- Дай бог, дай бог… Дмитрий Сергеевич, с вашего разрешения. Так вот, уважаемая Ирина Генриховна, что я хотел… давайте все же так: предложить вам передать своему мужу… Он-то как относится к музыке?
- Это важно?
- Хотелось бы знать.
- Мне не нужно прикладывать усилий, чтобы затащить его на хороший концерт в консерваторию, скажем. Но это совсем не означает, что он немедленно и без остатка погружается в музыку. Чаще продолжает размышлять о своих служебных проблемах. Но ведет себя вполне пристойно, мне за него не стыдно.
- Превосходная характеристика! - засмеялся вдруг Дмитрий Сергеевич. - Лучше, пожалуй, не скажешь. Так вот… - он стал снова серьезным, и взгляд сделался жестким и даже злым. - Передайте ему дословно одну короткую фразу: "Самая лучшая музыка - это тишина".
- Что, и все? И он, вы полагаете, поймет, о чем речь? - спросить-то Ирина спросила, но вдруг почувствовала, как ледяным холодом окатило живот, и это страшное ощущение стало подниматься выше, к груди. Стоило немалого труда сдержать себя. Что уж, разве совсем она полная дура? Непонятно, о чем речь? Ирина едва сдерживала себя, чтобы… не разрыдаться, так вдруг стало все вокруг отвратительно…
Но Дмитрий Сергеевич ничего этого, похоже, не заметил. Полутьма здесь все-таки, неуютно, да просто противно.
- Он обязательно поймет, - сказал Дмитрий Сергеевич, поднялся и снова спросил: - Так передадите?
- Передам, - тихо ответила Ирина.
- Что вы ему передадите? - уже настойчиво потребовал он. - Повторите!
Это было резко, как удар хлыста по лицу. И снова Ирина заставила себя сдержаться.
- Самая лучшая музыка - это тишина.
- Все верно, - почти ласковым голосом подтвердил он. - Благодарю и прощайте, сейчас за вами придут и отправят туда, где находится ваша машина. И ничего не бойтесь. Но, на всякий случай, постарайтесь не рисковать своей Ниночкой, прелестной девочкой, которая именно в эти минуты катается с подружкой Леной на новеньком снегоходе в Успенском, что по Рублевскому шоссе. Вряд ли мы увидимся еще раз, но, поверьте, я сохраню о нашей с вами встрече самые лучшие воспоминания. Всего хорошего.
И он ушел, этот вежливый негодяй. А она так и осталась сидеть верхом на своем осточертевшем стуле.
За ней пришли двое тех же милиционеров, что привезли сюда. Ни слова не говоря, подняли со стула, надели на голову шерстяную шапочку, которую опустили до подбородка, и, подхватив под обе руки, повели. На улице - это она поняла по холодному ветру, вмиг пронизавшему ее насквозь, - сели в машину. И снова один из них прижал ее своим туловищем к спинке сиденья, так что руки было невозможно освободить.
Ехали довольно долго. Останавливались, снова ехали. Наконец затормозили, и сидевший рядом с ней рывком сдернул с нее шапку. Ирина даже зажмурилась от яркого солнечного света, бившего в глаза.
Водитель, тот вежливый хам, слегка обернувшись к ней, улыбнулся и, протягивая ключи от ее машины, сказал:
- Брелочек красивый. - это он имел в виду фонарик из Японии, презентованный Славой. - Слышь, подарила бы? Тебе чего, другой дадут, а? А мы, заметь, пальцем тебя не тронули, хотя ведь запросто… А может, ты сама хочешь? Так тут есть одно местечко, сгоняем, а? Мы ребята ласковые, можем и по очереди, а ты телка красивая, жалеть не будешь, а? Ну ладно уж, подари, что ли, на память…
- Смотри, парень, твои дела… - А сама лихорадочно оглядывалась, узнавая, где она. Вон увидела наконец свою "ласточку" на противоположной стороне улицы.
