не изменили. Акт желания остается актом веры, а он веру потерял…
Она больше не сердилась. Она печально спросила:
- Что случилось с вашей женой?
- Ее по ошибке расстреляли.
- Как?
- Спутали с другой заложницей. У них сотни заложников. Когда заложников слишком много, для тюремщиков они все на одно лицо.
Интересно, не кажется ли ей, девушке из мирной Англии, все это странным и диким: он пытается ухаживать за ней, рассказывая о мертвой жене, да еще когда рядом на диване лежит мертвец? Впрочем, ухаживание шло не очень-то успешно - поцелуй выдает слишком многое, его гораздо труднее подделать, чем голос. Его губы, прижатые к ее губам, выражали беспредельную пустоту. Она сказала:
- Как странно - любить человека, которого давно нет на свете.
- Такое бывает со многими. Вы же свою мать…
- Я ее не люблю… - сказала она. - Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком. Все вроде бы образовалось. Но как-то противно знать, что ты была в этом мире нежеланной, уже тогда…
Не испытывая глубоких чувств, трудно решить, где любовь и где жалость. Они опять обнялись. Через ее левое плечо он увидел устремленные на него открытые глаза мистера К. Он опустил руки.
- Бесполезно. Не гожусь я для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей…
Она сказала:
- Мой дорогой, я не боюсь ожидания… пока вы живы.
Да, в сложившейся ситуации - это немаловажное условие. Он сказал:
- А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто вас не увидел, когда будете выходить. И не садитесь в такси меньше чем за милю отсюда.
- А вы что собираетесь делать?
- С какого вокзала мне ехать?
Она сказала:
- Примерно в полночь отходит поезд с Юстона… Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Но вам надо изменить внешность. Так вас сразу узнают.
- Даже без усов?
- Шрам-то остался. Именно по нему и ищут. Подождите минуту, - и когда он попытался что-то сказать, перебила его: - Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но - минутку.
Она шагнула в ванную - слышно было, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.
- Слава богу, - сказала она, - хозяйка - женщина запасливая. - В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: - Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. - Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. - Вполне убедительно, - сказала она, - как нарыв.
- Но ведь пластырь не закрывает шрама.
- В этом весь фокус. Край пластыря закрывает шрам, а вата на щеке. Никому и в голову не придет, что вы что-то скрываете на подбородке. - Сжав его голову ладонями, она сказала:
- Из меня бы вышел неплохой агент, как, по-вашему?
- Вы для этого слишком хороший человек, - сказал он. - Тайным агентам никто не доверяет.
Он вдруг ощутил теплую волну благодарности за то, что в этом лживом, злобном, ненадежном мире есть кто-то, кроме него самого, кому он может доверять. Словно в жутком одиночестве пустыни повстречал друга. Он сказал:
- Дорогая, от моей любви мало проку, но она вся твоя… вернее то, что от нее осталось. - Он говорил, а внутри опять поднималась боль воспоминаний, привязывавших его к могиле…
Она сказала нежно, словно объяснялась в любви:
- У тебя есть шанс. Ты хорошо говоришь по-английски, хотя слишком литературно. Не акцент тебя выдает, а все те книги, которые ты прочитал. Постарайся забыть, что ты когда-то учил студентов романским языкам. - Она снова провела по его лицу ладонью, и в этот момент раздался звонок.
Они застыли посреди крошечной комнаты: словно в легенде, где смерть встает на пути любви. Снова раздался звонок. Он сказал:
- Куда бы тебе спрятаться? - Но спрятаться в этой комнатушке было негде. - Если полиция, сваливай все на меня - договорились? Я не намерен впутывать тебя в эту историю.
- Но что толку, если…
- Ступай и открой дверь.
Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и набросил покрывало. Открытые глаза К. оказались в тени, со стороны можно было подумать, что человек спит. Он слышал, как открылась дверь и чей-то голос сказал:
- О, простите, моя фамилия Фортескью.
В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:
- Что вам угодно?
Он повторил "Фортескью" со слабым подобием улыбки.
- Какого черта вы заявились?
Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.
- Простите, я живу наверху. Что, Эмили… извините, мисс Глоувер, дома?
Д. сказал:
- Она будет к понедельнику.
- Я знал, что она собиралась уехать, но, когда увидел в окне свет… - Он забормотал. - Боже правый, что это?
- Это, - сказала Роз, - как вы мило выразились, это - Джек. Джек Отрем.
- Он болен?
- Ему нехорошо. У нас тут была небольшая вечеринка.
Он еще колебался:
- Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер…
- О, зовите ее просто Эммой, - сказала Роз, - мы все здесь друзья.
- Эмма никогда не устраивала вечеринок.
- Она оставила нам ключи.
- Д-да. Я понимаю.
- Хотите выпить?
Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все что ни вздумаешь. Возможно, мы потерпели крушение, но не то кораблекрушение из детской книжки, которое подбрасывало Робинзону Крузо в нужную минуту нужные вещи.
- Нет, нет, благодарю вас, - сказал Фортескью. - Это не по мне. Я хочу сказать, что никогда не пью.
- Все пьют. Иначе не проживешь.
- Ну, разумеется - я пью воду.
- В самом деле?
- О, да, несомненно. - Он пугливо взглянул на лежащее на диване тело, потом на Д., стоявшего возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: - Вы поранили лицо?
- Увы.
Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:
- Мне нужно возвращаться.
- Неужели? - сказала Роз.
- Нет, не буквально, конечно. Я хочу сказать, мне не хочется мешать вашей вечеринке.
Он оглядывался по сторонам, искал глазами бутылки и рюмки. В комнате было что-то такое, чего он никак не мог понять.
- Эмма не предупредила меня…
- Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?
Он покраснел и сказал: