- Я подумаю, - сухо ответил Борисенко, - для этого у меня есть достаточно времени. Даже если вы уже сегодня отправитесь… домой, так?
- Совершенно с вами согласен.
- Ну его-то телефонный номер у вас уже есть, а я… Попробую, честно говорю, не обещаю твердо, но подумаю, надо ли мне… Есть ли у меня такая острая необходимость возвращаться в ту "систему", от которой я ничего хорошего для себя не жду. Вы должны понять меня.
- Я понимаю. - Грязнов сказал это с таким откровенным сожалением, что не прислушаться к его интонации было бы - в иных условиях - просто преступлением против истины.
Но, внутренне довольный и видя, что из добровольно удалившегося в бега экс-полковника больше не выдоишь, Грязнов решил мягко распрощаться, выразив ему при этом свою глубочайшую благодарность. На самом же деле дома ждали дела поважнее, чем воспоминания человека, к которому Грязнов, как ни старался, как ни пытался его понять, тем не менее не испытывал никакого искреннего уважения. Возможно, и "беглец" это тоже почувствовал в какой-то момент, поскольку и его реплики становились короткими и менее информационными, а улыбки все более искусственными и натянутыми.
Но тем не менее, поблагодарив собеседника, Грязнов удалился, оставив посетителя ресторана в гордом одиночестве. Тот продолжал сидеть, кутаясь в свой плащ и глядя в огромное окно на бесконечную череду белых барашков, бегущих издалека к желтому берегу.
4
Неисповедимы, говорят, пути Господни. Людские, между прочим, тоже. Как и тайны, окутывающие их.
То, что Андрей Борисенко считал своей сокровенной тайной, вовсе не было секретом для его бывших сослуживцев. Но об этом меньше всего задумывался Вячеслав Иванович Грязнов, следовавший в мягком вагоне ночного поезда Рига - Москва. В купе, кроме него, никого не было, проводница - полная, лет тридцати, латышка с круглыми плечами и откровенным ленивым, как у породистой коровы, взглядом, с завидной регулярностью меняла ему чашки с остывшим кофе на горячие и все ждала, посматривала, когда этот крупный мужчина с явной военной выправкой одарит ее благосклонным взглядом. Грязнов спать, судя по ее наблюдениям и выпитому кофе, вовсе не собирался, и проводница, похоже, изнывала от желания побыть с ним наедине.
Но Вячеслав Иванович был углублен в свои мысли и на мягкие потуги проводницы пока не обращал внимания. Он все еще обдумывал свой разговор с Борисенко и со своими собственными бывшими коллегами, словно явившимися из прошлого, чтобы устроить ему встречу с беглым полковником ФСБ. Жестокие и отчасти даже нелепые парадоксы времени, иначе и не скажешь…
Они, эти старые его знакомые, невзирая на "безудержный разгул местной демократии" в новообретенной НАТО прибалтийской стране, по-прежнему занимали видные посты в своем государстве, спокойно относились к антироссийской истерии на митингах и в парламенте и продолжали делать свое дело. Это с их помощью и удалось выйти, с подачи все того же Латвина, имеющего в Прибалтике свой бизнес, на того конкретного и незаметного человечка, который знал, где и под какой фамилией скрывался Борисенко. Они же вежливо встретили и затем проводили на вокзале у вагона своего прежнего коллегу Грязнова, ни слова не спросив о том, как прошла его краткая командировка.
Но именно эта нарочитая вежливость, которая когда-то, еще при советской власти, считалась здесь, на Привокзальной площади, как и на Рижском вокзале в Москве, европейским шиком, в глазах проводницы Эльзы была свидетельством того, что к ней в вагон сел важный господин. Провожающие разговаривали с ним на русском языке с сильным акцентом, что говорило об их уважении к гостю.
Грязнов допил наконец свой очередной кофе с рижским бальзамом и задумался.
Время летело незаметно. Поезд между тем уже торопился пригородами. Грязнов посмотрел на часы, удивился, как быстро пролетела бессонная ночь, и подумал о том, что если уж ковать железо, то надо это делать сразу. И он достал из кармана свой мобильник. Телефон Михаила Федоровича был записан на сигаретной пачке - еще в юрмальском ресторане. И Вячеслав Иванович набрал номер. Но тут же подумал, что, наверное, по московским меркам как бы рановато, однако уже пошли гудки, значит, если человек еще и спал, звонок его все равно разбудил.
- Я слушаю, - сказал действительно сонный голос. - Вам кто нужен?
- Михаил Федорович.
- Это я. А вы - кто?
- Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов, и я нахожусь в поезде, который приближается к Рижскому вокзалу. Я имею честь передать вам привет от одного латышского жителя.
- Грязнов? Это из МУРа, что ли?
- Было такое дело. До некоторых событий, Михаил Федорович. Это ведь вы, я правильно понял?
- Правильно. И чего вы хотите в такую рань?
- Кто рано встает, говорила моя покойная матушка, тому Бог дает. Я хотел бы, по возможности, встретиться с вами. В том месте и в то время, которое вы укажете.
- Да? - В голосе Покровского, уже отошедшего от сна, послышалось раздумье. - Хорошо, продиктуйте мне ваш телефон, я перезвоню в течение первой половины дня. Я уже в курсе некоторых ваших нужд.
- Был, надо понимать, звонок из Риги?
- Был, а что? Знаете, как сказала одна жена своему мужу? "Ты со мной - по человечески, и я с тобой тоже по-человечески". Слышали такой анекдот?
- А то!
Грязнов захохотал так, будто ему рассказали неслыханной силы препохабнейший анекдот, то есть в открытую проявил свою "солдатскую сущность". Мелко засмеялся - он услышал в трубке - и Покровский, возможно обрадованный такой реакцией.
- С чекушкой - понятно. Но кого же мы с вами будем считать супругой, а, Михаил Федорович? - продолжал "радоваться" Грязнов.
- Главное - понимание, а с последствиями разберемся.
- Я тоже так считаю… Для сведения, если встанет вопрос о времени, я живу на Енисейской улице. Это рядом со Свиблово. Отсюда и отсчет.
- Договорились.
"Значит, все-таки позвонил, - обрадованно подумал Грязнов. - А что, нелегка она, жизнь эмигранта! Она тебе нужна, Вячеслав, такая? Тебе - нет, а он на своей шкуре испытывает то, что заработал…"
Но неприязни к Андрею Васильевичу, или Альгирдасу Юзефовичу - как тому будет угодно, - Вячеслав Иванович как-то уже не испытывал…
5
Михаил Федорович Покровский рано поседел и теперь выглядел этаким моложавым старичком - небольшого роста, узкоплечий, с копной седых волос и мелким морщинистым лицом.
Когда-то у Грязнова был один личный агент, которого, кстати, знал и Турецкий, даже получал от него сведения пару раз - по просьбе, разумеется, Вячеслава Ивановича - тогда еще начальника МУРа. Так вот тот человечек по кличке Птичка Божья был способным музыкантом. Но всего его таланта хватало лишь на то, чтобы играть, в зависимости от настроения, на саксофоне или гитаре в подземном переходе станций метро "Пушкинская" и "Новослободская", где у него были свои точки. А сентиментальная братва, слушая в его исполнении остро берущие за душу джазовые свинги Гленна Миллера либо гитарные переборы душещипательной "Мурки", сами свято охраняли эти его "законные" места. Талант - он же везде талант, что в консерватории среди изысканных меломанов, что в подземном переходе среди бомжей и профессиональных нищих.
И вот, увидев Покровского, который, предварительно спросив, кто пришел, и разглядев пришельца в дверной глазок, открыл бронированную створку двери, Грязнов даже не смог сдержаться, усмехнулся, тут же изобразив на лице приветственную улыбку, настолько этот человечек был внешне похож на его старого агента.
- Чаю, кофе? Чего желаете?
- Кофе я более, чем следовало бы, напился в Юрмале, так что, если не трудно, обыкновенного чаю.
- Ну насчет обыкновенности… я бы так не сказал. Чай хороший и на травках, не пожалеете.
"Чего-то разговор у нас завязывается пустой, не по делу, - подумал Грязнов. - Или этот Покровский просто давно уже не интересуется другими проблемами, кроме своих травок? Другой бы, может, уже давно спросил: что тебя интересует? И давайте не станем заниматься приседаниями и словоблудиями… Церемония прямо какая-то".
Но Покровский молча пригласил Грязнова пройти на кухню, где поставил на полку зеркального старого буфета бутылку-сувенир. Потом так же степенно включил электрический чайник и стал мыть фарфоровый - для заварки.
- Можете курить, я форточку открою, - походя заметил он и приотворил дверь на балкон.
Грязнов бросил на стол пачку сигарет, на которой был записан телефонный номер самого Покровского, словно не заметил своей оплошности. Но тот заметил, и его брови чуточку вскинулись домиками.
- Вы так неосторожны? - не то спросил, не то отметил Покровский.
- Вы о чем? - удивился Грязнов, но, увидев его взгляд, устремленный на пачку, якобы смущенно потупился и, достав последнюю сигарету, смял пачку сильными пальцами, после чего стал смотреть, куда бы пачку выбросить. - Я в ресторане, в Юрмале, записывал. А теперь номер хранится там, где ему и должно быть.
Покровский молча показал на пустое мусорное ведро под раковиной, куда и полетела небрежно смятая пачка.
- Как его здоровье? - не называя имени, спросил Покровский. - Как выглядит?