А мент тем временем ловко отцепил фонарик от кольца с ключами, кинул их в ее сумку и отдал. Его напарник, перегнувшись через нее, распахнул дверцу справа, сильно надавив при этом своей тушей ей на грудь, и, пока она задыхалась, едва не теряя сознание, буквально выпихнул ее из машины. Ирина поскользнулась, упала на руки, стукнулась больно коленками, а их машина тут же рванула вперед и помчалась к осевой линии, нагло подрезая другие автомобили. Менты - одно слово, делают что хотят…
Успела! Даже еще не поднявшись на ноги, она изогнулась, вывернулась и прочитала-таки цифры на синем номере - букву "а" и "4721". Все, свободна!..
Она подумала, что сию секунду кто-то кинется к ней на помощь, поможет подняться. Но на нее с презрением, как на вышвырнутую из машины вокзальную проститутку, смотрела одна продавщица семечек, старая, сморщенная, закутанная в три платка, стоящая возле своего мешка. Шли мимо прохожие, торопились, не обращая внимания на поскользнувшуюся женщину - в весьма странном для такого времени года коротком платье и без верхней одежды.
Ирина поднялась и, словно оплеванная, поплелась по подземному переходу на другую сторону Бутырской улицы. Господи, как ей хотелось разреветься сейчас - громко, по-бабьи истошно, во весь голос! Видно, уходило напряжение, которое держало ее всю ночь, а теперь воля расслабилась…
Поднявшись снова на улицу, она подошла к машине, вставила ключ в дверцу и… попала в жесткие лапы новых ментов!
- Чтоб вы все были прокляты! - завопила вдруг она и стала ожесточенно вырываться, но те держали крепко.
И тогда - о господи! - раздался другой, такой же отчаянный крик:
- Ира! Свои! Ирка!..
Поскальзываясь на дороге, к ней сломя голову бежал Шурка. А с другой стороны в таком же сумасшедшем темпе приближался рыжий Дениска - без шапки, в распахнутом пальто…
Не прошло и трех минут, как она уже все знала.
Машину нашли под утро и тайно сторожили, полагая, что, если все-таки было похищение, то за ней кто-нибудь явится. А оперативники не виноваты, они же с Ириной не были знакомы. А тут подходит, видишь ли, девица, да еще в таком виде… Словом, с ними все понятно, как ясно и то, за кого они ее приняли. И поделом…
Она немедленно сообщила им номер машины, на которой вот только что умчались ее похитители, и оперативники кинулись к своей рации, чтоб сообщить о перехвате. Мужу Ирина добавила про Славкин фонарик, который забрал себе один из тех.
Потом она ревела, прижавшись лицом к груди своего Шурика. Всхлипывая, сказала, что этому Дмитрию Сергеевичу все про них известно, даже про то, что Нинка в гостях у Леночки в Успенском. И на снегоходе катается. И вот, наконец, добралась до самого главного, из-за чего, собственно, и разгорелся сыр-бор.
- Самая лучшая музыка - это тишина… - сказала она и робко посмотрела на мужа. Но он молчал, будто не слышал ее. - Ты понял, что я сказала?
Он так же молча кивнул.
- И что? - его молчание начинало раздражать.
- И все, - спокойно ответил Турецкий. - Тебе приказали передать, ты это сделала. Теперь тебе надо отдохнуть и ни о чем не беспокоиться… Да-да, я все понял, правда, только ты не волнуйся. Но, если позволишь, я хотел бы тебя прямо сейчас попросить подъехать вместе с нами на Петровку, 38, где ты поможешь нам составить фоторобот этого Дмитрия Сергеевича. Ириша, пойми, это очень важно, чрезвычайно! Важнее всех остальных дел! Помоги!
