- Нет, - поморщился Смородинов, - такая провокация не пройдет. Один адвокат есть подлючий, его от "Освобождения России" к нашему расследованию приставили. Ну, к подозреваемым нашим. И он зорко следит, чтоб подследственные ничего лишнего не ляпнули.
- Так от них нам многого и не надо, - отмахнулся Плетнев. - Пусть конкретно сдадут Колуна, и тогда вся их группа - вот где! - Антон показал сжатый кулак.
- Ты про Влада забыл, - подсказал Смородинов.
- А с ним лично мне уже ясно, он и так - в розыске… Ну, побегает еще. Но он уже недееспособен, чтобы мстить там и прочее. Он теперь все свое оставшееся на воле время будет только бояться… Или, может быть, вот эту информацию до парней довести… Посмотреть, как карта ляжет. Ладно, пойду попробую!
…Горничная, по всей видимости, предупредила дежурную Настасью Ивановну о том, какой интерес та может вызвать у настырного, но, в общем, довольно приятного сыщика из Москвы. Он расследует убийство той дамочки из "полулюкса", как они привыкли по старинке называть двухкомнатные гостиничные номера. И Настасья, очевидно, приготовилась чуть ли не к допросу с пристрастием, то есть была заранее напугана и напряжена. А Щеткин, сдержанно улыбаясь, сообщил, что времени у него в обрез, и поэтому он будет коротко спрашивать только о совершенно конкретных вещах, имеющих непосредственное отношение к возможному убийце, которого, по его мнению, могла видеть дежурная.
Видеть убийцу?! Ничего более ужасного Настасья - пухленькая и загорелая женщина лет тридцати с небольшим, с аппетитными ямочками на щеках и с несколькими колечками на пальцах, но без обручального, - вероятно, и представить себе не могла. Настолько искренней была ее реакция. И это не казалось искусной игрой. Но все равно, что-то у Петра не сходилось…
Он достал из папки несколько листов бумаги, авторучку и уселся на диванчике возле столика дежурной. Записывал свои вопросы, а затем - только самый смысл ответов женщины.
Она пересказывала события того, очень неприятного для себя дня, но в них не было ничего такого, на чем могло бы остановиться внимание сыщика. Ежедневная рутина. Только что работа - через день, а так - одно и то же. И даже когда Щеткин заговорил наконец о пожилом человеке, что просидел целый вечер накануне возле ее стола, на диване, а после еще и утром появился, у дежурной словно что-то "щелкнуло" в мозгах. Она на миг замерла, а потом с явно деланым недоумением уставилась на сыщика и спросила:
- Вы что, в самом деле готовы подозревать в чем-то того милого дядьку?
- Он был милый? - удивился в свою очередь Петр. Те впечатления, которые сложились об этом человеке у горничной, совершенно не "стыковались" с интонацией ее реплики. - И в чем же именно он показался вам милым, этот убийца?
Настасья смутилась. Вырвалось у нее, наверное, насчет "милого".
- Нет, ну, я - вообще.
- А вы по жизни в принципе доверяете людям? - спросил Петр, с доброй усмешкой взглянув на женщину, лицо которой окрасилось в розовый цвет.
- Ну-у… - Она не знала, что ответить.
- Ваша профессия… работа, скажем так, она вам это позволяет?
- Нет, ну-у… проверяю всегда, конечно…
- И его - тоже проверили?
- А ему же ничего не надо было. Так зачем?
- Вот именно, зачем тогда он просидел возле вас целый вечер?
Вот тут уж краска на лице проявилась ярче, и Щеткин начал догадываться, в чем дело. Но хотел, чтобы она сама созналась.
- Знаете, что я вам скажу, Настасья Ивановна. - Петр нагнулся к ней поближе, чтобы разговор хотя бы внешне стал доверительнее. - Мне совершенно не важно, какие слова вам он говорил. Или что обещал, поймите. Мне необходимо знать только одно: где вы устроили его на ночь? Понимаете? - Он проницательно, как герой в кино, уставился ей в глаза - красивые, между прочим, и молча продемонстрировал свое восхищение ею. После чего добавил: - А оправдание для вас, я думаю, мы найдем потом вместе. Возможно ведь, он и сам забрался потихоньку в какое-нибудь служебное помещение, о чем вы не знали, верно? Ну, к примеру, ждал тут кого-то, не дождался и ушел, чтобы вернуться утром, правильно? Так он вам сказал. И у вас не было повода усомниться в его словах. Тем более что вы уже привыкли к его присутствию и не обращали внимания на то, что он куда-то уходил, потом возвращался и продолжал читать свою газету. Вам даже и жалко его стало в какой-то момент, но вы же не посмели нарушить производственную дисциплину. Разве не так? Да и номеров свободных, видимо, в тот момент не было. Или вы просто не решились пустить его на свой страх и риск.
Дежурная опустила голову. Потом подняла глаза и кивнула, умоляюще уставившись на сыщика.
- Ну, ладно, успокойтесь, Настя, сейчас-то вам ничто не угрожает, да и я не собираюсь… Расскажите мне лучше, что он вам сам о себе рассказывал?
- Он сказал, что долго жил на Севере, большие деньги зарабатывал, а жена не дождалась, бросила. Остался один, занимается теперь бизнесом и даже своего угла не имеет, все вот так по гостиницам кочует. Мне его жалко стало…
"Ну, как же, как же… поди, буровик-нефтянник! По старым меркам - миллионер, купюры пачками по карманам, девать некуда… Наврал небось с три короба про вахты свои "золотые", валютные. Такому не только служебную комнату тайно откроешь, тут и сама раком станешь, где уж мозгами-то пошевелить?.. Эх, дурочки провинциальные…"
- Короче, я понял, уговорил он вас. Ну, сколько он вам заплатил, это для меня лично не имеет никакого значения, считайте, что я и вопроса этого вам не задал. Но меня очень интересует, где вы его устроили на ночь?
- В бельевой… - Дежурная совсем сникла. - Там электрики закончили и ушли… Диванчик есть, отдохнуть можно, я и сама иногда там…
- Понятно. А дальше что?
Она умоляющим взглядом посмотрела на него, но Петр промолчал. И она обреченно вздохнула.
- Я потом зашла, поздно уже совсем… просто взглянуть, как он устроился. А он сильный оказался, жилистый весь, где уж там было вырваться… И ведь кричать нельзя, позвать на помощь, сама виновата, вот и… так получилось.
Щеткин невольно хмыкнул, глядя на ее расстроенное, но, видимо, не слишком, печальным воспоминанием озорное, милое личико. Потом, благо позволяла обстановка, совсем близко наклонился к ее покрасневшему ушку.
- Настя, а как он, ну… в смысле мужчина-то?
И она вспыхнула. И словно сжалась как-то, уменьшилась в своих и без того невеликих размерах.
Вот так… ей бы не в гостинице - пусть даже и в отеле! - работать, а в детском саду. Терпеливой и податливой воспитательницей. И детей до полуночи нянчить, про которых "добрые" папаши забывают, а после щедро "благодарят" ласковую нянечку, которая не любит поднимать ненужный шум. Все верно…
И, вообще, как интересно получается! Для той несчастной Эвы - говорил ведь Саша - этот тип был навязчивым и неприятным пожилым человеком, почти стариком, а для Насти, смотри-ка, - чуть ли не подарок.
- Ну, - продолжал улыбаться Щеткин, - не жадный, не обидел? Как говорится, больно-то не сделал?
- Да нет… - смущенно пробормотала она. - Грех жаловаться… Да ведь и понять можно, давно, говорил, с женщинами… не встречался, все дела отнимали…
"Можно понять, да… - сказал себе Петр. - И по заключению судебного медика никакого насилия там, в номере Эвы, не было. А если этот тип и имел какие-нибудь предварительные намерения, то, видимо, полностью осуществил их в бельевой с помощью дежурной по этажу. Тот же Саша сказал, - себя, конечно, оправдывая, - что перед Эвой никакой нормальный мужик не устоял бы. Все объяснимо…"
- Меня теперь, конечно, уволят… - неожиданно прошептала Настасья. - Он так и сказал утром, когда подошел.