- Вы знаете, - усмехнулся Грязнов, - я сам над этим размышлял на обратной дороге… Вышел из простуды, но еще жалуется, что не все в порядке. Думаю, боится послегриппозных осложнений. Но тем не менее пришел же. Хотя было довольно ветрено. А вот как выглядит? Я думаю, не обижу его, если скажу… Как всякий вынужденный эмигрант, постоянно опасающийся за свою жизнь. Он знает причину и может, в силу своей профессии, предвидеть исход. Нелегкое зрелище.
- Интересная оценка… Но тем не менее, как вы только что сказали, он пришел? Значит, стержень внутри остался?
- Стержень есть, - твердо ответил Грязнов, вспомнив известное высказывание о том, что достоинства даже откровенного врага следует ценить по высшему счету. Чтобы никогда не ошибиться.
- Что вас интересует конкретно? - спросил Покровский и поднялся, чтобы заварить чай, чем он и стал заниматься с полной отдачей. Споласкивал кипятком чайник, протирал его чистым полотенцем, насыпал заварку из железной банки…
- То специальное подразделение, в котором вы были, как мне стало известно из разных источников, начальником штаба. Желательно узнать о причинах, приведших к расколу в команде, о ее потерях, включая генерала Карасева, который, как мне сказал Борисенко, был вашим близким товарищем. Наконец, о том, что стало, точнее, во что превратилась та команда, которая продолжает совершать громкие уголовные преступления. Какие-то вещи уже теперь я могу и сам предположить, но для полного расследования необходимы непосредственные доказательства, а не личные домыслы. Мой приход к вам и связан именно с теми обстоятельствами, что вам известно все это гораздо лучше, чем кому-либо другому. А кроме того, по словам Борисенко, вы ничуть не замешаны в некоторых, мягко говоря, противоправных делах своего бывшего спецдивизиона, и именно этот факт якобы и спасает вас от преследования со стороны также бывшего уже теперь вашего ведомства.
- Он так поставил этот вопрос? - сухо усмехнулся Покровский, и вдруг лицо его обрело неприступно гордое выражение, ну точь-в-точь как когда-то у Птички Божьей во время залихватского, "на бис", исполнения "Чаттануги"…
Чай оказался действительно очень вкусным и душистым, и Вячеслав Иванович с наслаждением выпил две чашки подряд, отдавая должное труду мастера.
- Хорошо, кое-что я вам расскажу, - сказал Покровский, когда чаепитие было закончено, и Грязнов закурил сигарету уже из новой пачки.
Итак, он стал излагать Грязнову новый вариант версии о том, как в Оперативно-поисковом управлении (ОПУ) ФСБ было создано в свое время спецподразделение для особых поручений. Само ОПУ занималось наружным наблюдением и оперативными установками. К примеру, перед известным убийством Кедрова именно сотрудники ОПУ заранее осматривали место, подъезд дома, где планировалось позже покончить с несговорчивым, упрямым тележурналистом, пути подхода к предполагаемому объекту, пути отхода и прочее. То есть разработка велась по всем правилам. И осуществлял, в частности, эту операцию Максим Федотович Самощенко, сотрудник ОПУ. Он же командовал и теми сотрудниками, которые непосредственно осуществляли "ликвидацию". А это были боевые офицеры спецпоразделения, как уже сказано, для особых поручений Рэм Викторович Собинов и Григорий Леонидович Гладков - истинные мастера своего дела.
Дальнейшие обещания в короткое время раскрыть совершенное преступление, клятвенные заверения первого российского президента и все прочее на деле оказались обыкновеннейшей липой, поскольку не было в государстве на тот момент ни одного заинтересованного лица, которое пожелало бы знать правду. Кроме, разумеется, узкого круга родственников и журналистов - друзей погибшего. И как же могло ведомство, организовавшее и исполнившее это грязное дело, сказать о себе правду? Там же не самоубийцы сидели! А сама по себе разборка была, в общем, типичной для того периода развития государства. Но перемены и в обществе, и в ведомстве не замедлили оказать свое влияние.
И когда наверху сменилась власть и пришел новый президент, это уже был, по существу, второй этап. А на первом, то есть сразу после неожиданной, надо отметить, отставки трех важнейших фигур в Службе безопасности страны, немедленно встал вопрос о том, что делать со всеми этими специальными отрядами, подразделениями, которые не приучены ни к чему, кроме убийства неугодных власти либо конкретному человеку людей.
Но такого положения уже не мог, да и не желал иметь в виду "эскадрон смерти", приученный к жесткому исполнению приказа.
И когда командир подразделения генерал Юрий Борисович Карасев, выполняя указание, поступившее сверху - не будем сейчас обсуждать, откуда конкретно, - приказал расформировать свое подразделение, оказалось, что он вскоре и стал поневоле первой его жертвой.
