"Дурацкий вопрос, - подумал Максаков. - Он-то откуда…"
- О-откуда-а я-то знаю. Я во-о-бще об этом ме-е-сте сегодня узнал. Я-а откинулся только. Никогда-а здесь не был.
По переносице долговязого катилась капелька пота. Калориферы под потолком изрыгали раскаленный воздух. Максаков снял шляпу и перекинул пальто через руку.
- Что дальше? - спросил у него Шохин.
"А мне-то какое дело? - подумал Максаков. - Завтра я сменюсь, и мне до этой кражи будет как до дискриминации зулусов в Центральной Африке".
- Возьмешь у Хрусталевой поручение и осмотришь фуру. Тщательно. Метр за метром.
Максаков тоже работал десять лет не в штабе, но уподобляться Людке не хотелось.
- И попробуйте установить: заводили машину на этой неделе или нет.
Шохин кивнул. Духота в помещении склада была невыносимая. Максаков ослабил галстук.
- Попить здесь нигде нет?
- Пожалуйста, Михаил Алексеевич. - Один из молодых достал из кармана бутылочку "БонАквы".
Второй покрутил головой.
- Где-то я стакан видел. А, вот он!
Граненый стакан, извлеченный из недр стоящего в метре верстака, не вызывал доверия, и Максаков хлебнул из горлышка. Газировка смочила горло и напомнила о пустом желудке. Он взглянул на часы. Они стояли - забыл завести.
- Сколько времени?
Молодые развели руки. Шохин тоже пожал плечами. Долговязый шагнул в сторону и толкнул дверь подсобки. Над большим чертежным планшетом висели ходики.
- По-о-ловина пе-ервого.
- Поеду я. - Максаков надел пальто и повернулся к Шохину. - Позвони по результатам.
На улице было уже белым-бело. Снег стал крупнее, и резкий ветер рисовал им замысловатые фигуры на сером однотоном небе. "Дворники" остервенело скребли лобовое стекло. Он сидел и слушал, как довольно урчит, набирая обороты, прогреваемый двигатель. Затем выключил его, вылез из машины и, прикрываясь от снега полями шляпы, вернулся на склад.
- Саша, - поманил он Шохина, - кузов фуры посмотрите, а в кабину не лазайте. Эксперт здесь закончит - пусть там поработает. И этого длинного красавца давите. Врет он.
В глазах Шохина столь откровенно читался немой вопрос, что сдержать самодовольную улыбку было практически невозможно.
- Откуда он знает, что в подсобке часы, если никогда здесь не был?
На пути в РУВД вернулись мысли о Сиплом. Тревожная пустота сосала в груди. Хотелось чаще смотреть в зеркало заднего вида. Снег усиливался.
8
В отделе было тихо. Большинство оперов расползлось в поисках обеда. Только у Сергея Шарова дверь была настежь и на столе в большой трехлитровой банке, наполненной очищенной картошкой, булькал кипятильник.
- Заходи, Алексеич, - улыбнулся Шаров, - у меня пара кубиков бульонных есть. Сейчас засыпем: будет и первое и второе.
У Шарова было трое детей, и Максаков плохо понимал, как живет этот спокойный, добросовестный и честный парень. Он остановился в дверях и стряхнул снег с полей шляпы.
- Спасибо, Серега, у меня там пара пакетов китайской бурды осталась.
В кабинете хрипел чайник. Гималаев насыпал в кружку китайскую лапшу.
- Ты вовремя. Тебе забодяжить?
- Давай. - Максаков разделся и рухнул в свое любимое черное кресло, с барского плеча подаренное Грачом при замене мебели у него в кабинете. Оно, как всегда, хрустнуло и наклонилось влево.
- Иваныч где?
- За хлебом пошел. Сейчас будет.
- Про зарплату слышно чего?
- Вроде дадут в понедельник.
- Со шмоточными?
- Вряд ли.
Максаков повертел в пальцах сигарету и отложил на край стола. В кабинете было холодно. Для работающего обогревателя он был слишком большим и пустым. Полтора десятка стульев, ободранный диван, два стола углом друг к другу. На стене календарь и плакат "Зенита". След протечки на потолке. Серые обои. Он вспомнил квартиру на Коломенской. Разница небольшая.
- Искал кто?
- Француз снова звонил.
Игорь отключил чайник, залил водой лапшу и накрыл кружки "Комментарием к Уголовно-процессуальному кодексу". Максаков снял трубку.
- Здорово, Николаич. Искал?
Французов был последним из оставшихся в районной прокуратуре нормальных следователей.. С Максаковым их, кроме этого факта, соединяла дружба.
- Искал. У меня плохие новости.
Максаков напрягся. Он давно устал от бед, неприятностей и проблем. Мечталось о светлом. Хотелось радости и положительных эмоций. Неприятный холодок снова штопором ввинтился в грудь.