- Не торопитесь, Настя, никто вас никуда не гонит. А вот как он вам это сказал, повторить можете?
Она глубоко вздохнула, словно набираясь сил.
- Он сказал, что скоро в гостинице может подняться большой шум. Но я ничего не слышала и ничего не видела, и поэтому говорить мне не о чем. И лучше всего молчать, рта не открывать. Очень сердито сказал, даже зло, я испугалась. А если возникнут вопросы, то он велел отвечать только о том, про что сам мне говорил. И еще я должна была, как только закончится смена, немедленно уехать домой, а лучше к какой-нибудь подруге, не задерживаясь в гостинице. Иначе мне будет очень плохо. Он так сказал это, что я по-настоящему испугалась. И даже домой не поехала…
- Я так и подумал, - серьезно заметил Петр. - Вспомните, когда вам приходилось в течение дня не раз, наверное, покидать свое служебное место, он оставался возле вашего стола?
- Сидел… Но ничего не просил, не спрашивал… Он правда ждал кого-то и не хотел пропустить. Но так и не дождался, я поняла. - Она поежилась, как от резкого, холодного ветра.
- Я только повторить могу, успокойтесь, - Щеткин осторожно похлопал ее по руке. - У вас, Настя, своя жизнь… ваше право… Жить с кем угодно и как угодно. И потом, вы ж действительно ничего не знали.
- Но почему вы считаете, что он может иметь отношение?.. - Тревога снова "пролилась" из ее глаз. Казалось, еще миг, и она по-настоящему расплачется от обиды.
- А я не считаю. Я знаю, что он и есть тот самый убийца, которого мы разыскиваем… Вы паспорт его видели?
- Нет… хотя он показывал. Но мне-то зачем? Если б он поселился, ну, тогда еще… Но он сказал, что остановился в "Октябрьской", а это - на той стороне, в Заречье, далеко. Он же не мог упустить товарища, который должен был ему крупную сумму, и по торопливости и занятости своей не стал бы ждать. А тот-то как раз и должен был приехать к женщине из тридцать первого. А когда появился молодой человек, я указала на него Анатолию Марковичу…
- Как вы сказали? - Петр решил, что он ослышался.
- Анатолий Маркович. Он бизнесмен, из Риги.
- А-а, ну, и что?
- Он отложил свою газету - на латышском языке, наверное, я посмотрела, - взглянул вслед и сказал, что этот человек его не интересует. Тот, которого он ждет, постарше, его ровесник.
- А сколько лет, по вашему мнению, этому Анатолию?
- Ну, близко, возможно, к шестидесяти, я думаю, - почти уверенно ответила женщина. - Или он прикидывается, а сам моложе. Вот только лицо…
- А что с лицом?
- Так ведь на Севере жил, обветренное. Как засушенное. Вот оно - неприятное.
"Ну да, газеткой бы прикрыть и - ничего…"
- А где находится бельевая, можете мне показать?
- Конечно, пойдемте! - подхватилась дежурная, которой сидеть и отвечать на вопросы следователя было, разумеется, не слишком приятно, а так хоть какое-то действие.
И они прошли по коридору в глубь здания. Щеткин обратил внимание и на то, что тридцать первый номер находился наискосок от служебной комнаты, и, приоткрыв здесь дверь, можно было спокойно, не будучи замеченным, наблюдать за дверью полулюкса. Очень удобная позиция.
- Он сам просил поместить его сюда?
Настя на миг задумалась.
- Кажется, я хотела прикинуть, где его можно пристроить на ночь, чтоб начальство или охрана не видели, а он подсказал. Ну да, точно. Говорит, а может, там вот, в бельевой? Мне ж только голову к чему-нибудь приткнуть.
"Все правильно, вот он и "приткнул". Но только "прокололся" со временем, не заметил ухода Саши, но вполне мог услышать телефонный звонок в номере у Эвы. Саша говорил, что он долго держал "вызов", пока женщина не проснулась и не взяла свою трубку. По всем прикидкам получается именно так.
- А он, этот гость, перчатки какие-нибудь при вас не надевал? Из кармана не вытаскивал?