Машина Карасева попала в дорожную аварию. По одним свидетельствам, его "мерседес" ловко подрезал неизвестный автомобиль, после чего водитель Карасева был вынужден выскочить на встречную полосу, где немедленно столкнулся лоб в лоб с оказавшимся на его пути "КамАЗом". Столкновение было роковым для генерала. А вот водитель грузовика каким-то образом сумел скрыться с места аварии. Позже выяснили, что "КамАЗ" был украден на соседней стройке.
То есть, другими словами, это было не случайное дорожное происшествие с обгоном, подрезанием, непредвиденным столкновением, а отлично проработанная операция по ликвидации. По идее, так действовать могли только изгнанные со службы его собственные сотрудники.
Было ли это убийство своеобразным предупреждением, трудно сказать. Но последовавшая затем ликвидация Порубова и Воронова определенно указывала на авторов исполнения.
Кстати о Порубове. Покровский знал от самого Рэма Собинова, что у того личные неприязненные отношения с Виктором Альбертовичем. И тут впору вспомнить историю, уже рассказанную следствию сестрой Анастасии - Татьяной. Насколько полностью соответствует она реальности, могли сказать теперь только два человека - если бы захотели говорить. Это Анастасия Копылова и Рэм Собинов.
Молодые люди познакомились уже на лекциях в академии. Рэму, судя по тому, что он говорил однажды Михаилу Федоровичу, Настя безумно нравилась. И он уже горько сожалел, что она тоже учится в академии, а значит, при распределении их ни в коем случае не пошлют служить вместе - подобное вещи не одобрялись руководством. И он якобы не раз предлагал Насте оставить академию, перевестись куда-нибудь, например, в Военный институт иностранных языков. Но Настя была неумолима.
И тут к ним, уже на втором курсе, пришел новый преподаватель - Виктор Альбертович Порубов. И он, этот моложавый генерал, с великолепной карьерой и блистательной перспективой, немедленно увлекся сам и… увлек девушку.
Рэм пробовал неоднократно разговаривать со своей любимой, которая оставила его, но все разговоры к удаче не привели - Настя оставалась непреклонной, а вскоре вообще объявила, что беременна и скоро выйдет замуж. Это уж был последний страшный удар по самолюбию боевого офицера.
При распределении Порубов, который участвовал в комиссии по распределению выпущенных академией офицеров, чему имелись в свое время определенные свидетельства, постарался сделать так, чтобы Собинов отбыл в максимально отдаленные от Москвы края - на Дальний Восток, на Курилы и Сахалин.
Затем, после ранения, Рэм был переведен в центр и вошел в состав специального, как уже известно, подразделения по ликвидации нежелательных лиц.
После роспуска этого подразделения, входившего в состав ОПУ, люди оказались полностью не у дел. И это они, которые по приказу начальства немедленно выполняли любые, самые опасные приказы?! Можно представить себе, что они думали и о чем говорили. Конечно, это было преступлением - выбрасывать на улицу, то есть подпитывать криминал подобными кадрами, которым цены нет.
Для фактического спасения этих людей, потерявших не только жизненные ориентиры, но и средства к существованию, силами ряда фондов была создана Региональная общественная организация содействия социальной защите ветеранов и военнослужащих специальных и разведывательных подразделений ФСБ. Хоть на это хватило ума… И Михаил Федорович Покровский, как человек, известный своей прямотой и сдержанностью, возглавил эту общественную организацию. И заняты он и его немногочисленные помощники исключительно социальными проблемами ветеранов - их трудоустройством, здоровьем, помогают семьям покойных товарищей.
Но, как во всякой организации, где время от времени появляются разногласия по поводу использования общественных средств, не избежали этой участи и "региональщики".
Примерно с полгода назад в организации возник раскол. Группа разжалованных офицеров во главе с Рэмом Собиновым и Григорием Гладковым поссорилась с Покровским из-за его якобы возмутительного либерализма и организовала собственную организацию, которую решили назвать "Тропой возмездия". Другими словами, они предлагали, а когда их не поняли, то сами решили действовать максимально радикально, наказывая тех, кто был виновен, по их убеждению, во всех их собственных невзгодах.
Михаил Федорович пытался поговорить и с Рэмом, и с Григорием, но из его затеи ничего не вышло. Осталось ощущение того, что жажда мести людям в буквальном смысле застила глаза. Словно с ума сошли люди…
Еще он слышал от своих коллег, что, по отдельным слухам, "мстители" вроде бы собирались или уже объединились с общественной организацией тоже радикального толка "Славянский массив". Где она находится, Покровский не знал, где-то в Москве, чем занимается конкретно - тем более.
Словом, Грязнову стало ясно, что навязчивая, даже отчасти параноидальная идея мести нашла в головах тех же Собинова и Гладкова фактически классическое свое воплощение. И так просто "разобраться" с бывшими офицерами не получится. Ну а на войне, известно, как на войне…