- Выкладывай.
- Костюхина по убийству оправдали. Дали трешку за хранение оружия, зачли отсиженное и освободили.
Максаков вспомнил круглолицего упыря-олигофрена из Пскова, застрелившего двух заезжих коммерсантов из-за смехотворной суммы.
- Больше стрелять никого не буду. Топить буду - доказательств меньше, - ухмылялся он на следствии.
Навалилась апатия. Тупая и безразличная. Захотелось домой. Горячий чай, интересная книжка, плед и бормочущий телевизор. Не знать, не видеть и не ведать бандитов, трупов, судов, выстрелов. Стать нормальным человеком, пребывающим в счастливом неведении…
- Почему? - выдавил он, понимая, что в сущности - разницы никакой.
- Дежурный следак в протоколе осмотра не написал, как упакована куртка, на которой запаховые следы Костюхина. Ее признали доказательством, добытым с нарушением закона. А пистолет, по его, заявлению, он нашел после убийства и не успел сдать.
- А показания проституток, которым он этим стволом угрожал?
- Так они же проститутки. Какая им вера? Я разговаривал с судьей. Он сказал, что не сомневается, что убийца - Костюхин, но ничего поделать не может: у нас правовое государство. Прокурор в процессе тоже его поддержал.
- Это они родственникам убитых пусть расскажут. У нас правовое государство на потерпевших почему-то не распространяется.
- Согласен. - Голос Французова звучал невесело. - Короче, Костюхина на волю, мне выговор.
- Как? - опешил Максаков. - Тебе-то за что?
- Ну как за что? - так же невесело рассмеялся Володька. - Есть оправдание - значит, нужно кого-то наказать. Дежурный тот давно уволился, а я не увидел его ошибки и вовремя не отпустил Костюхина, не "заглухарил" дело. Плевать, конечно. Жалко только - с квартальной премией пролетаю. Я рассчитывал с нее долги отдать.
- Выходит, никого не сажать - безопасней?
- Выходит. Может, вечером по стаканчику? А то тошно как-то.
- Я дежурю.
- Понял, но я, может, все равно заскочу.
- Давай.
Максаков ощутил подступающую волну ярости. Перехватило дыхание. Заныло сердце. Подкатило бешеное желание крушить все, что попадется под руку. Он дотянулся до двух граненых стаканов возле грязно-зеленоватого графина на приставном столике и, размахнувшись, швырнул один из них в противоположную стену. Брызнули осколки. Полегчало, но совсем чуть-чуть. Гималаев невозмутимо помешал лапшу, пригубил. Второй стакан полетел вслед за первым. Максаков с интересом посмотрел на графин. Игорь задумчиво покачал головой, оставил кружку, молча пересек кабинет, достал из стенного шкафа два стакана и поставил их перед ним, после чего вернулся к лапше. Злость пропала мгновенно. Максакову хотелось смеяться.
- Я потом все уберу. Дай, пожалуйста, мою порцию.
- Кого выпустили? - Игорь передал кружку.
- Костюхина.
- Не слабо.
- Что, чья-то жена заходила? - Иваныч с батоном в руке пнул ботинком осколки.
- Нет, Алексеич понервничал. Бери свою порцайку и давай хлеб.
- Понятно.
Лапша, конечно, была, как всегда, безвкусной, но горячей. Желудок наполнялся, голодные спазмы отпускали. Максаков вытер губы и с наслаждением закурил. Иваныч достал пакет с двумя бутербродами и аккуратно разделил на троих.
- К чаю.
Бряцнул телефон. К счастью, не прямой.
- Да?
- Ты очень занят? - Голос Татьяны был нейтрален.
- Для тебя нет.
- Как дела?
- Кручусь. Дежурю.
- Тогда извини. У меня на сегодня два билета в театр. Я думала, может, сходишь со мной.
- Извини, никак.
- Я поняла. Найду кого-нибудь другого. - Тембр голоса стремительно холодел.
Дико затрезвонила связь с дежуркой.
- Подожди секунду. - Он перехватил трубку в другую руку и снял вторую. - Да?
- Алексеич, ты? - Член дежурной смены Юра Каратаев был жутким тормозом.
- Нет, Усама бен Ладен! Говори быстрее….
- Там вроде убийство на Моховой.
- "Вроде" или убийство?
- Пока не знаю.
- Так позвони, когда узнаешь.
Он снова перехватил первую трубку.
- Алле, извини.
- Ты занят. Пока.
Он ненавидел блеклые интонации в ее голосе.
- Может, сходим куда-нибудь завтра или в воскресение?
- Позвони.
Гудки отбоя. Он снова потянулся за сигаретами. И вместе не жить, и расстаться немыслимо.
- Чего там дежурка? - Иваныч разлил чай.