- Нет. Не видела. Он в пиджаке был, и куртка еще в руках. А зачем перчатки?
- Просто спросил. Женщину-то задушили в перчатках. Чтоб следов не оставлять.
- Ой, страсти какие! - На ее очередной испуг было жалко смотреть.
- А тот, который молодой-то, он к вам подходил? Спрашивал про гражданку из Риги? В каком номере она живет, или что-то другое? Он видел этого… пожилого?
- Нет. Он просто сказал на ходу: "В тридцать первый. Меня ждут" - и прошел мимо. Даже не обернулся.
- Понятно.
Петр сообразил, не такой уж и тайный был расклад. Саша не стал акцентировать свой приход. Как, впрочем, и уход ранним утром.
- И еще один вопрос, Настя. Когда ваша сменщица в тридцать первый номер собиралась войти, где она могла взять запасной ключ от него? Он же в связке у горничной в кармане должен был находиться?
- Должен. Но вышло не так. Я как раз очень удивилась, когда сегодня Тамара Васильевна рассказала мне, что он лежал отдельно, в ящике. Может быть, случайно веревочка развязалась и он остался там? Тамара Васильевна тоже не помнила. А еще она сказала, что никто, ни милиция, ни наша служба охраны, ни она сама, не обратил на это внимания. И никто ничего не сказал.
- Да, конечно, - кивнул Щеткин. - А когда она вам рассказала про это убийство, у вас, Настя, не возникло никаких подозрений относительно Анатолия Марковича?
- Нет, конечно! - Глаза у нее снова испуганно округлились. - Да и как же он бы смог это сделать? И зачем?!
- А вот в этом мы как раз и собираемся разобраться. Но я больше не стану вас мучить вопросами. Мне с вами все ясно. - Он улыбнулся. - На прощание один дружеский совет хочу дать. Вы уж как-нибудь поосторожнее будьте с такими вот мужчинами из северных мест. Подведут под монастырь, и сами не заметите. Вы ему - добро, а он вам - свинью. Как в данном случае. А теперь пойдемте, вы прочитаете то, что я записал из ваших ответов, и постарайтесь потом их придерживаться, чтобы не притянуть к себе беду. Читайте быстро и распишитесь на каждой страничке.
Выходя из бельевой, он еще раз огляделся, остановил взгляд на кушетке напротив небольшого окна. Понял, что Настя увидела этот его взгляд, поняла, о чем он подумал, и… покраснела. Хотя уж дальше, казалось, и некуда. Да что ж это она такую невинность-то изображает? Ну, грешишь - и греши себе на здоровье! Чего ж без конца краснеть-то? Ох, чудачка…
И, пока Настя читала вопросы и свои ответы, Щеткин добавил ей, что скорее всего сюда, в гостиницу, еще нагрянут следователи из прокуратуры, чтобы допросить ее, а может быть, даже и к себе вызовут, но бояться не надо. Отвечать следует только так, как уже отвечала ему. Кстати, и о том, что он уже допросил ее, она тоже может им рассказать. Но на какие-либо интимные свои отношения с тем мужиком не ссылаться ни в коем случае. И про бельевую - ни слова. Где ночевал, неизвестно. Иначе не только уволят, но еще и постараются "привязать" ее к этому убийству в качестве соучастницы, которая активно способствовала совершению тяжкого уголовного преступления. А это - тюрьма!