Ну что говорить, если на первом месте у него по-прежнему оставалась работа? И как отказать? Тем более увидев черные круги под глазами любимого мужа. На себя она в зеркало еще не смотрела…
Глава четырнадцатая Лед тронулся…
1
Весть из Мамырей о том, что там происходит подозрительное движение, застало Александра Борисовича в следственном кабинете Бутырок. Турецкий выслушал сообщение Дениса и, не желая прерывать допроса Сафиева, в котором появились наконец проблески перспективы, предложил действовать пока без него. В любом случае, за оперативное обеспечение расследования отвечает не кто иной, как Вячеслав Иванович Грязнов, вот из этого и надо исходить. Но оказалось, что начальник МУРа с утра на операции по задержанию тех ментов, что участвовали в похищении Ирины Генриховны.
Славка вообще бушевал, узнав об этом факте, высказал весьма резкие суждения по поводу бестолкового поведения Александра Борисовича. А когда Турецкий объяснил ему причину, по которой не решился тревожить друга посреди ночи, Грязнов просто разозлился, обозвав его дураком, раззявой и еще более нелестными выражениями, которые словно нарочно копил для этой цели - ну когда можно будет без опаски вылить на голову человека буквально все, что ты о нем знаешь и думаешь. А дело, оказывается, в том, что, по мнению Вячеслава, ни одна, даже самая замечательная б… не должна ставиться на одну ступеньку с женой друга! Во как! И это где ж он такого набрался-то? Неужто в анналах все той же французской литературы? Так там, как раз наоборот, отношение к женщине, независимо от ее профессии и общественного положения, было всегда любовным и почтительным - ну до определенной степени. А потом Турецкий был почему-то уверен, что Вика определенно не заслуживает такого пошловатого, мягко выражаясь, отношения к себе со стороны рыжего собрата. Одним словом, едва не поссорились.
И вот теперь он, вместо того чтобы отслеживать, понимаешь, джип Питера Реддвея и внимательно изучать собранные Денисом факты, шляется черт знает где в поисках очередных ментов-оборотней. Как будто их после этого станет меньше!
Ладно, поговорили, и Турецкий отключился на время, чтобы продолжить жесткий на этот раз допрос понемногу терявшего свою каменную уверенность сержанта.
Для Николая Фаридовича, как упорно обращался к нему Турецкий, и только на "вы", копия милицейской сводки, а также вырезки из газет, где в криминальной хронике упоминалось кровавое преступление в Лианозове, казалось бы, не стали чем-то неожиданным. Вероятно, он и сам знал, каким образом заканчиваются подобные дела. Другое пока было ему недоступно.
Он даже не догадывался, что главную вину за убийство уголовников следователь всерьез возложит на его плечи. А когда он понял, что все его знания в настоящий момент есть не что иное, как сфабрикованная прямо здесь, на его же глазах, туфта, на которой он попросту погорел, вот тут циничное и напускное его спокойствие словно водой смыло. Ух ты, кабы мог, так задушил бы, поди, этого гада следака! Да только руки коротки оказались… В браслетах принял его для серьезного разговора Александр Борисович.
Но вывести подследственного из себя - это была лишь первая и далеко не основная задача Турецкого. Теперь надо было теряющему контроль над собой преступнику показать на конкретных, наглядных примерах, что его ожидает в ближайшем будущем. За что? А за то, что оклеветал подельников и послал их на смерть. Кто поверит, будто его нарочно подставили? Митяй? А почему Сафиев так уверен в этом человеке, если ни разу его в глаза не видел?..
Другими словами, Николай Фаридович был поставлен Турецким перед серьезным выбором, где либо "да", либо "нет", третьего не дано. Или ты немедленно начинаешь говорить правду, и тогда мы, со своей стороны, тоже можем кое-что и тебе гарантировать… Ну, например, не предавать гласности твою прямую вину в зверском убийстве троих членов таганской группировки. Либо все это немедленно становится известным в криминальных кругах, после чего тебе никто не сможет пообещать, что ты доживешь до ближайшего восхода солнца. А теперь думай.
И, только увидев, что Сафиев действительно начал думать, Турецкий отправил его в камеру - до утра. Утром сержант получит последний шанс. Или не получит уже никогда. После этого напутствия он и вызвал контролера, чтобы тот увел подследственного обратно в камеру.