- Мокруха на Моховой. Пока под вопросом.
- Хорошо бы с лицом. Пара бытовух спасли бы наше бедственное положение с раскрываемостью.
Горячая кружка приятно грела руки. Возникали мысли о доме, уюте и душевном равновесии. Максаков чувствовал усталость. Не сиюминутную усталость, а ту, что накопилась за десятилетие оперативной работы, наполненной смертью, слезами, горем, цинизмом, подлостью, бессонницей, табаком, водкой, безденежьем, стрессами, постоянным ожиданием беды и по-детски наивными надеждами на что-то лучшее.
Он затушил сигарету и потянул из пачки следующую. За окном в бешеной пляске кружились снежинки.
- Пойду почту в канцелярии получу. - Иваныч допил чай и поднялся. - Три раза звонили уже.
Игорь пересел на диван, забрав с собой пепельницу.
- Что с тобой?
- В смысле стаканов?
- В смысле стаканов я привык. Вообще что с тобой происходит?
Максаков создал из дыма несколько колец и разогнал их рукой.
- Не знаю, - признался он, - трудно объяснить. Какая-то постоянная нервозность. Непроходящее чувство тревожности. Я все время жду беды, плохих известий. Вздрагиваю от телефонных звонков. Устал, наверное…
- Устал, - кивнул Игорь. - У меня то же самое, периодически. Я консультировался: расстройство и перенапряжение нервной системы. Голова не отдыхает. Ты просыпаешься когда-нибудь с четко сформировавшейся мыслью по какому-нибудь из дел?
- Сколько раз.
- Вот, ты не спишь, ты думаешь во сне. Мозг не отключается ни на секунду. Никакая нервная система не выдержит.
- А ты как справился?
- А кто тебе сказал, что я справился?
Максаков усмехнулся. Несмотря на
долгую дружбу он никогда не мог утверждать, что знает, что происходит у Игоря внутри.
В дверь постучали. Вошли Юра Венгеровский и Сергей Жгутов.
- Алексеич! Мы в баню на Воронежской, по черепно-мозговой.
- Пивом не злоупотребляйте.
- Ни грамма. Мы на просушке.
В пожарной части за окном кабинета захрипел мегафон.
- Всему личному составу проследовать на обед.
- Нам бы так, - вздохнул Игорь. - После этой бурды через двадцать минут опять есть хочется.
Резко ударил по барабанным перепонкам звонок из дежурки. Одновременно тоненько запиликал городской. Максаков вздохнул и потянулся к прямому.
- Алексеич, - Лютиков был, как всегда, спокоен, - Моховая подтверждается. Вроде есть задержанные. Поедешь?
- Конечно. Адрес давай.
Игорь прикрьш микрофон ладонью:
- Журналисты. По Сиплому. Просят прокомментировать сегодняшнюю статью в "Вестнике бандитского Петербурга".
- Уже статья? Пошли они…
- Извините, Михаил Алексеевич очень занят.
Максаков натягивал пальто.
- Я на Моховую.
- Съездить с тобой?
- На хрена? Там бытовуха. Занимайся Сиплым. Передай Иванычу…
Снова зазвонил городской. Игорь снял трубку:
- Тебя.
- Мишенька?
- Да, мамочка.
- Оля сегодня идет в Мариинку. Надо ее встретить.
- Мамуля, я дежурю.
- Жаль. - Мама заметно расстроилась. - Ладно, я как-нибудь сама. Просто туда транспорт не ходит.
Максаков представил маму, бредущую по темному зимнему городу встречать театралку сестру и занервничал. Он постоянно испытывал перед ней чувство вины за то, что оказался таким, какой есть, выпавшим из благополучной обоймы сверстников-юристов.
- Мамуля, позвони мне вечером - я что-нибудь придумаю. Как ты себя чувствуешь?
- Не спрашивай лучше. Если ты дежуришь, то…
- Не бери в голову. Решим. Извини, я тороплюсь.
Гималаев собрал грязные кружки.
- Что Иванычу-то передать?
Максаков подумал секунду.
- А, не помню уже. Андронова я с собой забираю.
- "Моторолу" возьми. Зарядилась.
Максаков вернулся от дверей и сунул в карман "ментовский мобильник" - массивный гибрид радиостанции и телефона. Качество связи - отвратное, но лучше, чем ничего.
- Какой там номер?
- Двадцать шесть ноль пять.
- Я отзвонюсь.
- Давай.
Андронов с "сокамерником" по кабинету Сашкой Шароградским изучали "Спорт-Экспресс".
- Лучше бы дела в порядок приводил.
- Шеф, я не могу отвлекаться - держу в страхе район.
- Додержался. Поехали. Саня, давай тоже - хрен знает, что там.
Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого "УАЗика".