Щеткин прекрасно уже понимал, что не раскроют местные сыщики это убийство. А вот они с Сашкой могут это сделать. Но при одном непременном условии, что местные не будут им мешать. А сами хотят барахтаться, ну и пусть барахтаются…
Всего этого Петр, естественно, не сказал Насте, зато фактически продиктовал ей целую инструкцию, как вести себя и что отвечать, если спросят. Почему он это сделал? Так он, едва увидел эту женщину, сразу почувствовал к ней откровенную приязнь. И немного позже, после первых ее ответов и уточнений, четко увидел главное: местные правоохранители с большой охотой сделают ее "крайней" в этом деле. Вот уж кому будет все категорически ясно! И разбираться с ней особо не станут. Тут же нарушений служебной инструкции - целый вагон и маленькая тележка. Ну наверняка, Алексей еще усомнился бы… А оперы? Каков, говорят, поп, таков и приход. Какой у них начальник Главного управления, таковы, вероятно, и его подчиненные. Не докажут, так выбьют…
А вот женщина будет крепко и без всякой надежды на справедливость наказана, если не воспользуется его советом. За что? Да за доброту свою… За то, что баба она и способна жалеть еще кого-то. Просто незамужняя, хорошая баба, которую черт сподобил жить именно здесь, в родном городе и в родной стране, где ни у нее, ни у той же Тамары Васильевны не было, да и не предвидится в будущем никаких сияющих перспектив…
В нижнем холле Петр подошел к газетному киоску - посмотреть местную прессу, Наверняка чего-нибудь уже успели "сочинить". И услышал громкие голоса, один из которых был ему знаком. Держа раскрытые "Воронежские Ведомости" перед собой, Щеткин обернулся и увидел старшего следователя Шипилова и с ним незнакомого капитана милиции. Вспомнил, что первым здесь опрашивал обслуживающий персонал капитан Митрохин, из районного отделения, что ли. Наверное, этот капитан им и был. Не обратив на Щеткина внимания, они бодро прошли к лестнице, минуя лифт, и потопали наверх.
"Ну, держись, Настя… - мысленно "перекрестил" ее Петр. - Сейчас все - в твоих собственных руках…"
Глава пятнадцатая НА РИЖСКОМ ВЗМОРЬЕ
На взморье было холодно. Штормило.
Пронзительный ветер разбрасывал в стороны полы плаща и взвихривал волосы, Турецкий придерживал их ладонью. Дышалось с трудом. Побаливало в груди, как бывает, когда ты долго сидишь в согнутом положении, навалившись на стол, а потом пытаешься резко распрямится. Но болело не от физического напряжения или усталости. И вообще, не мышцы болели, а где-то под сердцем. Или, скорее, над ним. Да чего там гадать, ясно же, по какой причине.
Только что закончился разговор с Еленой Георгиевной, матерью Эвы. Божья старушка, хотя далеко не одуванчик, уже получила уведомление о трагическом происшествии, жертвой которого в далеком отсюда, от Рижского взморья, городе Воронеже стала ее дочь.
Приехавший к ней Александр Борисович был уверен, что его ожидает в лучшем случае судьба всех вестников несчастий, с которыми еще с древнейших времен поступали одинаково - отрубали головы. А в худшем, если и такой вариант предусмотрен в уголовном законодательстве, - отводилась тяжкая роль непосредственного виновника смерти тех, кому он приносил горькую весть. В данном случае не только подозреваемого в гибели дочери, но и обвиняемого в смерти ее матери. Только такой исход и рисовался перед ним. Но… надо было держаться до конца.
На его счастье, если таковое уместно поминать в данной ситуации, старушка оказалась гораздо крепче характером да и здоровьем, чем он предполагал. Вероятно, она уже знала о нем от дочери - слышала и однажды, кажется, видела - в один из его приездов в Ригу. Когда они с Эвой на минутку забежали к ней домой, спасаясь от сумасшедшего ливня. Поэтому и встретила она его без воплей и слез, заламывания бессильных, старческих рук и каких-либо обвинений.
А что ей оставалось, если вдуматься? Елена Георгиевна сама заговорила об этом несколько позже. Сказала, что когда ей позвонили и сообщили, она почему-то сразу поверила, что это не обман. Почему? Живет долго… Ночь не спала, а утром поняла, что случившегося уже не исправить и надо исполнять свой долг - дочь предать земле, рядом с могилой Теодора, где и ей самой тоже уготовано законное место. И продолжать хранить память о любимых, нести дальше свой крест, пока силы не оставили, и Господь еще направляет…
Она не думала о тяжкой, голодной старости. Благодарение Богу, Эва хорошо работала и очень хорошо зарабатывала. Она была славной девушкой, доброй и нерасточительной. Но так и не нашла своего женского счастья, не вышла замуж, хотя предложений было немало, может быть, хранила что-то в себе, какую-нибудь тайну, которой так ни с кем и не пожелала делиться, даже с родной матерью.