Александр Борисович не кричал, не стращал, не ругался, он просто предупреждал - сухо и холодно. С насмешливой улыбочкой, от которой Сафиеву, если в нем еще оставалось что-то человеческое, должно было стать по-настоящему страшно.
Даже если бы Николай Фаридович и сумел кинуть весточку на волю, ответ не успел бы прийти, это тоже объяснил Турецкий, поэтому и рассчитывать на помощь от своих Сафиеву тоже не приходилось. Но весточка больше не уйдет - сегодня новый контролер, а завтра всем будет плевать на то, что случится с неким Сафиевым.
- Да, кстати, гаражик-то мы твой обнаружили наконец, - равнодушно и словно между прочим бросил Турецкий вслед уходящему Николаю Фаридовичу, почему-то с необъяснимым злорадством успев заметить, как вздрогнули и обвисли его могучие плечи.
А ведь попал!
Ничего, к сожалению, оперативники до сих пор не обнаружили. И фраза была брошена Турецким наугад, в расчете на то, что и тут купится уже сбитый с ног преступник. Невелик, поди, ум, чтоб тебя, сукиного сына, не переиграть…
Значит, теперь что же? Гараж тот надо искать, вот что. Кончать топтаться на одном месте и закидывать сеть на всю родню и всех знакомых сержанта. И там, возможно, найдутся ответы на очень многие вопросы.
А самому Турецкому можно временно переключаться и на джип. Что там у Дениски делается?
Грязнов-младший отозвался сразу.
Он со всей своей командой ожидал дядьку, который вместе с отделением СОБРа должен был с минуты на минуту прибыть на аэродром подмосковного города Жуковского, где с коммерческой стоянки должен был также в самое ближайшее время подняться транспортный самолет, чтобы взять курс на Баку. Такой вот, понимаешь, расклад.
- Я там вам нужен?
- Да ты просто уже и не успеешь, дядь Сань. Можешь не отрываться от своих насущных дел. Да и мы, думаю, скоро вернемся в Москву. Не прошел у них этот номер, они в старом трейлере вывезли джип из мастерской, думая, что мы ничего не увидим. А маячок сработал, поэтому мы особо-то и не торопились. Ну а теперь - тем более… Все, дядь Сань, извини, вон они, вижу.
- Давайте, ребятки, держите в курсе…
2
Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, передавая Турецкому большой конверт, доставленный с курьером из ЭКУ - Экспертно-криминалистического управления, что на Петровке, 38, с лукавой усмешкой спросила:
- А кто ж это у нас такой симпатичный?
- Ты про меня, Клавдия? - слегка удивился Александр Борисович и чуть приосанился.
- Нет, друг мой, - игриво двинула в его сторону пышным своим бюстом медленно увядающая кокетка, даже не поднимаясь со стула. А какой была - у-у-у! Какие страсти разыгрывались в ее родном Орехове-Борисове! Какие руки лебединые творили чудеса! Какие… гм, да…
Впрочем, если верить писателю Юрию Карловичу Олеше, женщина всегда остается женщиной (за исключением бабы-яги, где не все до конца понятно), а потому умный мужчина, как говорится, от добра добра не ищет. Особенно после принятой на грудь бутылки и когда он сам давно уже не юноша. Вот и слово "была" к Клавдии не должно иметь отношения изначально, по определению.
- Но кто же?! - Турецкий требовательно навис над ней, разрешая вдохнуть запах хорошего французского одеколона, выданного ему сегодня утром супругой в благодарность, видимо, за пережитые им страдания.
Клавдия чуть не сомлела, благо в приемной заместителя генерального прокурора посторонних не было. Но и на явный вызов тем не менее не отреагировала.
- Я про этого, - она потыкала указательным пальцем в конверт. - Такой мужественный мужчина! Ну просто обожаю!
- А кто тебе разрешал, моя дорогая, - мягко спросил Турецкий, - без спросу копаться в чужих документах? А если б там был, к примеру, ну…
- Можешь не продолжать свои вечные глупости. И потом разве я не должна знать, за что расписываюсь и за что несу ответственность?