- Вспомнил! - Максаков остановился. - Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.
Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.
- Ты чего? Волю тренируешь?
- Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.
- Понятно. Ты - первая строка некролога?
- Отстань.
Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.
- Все. Сказал. - Шароградский упал на заднее сиденье. - Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.
- Питер. - Максаков протер рукавом запотевшее стекло. - От кого перегаром несет?
- Остаточные явления. - Сашка устроился поудобнее. - Вчера Кузя из стопятки капитана получил.
"Моторола" в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.
- Ты где? - Голос Иваныча плавал.
- Где-где? Внизу. Машину грею.
- Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.
- А кто будет? - Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.
- Они еще не определились.
- Еду. - Он отключился.
Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь.
9
С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: "А как допрашивать?", перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов - неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на "гражданке". Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.
Вохровец внизу, у лифта, приветственно махнул рукой.
- Как всегда, к Французову?
- Не угадал.
В коридоре четвертого этажа было тихо. В канцелярии сидела абсолютно незнакомая девочка с внешностью отличницы.
- Вам кого?
Максаков грустно подумал, что еще год назад ему в прокуратуре никто бы такой вопрос не задал.
- А где зампрокурора?
- Она на коллегии.
- Я из РУВД, за дежурным следователем. Кто сегодня?
- Ефремов.
Он облегченно вздохнул.
"Лучшие из лучших зализывают раны. Возьмем лучших из худших".
Девочка строго посмотрела на него и сняла трубку местного телефона.
- Георгий Владимирович, за вами водитель из РУВД.
Он рассмеялся.
- Старший водитель. Я буду в триста двенадцатом кабинете.
Из коридора он услышал, как она аккуратно повторяет в телефон про старшего водителя. Возле бывшего кабинета Ленки Колобковой он не удержался и приоткрыл дверь - блондинистый мальчик, фамилию которого Максаков забыл, раскладывал на компьютере пасьянс. За окном снова потянулись длинные снежные нити. Ветер вязал их в замысловатые узлы.
У Володьки дым стоял столбом. В форточку задувало новорожденные снежинки. Литруха "Санкт-Петербурга" опустошена почти наполовину. Несколько бутербродов. Пузырь "Фанты". Двое похожих на близнецов стажеров смотрят тревожно. Видимо, никогда не видели своего шефа таким в середине рабочего дня.
- Ты не рано начал?
- Нормально. Все равно выговор уже есть.
- Обмываешь?
- Конечно. Жаль, вы с Игорем заняты.
- Игорь к вечеру освободится.
- Не доживу. Чего? Стряслось что-то?
- Бытовуха.
- Ясно. Выпьешь?
Максаков никогда не пил на дежурстве, но сегодня отказать не мог. Глаза у Французова были трезвые и тоскливо-злые.
- Наливай.
- Я по чуть-чуть. Толик, Денис подставляйте.
Максаков отломил кусочек бутерброда и взял стакан.
- Какой пример молодежи, Николаич.
- Пусть видят. Они же хотят в следствие. - Французов выпил, никого не дожидаясь. - Пусть видят, как контора будет иметь их в извращенной форме.
Максаков выдохнул.
- Чтоб последний выговор.
Водка неожиданно легко скользнула по пищеводу.
- Денис, приоткрой балконную дверь - задохнемся. - Володька потянулся за сигаретами. - Знаешь, Миша, я думаю, что последний. Надоело все. Мне сейчас выговорешник впаяли, а это - долой следственную надбавку, долой квартальную премию, минус алименты, минус оплата жилья остается тысячи полторы на жизнь. Клево? Да и не это главное. Я давно ненавижу прокуратуру, в принципе. Дело не в выговоре. Это лишь очередная капля. Кругом трусы. Главное - никуда не лезть. Главное - сидеть тихо. А вдруг накажут? А вдруг в газетах пропишут? Никому ничего не нужно. Особенно - бандитов сажать. Лучше десять бытовух в суд спихнуть да пяток ментов за превышение власти. Спокойней и безопасней. Кстати, хочешь хохму? Меня наказали за то же дело, за которое признали лучшим следователем года. Класс? Когда оно ушло в суд и о нем писала пресса, то я - лучший следователь, а когда суд выпендрился - пи… конченый.
Максаков смотрел в окно. Пурга набирала силу. Дома напротив почти не было видно.
- И чего решил делать? - бесцветным голосом спросил он.
- Хер его знает. - Француз взял бутылку. - Достало быть белой вороной, а не быть - не могу. Впрочем, так же, как и ты. Давай стакан.
- Я пас, Володь, я же дежурю.
Кто-то дернул ручку двери.
- Это Жора, наверное. Спрячь пузырь.
- Плевать! - Француз махнул рукой. - Толик, открой!
- Водку типа пьянствуете? А я типа готов на мокруху ехать.