- Все правильно, молодец, конверт же не запечатан. А это один крупный преступник. Так я думаю, - небрежно сказал Турецкий, забирая фоторобот неизвестного Дмитрия Сергеевича. - Ох, гляди, Клавдия, подведет тебя когда-нибудь твоя эта… любвеобильность! Так ведь и срок схлопотать недолго!
- Ты нахал и негодяй, если смеешь думать обо мне такие слова!
- Все, дорогая, - Турецкий чмокнул ее в румяную щечку возле носа, - никакие слова я больше не думаю! А когда появится твой замечательный шеф, не забудь сказать ему, что лед, кажется, тронулся. - И, смеясь, удалился к себе в кабинет.
А теперь шутки в сторону. Когда там, на Петровке, Ирина увидела окончательный вариант фоторобота, созданный ею совместно, а точнее, под руководством старейшего эксперта-криминалиста ЭКУ Иосифа Ильича Разумовского, ей стало, по ее признанию, даже немного страшно - так был похож этот портрет на того человека, с которым ей пришлось провести наедине, наверное, целый час в странной комнате, отвечая на не менее странные его вопросы.
И теперь, поставив фоторобот перед собой, Турецкий откинулся на спинку своего вращающегося кресла и, покачиваясь из стороны в сторону, стал вспоминать и сопоставлять некоторые сведения, которые знал раньше, а теперь вот услышал от Ирины. Как ни тяжело ему было мучить жену вопросами, он все же постарался выудить из нее как можно больше об этом непонятном похищении.
Как и всякий человек, сидящий за рулем, она вполне могла, к примеру, хотя бы приблизительно представить, сколько времени у них уходило на поездку, причем дважды - глубокой ночью и на рассвете. Она могла бы также вспомнить, что это была за дорога - разбитые колеи или гладкий асфальт. Даже примерную скорость опытный водитель смог бы определить, правда, откуда у нее опыт?..
Сошлись на том, что никак не меньше сорока минут, но и не более полутора часов, значит, в среднем клади час. Дорога ровная, без рытвин, считай - центр города, либо шоссе.
Затем он стал выпытывать у Ирины об особенностях речи Дмитрия Сергеевича. Какой голос - глухой или звонкий, низкий или высокий? Как у него с жестикуляцией, с мимикой? Его рост, сложение и прочее, из чего создается образ неизвестного тебе человека, которого ты мог бы, неожиданно увидев, даже и узнать. Тем более что и фоторобот в руках…
Человек определенно образованный, в смысле грамотный. Нечужд, видимо, искусству. Но вряд ли связан с художественным творчеством, в крайнем случае - с шоу-бизнесом, и то - с худшей, оборотной его стороной. Или просто с бизнесом, в котором он привык чувствовать себя большим боссом. Легко меняет улыбку на ледяной оскал, а вкрадчивость - на откровенную жестокость. Холоден и расчетлив. Нагл, как все "новые русские". Такой вот портрет…
Ирина, конечно, говорила, но радости от этого нового, почти изнурительного допроса, когда приходилось напрягать память, особенно зрительную и слуховую, естественно, не испытывала. Да и устала. И еще за Нинку беспокоилась.
Но дочка вернулась вечером в воскресенье, восторженная, раскрасневшаяся, и без конца пыталась рассказать родителям, как ей было хорошо в гостях, какие там все смешные и заботливые… А тут, дома, никто ее не слушает либо только вид делают. Разве она не понимает, что родители наверняка опять из-за чего-то поссорились, из-за какой-нибудь чепухи? И ушла в свою комнату, обиженная невниманием взрослых.
Ну и что мог бы ей объяснить Александр Борисович? Рассказать о похищении ее матери? Или попытаться расшифровать суть фразы - "Самая лучшая музыка - это тишина"? Но зачем это ребенку?
Конечно, он прекрасно понял смысл сказанного.